надежд: сначала в них крепко верят, потом их теряют, но потом обретают вновь. И с новыми надеждами возникают и новые теории. Но для живущих в тесноте, для тех, у кого не осталось ничего, кроме – иногда – смелости и любви, надежда играет другую роль. Для них надежда – это то, что нужно держать, зажав зубами. Не забывай об этом. Будь реалистом. С надеждой в зубах приходит сила продолжать, даже если усталость никогда не отступает. Приходит сила не кричать, когда не надо, и не выть, когда не следует. Человек с надеждой в зубах – брат или сестра – внушает уважение. Те, у кого нет надежды, обречены на одиночество. Лучшее, что они могут предложить, – это жалость. А какова эта зажатая в зубах надежда (насколько она нова), не имеет значения, когда речь идет о необходимости пережить ночь и вообразить новый день. У тебя есть кофе?
Я сварю.
Я ухожу с веранды. Когда я возвращаюсь из кухни с двумя чашками – а кофе сварен по-турецки, – тебя уже нет. На столе, рядом с тем местом, где прилеплен рулон скотча, лежит книга, раскрытая на стихотворении, написанном тобой в 1962 году:
В тени платана я бы лежал,
Если бы был книгой,
Я бы читал без скуки бессонными ночами,
Карандаш мне был бы не нужен между пальцами.
Если бы я был дверью,
Я бы открывался добру и затворялся перед злом.
Если бы я был окном, широко открытым окном без занавесок,
Я впустил бы город к себе в комнату.
Если бы я был словом,
Я бы позвал красоту, правду и истину.
Если бы я был словом,
Я бы нежно сказал о своей любви.
66. Ростя Куновски
(р. 1954)
У меня есть друг, его зовут Ростя Куновски. Он чех по происхождению, живет в Париже, он живописец. Я знаком с ним и слежу за его творчеством уже 25 лет. И его мировидение, и его художественные приемы оригинальны и постоянны. Изредка кто-то покупает у него картины, но в общем его творчество никогда никем не обсуждалось и не продвигалось. Оно выживает инкогнито.
Журналисты, случается, называют меня одним из самых влиятельных критиков, пишущих о визуальных искусствах. Однако я до сих пор не сумел оказать никакого влияния ни на одного хозяина галереи или куратора выставки, чтобы как-то помочь Росте. Для тех, кто инвестирует и продвигает, мой голос ничего не значит. Так тому и быть.
Здесь я хочу рассказать о воображаемой выставке его недавних работ (действительно существующих). Можете сами выбрать город. Выставка открылась в эту среду. Я пригласил на открытие Тома Уэйтса. Он пришел и спел «Все говорят наперебой». Бен Джафф играл на тромбоне, было несколько гитар. Они играли на фоне большой картины – три на два метра. Без рамы.
Найди себе работу, копи бабки, слушай, что говорит жена,
Все знают: когда зарядит дождь, зонт будет стоить до хрена,
И все новости – хреновости, но где нам взять неплохих?
Ростя назвал свою последнюю серию картин «Fenêtres Lettres». [136] «Lettres» здесь переводится не как «письма», а как «буквы алфавита». Буквы не складываются в слова, а, скорее, представляют собой трафаретные акронимы понятий, чье подлинное значение ускользает от нас или забыто.
Все говорят наперебой,
Что ж, трудное время кой для кого,
А для кого-то совсем ничего,
Кто-то наварится, когда на улицах кровь.
Слово «окна» – «fenêtres» – отсылает к последним картинам Рости, где изображены квадратные дыры, проделанные в стенах многих, очень многих домов, стоящих вплотную друг к другу на пустоши. Мы представляем себе тысячи людей, которые проживают здесь законно или незаконно, но мы их не видим. Энергичные краски, однако, позволяют почувствовать биение их жизни.
Ощущение беспорядочной тесноты, скученности вызывает ассоциации со свалкой, но цветовые сочетания – как у цветов в старательно подобранном букете.
Возможно, многие из этих жилищ с пустыми окнами – только оболочки, но руины это или стройка? Или то и другое поочередно?
Буквы-акронимы на картинах размером с дома. Многие перевернуты вверх ногами. Некоторые отражаются зеркально. Другие читаются по вертикали: царит полный беспорядок.
Эти образы, при всей их неожиданности, рифмуются с чем-то таким, что мы уже видели. Они играют со стереотипом бесчисленных медиакартинок, сопровождающих репортажи о несчастном случае – всегда кровавом, – который имел место накануне на окраине какого-нибудь отдаленного города, где мы никогда не бывали.
Мы видим фавелу, пригород, лагерь, где человеческая жизнь ничего не стоила и где теперь на нас смотрят безликие фасады, бордюры, пустые парковки – единственный наглядный памятник случившемуся.
Картины наводят на подобные мысли, но если в медийных образах доминирует заброшенность, безнадежность и дистанцированность, то образы Куновски, напротив, приближены к нам, это живые крупные планы. Близкими и крупными их делает ритм, такой же назойливый, как у рэпа. Четыре картины были проданы в первый же день воображаемой выставки. Это полотна, говорящие о времени, в котором мы живем. Лет двадцать назад начались изменения в языке, и теперь мы совсем по-другому видим мир. Раньше слова, предназначенные для описания или наименования идей и вещей, содержали обещание преемственности и, следовательно, какого-то выживания; имелись своего рода товарищеские отношения между словами и социально-физическим миром. Разумеется, не обходилось без лжи, и преувеличения, и иллюзий. Но между словами и тем, что они обозначали, ощущалось родство, у означающего и означаемого была общая, старая, сложная, но непрерывная семейная история.
Затем началась глобализация и диктатура финансового спекулятивного капитализма. И слова, используемые штурманами так называемых рыночных сил, специалистами по коммуникации и аннексированными СМИ, а также впавшими в гипноз политиками в разных странах с их непонятно кому адресованными глобалистскими пророчествами, – эти слова не имеют никакого отношения к реальному жизненному опыту. Представьте себе историю или рассказ, составленный только из того, что записывают камеры видеонаблюдения, бессмысленный отчет о человеческом существовании, – это то, на что похож язык, который теперь господствует над нами. И буквы алфавита Куновски – комментарии к этому бессмысленному языку. По контрасту с абсурдными буквами его окна дружелюбны, с ними запросто можно разговориться, как с каким-нибудь прохожим на улице. Они наблюдают и говорят друг другу о том, что видят. В конце церемонии
