Не меньше русских историков недоумевают и американские. Брюс Линкольн, написавший книгу об архитекторах Великой реформы, так и не смог объяснить, почему «европейцы практически единодушно видели в самодержавии тиранию, за разрушение которой они боролись в революциях 1789,1830 и 1848 гг., [тогда как] русские просвещенные бюрократы приняли институт самодержавия как священный»[206]. Ближе всех подошел к разгадке, кажется, Бисмарк, который был лично знаком с талантливейшим из «молодых реформаторов». Вот его отзыв: «Николай Милютин, самый умный и смелый человек из прогрессистов, рисует себе будущую Россию крестьянским государством - с равенством, но без свободы»[207]. Почему, однако, вчерашний либерал (пусть и националист) оказался вдруг противником свободы, не смог объяснить и Бисмарк.
Разгадка между тем лежала на поверхности. Идеология реванша, вдохновлявшая Милютина, превосходно объясняла как его «непримиримую борьбу с обществом», так и его пристрастие к «полицейско-бюрократической государственности». Подготовка к реваншу требовала не «свободы всего народа», а концентрации власти. И уж во всяком случае не ее ограничения. Бывшие союзники, либералы («общество») казались ему в лучшем случае наивными чудаками не от мира сего, а в худшем - отребьем, «демшизой», как принято говорить нынче.
Кто был прав в этом споре, рассудила русская история-странница: не только не добилось реванша за крымский разгром русское самодержавие, не сумело оно даже предотвратить «печальных последствий», о которых тщетно предупреждал министра Ланского его либеральный собеседник. Мечта Милютина о стране «с равенством, но без свободы» обрекла Россию на еще одну катастрофу, затянувшуюся на этот раз на три поколения.
Просто здесь перед нами дурная бесконечность имперского иосифлянства. Сначала ему не до свободы по причине, что зовет его в бой «победная музыка III Рима». А когда эта «музыка» доводит
страну до разгрома и унижения, ему уж и вовсе не до свободы, поскольку теперь живет оно жаждой реванша.
Глава одиннадцатая Последний спор
Такова, похоже, конструкция ментального блока иосифлянской политической элиты, не позволившего ей даже в разгар Великой реформы сделать следующий после освобождения крестьян шаг к разрушению идейного наследия Грозного царя. Кто же в самом деле мог тогда знать, что именно этот шаг окажется решающим для того, чтобы обеспечить стране будущее без Сталина? Об этом, впрочем, рассказано в трилогии очень подробно.
«Вялый пунктир»?
При всем том совершенно же очевидно, что первоначальный европейский импульс, заложенный в основание русской политической культуры (пусть и сильно испорченный «победной музыкой» иосифлянства), никогда не дал окончательно угаснуть тому, что Пелипенко презрительно именует «либеральной линией» русской истории. На самом деле по мере созревания этой «либеральной линии», в XIX и XX веках история её состояла, наряду с жестокими поражениями, также из серии замечательных побед. Как мы только что видели, крестьянское рабство и впрямь ведь не выдержало либерального натиска.
Следующей победой российских либералов стало сокрушение «сакрального самодержавия» в феврале 1917-го. Наконец, на излете «либерального пробуждения» 1989-1991-го пала еще одна цитадель грандиозной конструкции, созданной в XVI веке тандемом иосифлян и Грозного, - экспансионистская империя, снова и снова претендовавшая, несмотря на все свои эпохальные поражения, на мироде- жавность «першего государствования». Та самая империя, что на протяжении столетий служила, согласно А.В. Карташеву, сквозной темой «победной музыки III Рима».
И вместе с империей с треском и скрежетом зашаталась и вся хитрая ловушка «политической мутации». Во всяком случае структура ее оказалась бесстыдно обнажена. До такой степени, что не осталось сомнений: мы присутствуем при её мучительной агонии. Избавленная между 1861 и 1991 годами от всех, кроме одного, идейных и институциональных бастионов «особнячества» - от крестьянского рабства до самодержавной империи - Россия почти свободна от древнего иосифлянского заклятия (остается еще, конечно, вера в сакральность верховной власти, пусть и не самодержавной, эта «персональная мифология царя Ивана», но не лучшие времена переживает, похоже, и она).
Так или иначе, у кого повернется язык назвать эту серию эпохальных побед русской традиции вольных дружинников «вялым пунктиром»? И кто усомнится, что, если есть у России будущее, то это либеральное будущее? Просто потому, что только оно способно предотвратить новое катастрофическое «выпадение» страны из Европы. Восемнадцать поколений была она, в этом Пелипенко прав, антитезой Европы, но ведь всё на свете кончается. Во всяком случае никогда еще, начиная с Судебника 1550-го и подписанного Александром II 331 год спустя проекта Лорис-Меликова, не была она ближе к «звезде пленительного счастья», обещанной Пушкиным еще в 1818 году.
Да, оба раза по разным причинам сорвалось. И 90 лет назад Пушкин ошибся. И по-прежнему не видим мы вокруг себя тех «обломков самовластья», на которых, обещал он, напишут имена его товарищей, декабристов. Но ведь все это - и мечты о сокрушении самовластья, и многократные попытки его сокрушить, и, самое главное, сокрушение почти всех его основ - в русской истории было! И меньше всего, согласитесь, напоминало «вялый пунктир» Пелипенко, если в первый раз царь неожиданно оказался всего лишь председателем боярской коллегии, а во второй согласился с тем, что страна идет к конституции. Назовите хоть одну «теократическую» империю с «деспотической линией» (а их в мировой истории были десятки, если не сотни), где было бы возможно хоть что-нибудь подобное. Готов спорить, что не назовете. Я не говорю уже, что и в 1818-м, и в 1881-м все еще были в силе и славе как самодержавие, так и империя. Где они сейчас?
^ Глава одиннадцатая
Либеральные последний спор депрессии
При всем том я понимаю, что пишу всё это в пору, когда читатели склонны согласиться, скорее, с Пелипенко, нежели со мной, когда ликующие пушкинские строки могут, чего доброго, показаться насмешкой - в контексте сегодняшнего разочарования, чтобы не сказать отчаяния. Либеральных депрессий было, однако, в русской истории много (что, конечно же, неудивительно, имея в виду целую вечность, на протяжении которой бродила страна по своей Синайской пустыне - скорее, четыреста сорок лет, нежели сорок), но совсем не часто оказывались они индикаторами безнадежности будущего.
Вот лишь два примера. Первый: конец XIX - начала XX века. Время всемогущества спецслужб, этой «некомпетентной, по словам Джорджа Кеннана, подмены божественного Провидения»60. Даже бывший начальник департамента полиции А.А. Лопухин так это время описывал: «Всё население России оказалось зависимым от личных мнений чиновников политической полиции»61. Было оно также временем всепроникающей коррупции и разочарования, упоминая о котором даже лояльный режиму национал-либерал Константин Кавелин не мог удержаться от отчаяния: «куда ни оглянитесь у нас, везде тупоумие и кретинизм, глупейшая рутина или растление и разврат, гражданский и всякий, вас поражают со всех сторон. Из этой гнили и падали ничего не построишь»62.
Короче, то было время глубочайшей либеральной депрессии, от которого унаследовали мы горькую сентенцию: «бывали хуже времена, но не было подлей». Куда уж, кажется, безнадежней? Кто осмелился бы тогда предположить, что пройдет не так уж много лет - и падёт четырехсотлетнее «сакральное самодержавие» вместе со всеми его недавно еще всемогущими спецслужбами, и страна будет
Кеппап George. The Russian Police. The Century Illustrated Magazine. Vol. XXXVII. P. 892. Лопухин AA . Настоящее и будущее русской полиции. М., 1907. С. 26. Вестник Европы. 1909. № 1. С. 9.
бурно праздновать эту, пусть недолговечную, но все-таки замечательную либеральную победу?
Второй пример ближе к нам по времени. Начало 1980-х. Кагебешник Андропов - и с ним всё та же «некомпетентная подмена божественного Провидения» - у руля страны. Корейский авиалайнер, потопленный вместе с сотнями пассажиров. Конфронтация с Западом достигает пика. Сахаров в ссылке. На дворе «империя зла». Назовите мне смельчака, который отважился бы тогда предсказать «Московские Афины» 1989-го, не говоря уже об августе 1991-го. Я о таком не слышал. Пусть и это торжество традиции вольных дружинников было недолговечным: советская «подмена Провидения» отказалась признать своё поражение - и «персональная мифология царя Ивана» ее выручила.
Но это ведь последний резерв почти полутысячелетней «политической мутации». На что сможет она опереться в следующем кризисе? Как бы то ни было, единственное, что пытался я продемонстрировать этими примерами, очевидно: либеральные депрессии - не индикатор безнадежности будущего.
