открытия я попросил Тома Уэйтса спеть «Скажи мне». Дон Хармс играл на скрипке.
Скажи мне, чтобы я знал, почему птица вьет гнездо так высоко, почему ребенка прижимают к себе, когда он плачет: чтоб река его не утопила, и хайвей не забрал его, и пепел не покрыл его, и солнце не ослепило его, и ветер не сдувал его.
Проза в наши дни не может отразить то, как мы живем; песни могут.
Посмотрите на «Fenêtres Lettres» еще раз, прежде чем выставка закроется. При взгляде на эти картины иногда может от удивления открыться и долго не закрываться рот. Как получается, что вид мученичества, или смерти, или кровавой битвы может оказаться поводом для создания красоты? Как получается, что эти картины, вроде бы написанные о заброшенности, обещают цветы?
67. Жауме Пленса
(р. 1955)
Скульптура – по крайней мере, моя скульптура – близка к отпечаткам ног, но скорее к окаменевшим, чем к недавно оставленным человеком.
Жауме Пленса
Вопрос о том, вытеснят ли живые мертвых, не ставится вообще. Там, где плотность живого населения велика, мертвые уступают. И наоборот – в мире есть другие территории, малонаселенные, где собираются мертвые.
Такие территории часто засушливы или бедны и по этой причине не могут обеспечить живущих всем необходимым. Пустыня или заполярные регионы – самые очевидные примеры таких мест. Наверное, больше всего о мертвых знают бедуины и эскимосы.
Во многих бедных регионах живут кочевники. Природные условия побуждают и даже заставляют их вести кочевой образ жизни. Более того, любой охотник или пастух скажет вам: есть такие места, где тропинки сами спешат выйти тебе навстречу. Ты не пересекаешь местность, будто ты железнодорожное полотно, а следуешь ее собственным тропинкам – или же они преследуют тебя. И это еще один вид «кочевья». Территория не кончается. На ней встречаются препятствия, но нет непреодолимых преград.
Западная часть Северо-Шотландского нагорья – именно такая территория. Здесь все имеет непостоянный характер, потому что тут негде задержаться. Фермерские постройки припадают к земле, как звери, которые прячутся на ночь. Здесь у всего есть временное пристанище, но нет постоянных сообществ. Все в движении: лиственницы, папоротники, шотландские сосны, вереск, можжевельник, заросли малорослого кустарника. И еще вглубь территории движется вода: реки, текущие в море, море, с приливами поднимающееся в узких заливах. А над землей и водой бушуют ветры, и сильнее всех северо-западный. Иногда с ветром проносятся дикие гуси, и кажется, что своим гоготанием они подсчитывают, по правилам неведомой нам алгебры, все те движения, которыми полна эта земля.
В этих движениях уважения к границам не больше, чем у некогда живших здесь и вечно враждовавших кланов; они смешиваются и смешивают все вокруг. Вот почему тут можно ловить сельдь в водах, окруженных поросшими папоротником холмами. Вот почему бывают дни, когда небо кажется одетым плотью и более гостеприимным, чем земля.
Обычно люди не начинают отсчет времени до тех пор, пока не появятся первые поселения. В этих местах между землей и небом как будто проведена береговая линия. И как настоящий берег моря пахнет водорослями, так этот берег пахнет непосчитанным временем.
Когда вы пересекаете Шотландское нагорье в том направлении, куда дует ветер, вы попадаете на Гебридские острова. Одним из первых на пути лежит маленький остров, не больше 10 километров в длину, называемый Гиха. Считается, что это может значить «остров богов».
Проливы вокруг него – предательские и опасные. Пятьсот лет назад у южной оконечности острова жители построили часовню. Она простояла три столетия, а потом обрушилась, превратившись в руины. Но при часовне было кладбище, и на нем по-прежнему хоронили и продолжают хоронить в наши дни.
Под могильными плитами лежат несколько поколений: написаны имена, даты рождения и даты смерти, а также указано место, если смерть случилась не на острове. Единственная причина смерти, которая удостоилась упоминания, – «утонул в море», все остальное не заслуживает внимания.
Фамилия и две даты – последняя с точностью до дня. Вот что фиксируется. О том, что происходило между этими датами, помимо голого факта существования, не сказано ни слова. Даже для самой короткой жизни воображаемый камень с подобной надписью был бы мал, самого крупного уступа карьера не хватило бы для того, чтобы записать всю жизнь годовалого ребенка.
Так почему же только фамилия и две даты? (Соль, дождь, лишайник и ветер стирают глубоко выбитые буквы за пару веков.) Этот вопрос можно задать на любом кладбище, но на Гихе ответ яснее, чем на других. Надписи сделаны не для живых. (Те, кто будет вспоминать мертвых, не нуждаются в напоминании.) Эти надписи как бы дают мертвому имя и адресованы другим мертвым, к кому новопреставленный присоединился.
Надписи на могильных плитах – рекомендательные письма. Высеченные на них буквы и цифры шепчут в уши дождя и подают знаки ветру. И это не поэтизирование, на Гихе это факт – именно то, что происходит.
С Гихи вы смотрите на проливы, на море, на небо над морем или же в противоположном направлении – на поросшие папоротником горы, начинающие свое следующее перемещение на восток. Малонаселенный берег Шотландии имеет здесь форму прохода для рождающегося – матки, ведущей к западному горизонту. И это место рождения прошли мертвецы-кочевники. Теперь они рядом, на кладбище, и с ними можно поговорить.
Только мы не знаем, как следует с ними говорить. Поэтому нам приходится использовать камни с надписями в качестве посредников, наделяющих именами тех, кто нас покинул. Благодаря им мертвым не приходится переименовывать новоприбывших, да и нам спокойнее.
68. Кристина Иглесиас
(р. 1956)
Как мне убедить вас сходить на первую в Британии выставку несравненной испанской художницы, занимающейся инсталляциями, – Кристины Иглесиас? Может быть, указать на ее известность и успех в других странах? Но это противоречит скромности того, что она делает. Она – художница не дворцов и офисных центров, а базаров и закоулков.
Ее работы нельзя воспроизвести, поскольку камера не умеет прогуливаться, замедлять шаг, возвращаться, сомневаться или тыкать пальцем в спину. Описывать же их словами – значит представлять их куда более интеллектуальными и пафосными, чем они есть. Кроме того, ее произведения требуют тишины, поскольку каждое из них призывает прислушаться – к убегающему пространству или прибывающему свету. Подобно тому как статуи были однажды водружены на деревянные или каменные постаменты, инсталляции Кристины помещены в невидимые шатры молчания.
Наверное, мне следует начать с того, откуда ее работы
