Но это ведь последний резерв почти полутысячелетней «политической мутации». На что сможет она опереться в следующем кризисе? Как бы то ни было, единственное, что пытался я продемонстрировать этими примерами, очевидно: либеральные депрессии - не индикатор безнадежности будущего.
^ Глава одиннадцатая
Свободна, наконец? noo^,*™*
Между тем частичную реставрацию «особнячества» в начале XXI века не очень сложно объяснить. Прежде всего тем, что падение его имперского бастиона не было - да и не могло быть в советских условиях - подготовлено столь же серьезной и консолидировавшей культурную элиту страны идейной войной, как, скажем, сокрушение самодержавия, не говоря уже о крепостном праве. А если еще иметь в виду, что империя с самого начала была, как мы видели, переплетена с тоской по «першему государствованию», глубоко за четыре столетия укорененной в сознании поколений, то едва ли удивительно, что именно её крушение привело к еще одному расколу как во властной элите страны, так и среди либералов. И потом свобода означает лишь то,что страна свободна идти в любом направлении, в том числе и назад в ярмо - хоть к империи, хоть к самодержавию. Даже, если угодно, и к крепостничеству.
Мало ли в самом деле было в свое время крестьян, искренне сожалевших об отмене крепостного права? И какими, представьте себе, словами поносили они либералов, «освободивших» их не только ведь от барского гнева, но и от барской любви? А бывшие крепостники, они разве не тосковали отчаянно по утраченному раю дармового крестьянского труда? Так чего уж тут, право, удивляться, что немало нашлось и в наши дни плакальщиков по отпавшей, как сухой лист от древа страны, империи? Что точно так же, допустим, как во второй четверти XIX века, когда самым горящим был в России вопрос о крестьянской свободе, первую скрипку играли крепостники, в эпоху крушения империи заполонили политическую сцену именно реваншисты?
А чего еще могли мы ожидать? Мы видели в трилогии, что так было после каждой победы либералов - и после отмены крепостного рабства, и после падения самодержавия. Не забудем также, что и крепостники и фанатики «сакрального самодержавия» неизменно величали себя государственниками, патриотами, спасителями отечества. В том ведь и состоит в России драма патриотизма, что монополию на него неизменно присваивали себе самые оголтелые наследники холопской традиции - от иосифлян в XV веке до черносотенцев в XX и православных хоругвеносцев в XXI. И все эти «патриоты», начиная от непримиримого гонителя «жидовствующих» архиепископа Геннадия при Иване III и кончая столь же непримиримым епископом Диомидом при Путине,- всегда лучше всех знали, что хорошо для России (разумеется, конфронтация с еретическим Западом).
Ведь и в эпоху борьбы либералов против крепостного права только крепостники, как мы помним, знали, почему «свобода крестьянская пагубна для России». Вот как по поручению смоленского дворянства объяснял это императору их губернский предводитель князь Друцкой-Соколинский. Отмена крепостного права, говорил он, приведет лишь к тому, что «стремление к свободе разольется и в России, как это было на Западе, таким разрушительным потоком, который сокрушит всё ее гражданское и государственное благоустройство»63.
[208] Ключевский В.О. Цит. соч. Т. 5. C.389.
Убедительный аргумент? Правильный? И впрямь ведь разлился в России после отмены крепостного права «поток свободы, как на Западе». И уже на следующий день поставили, как мы видели, российские либералы вопрос об отмене самодержавия. Свобода опасна, говорил князь, и с архаическим «благоустройством» несовместима. Бесспорно, он был прав. Но что же из его правоты следовало? Что нужно держать в неволе большинство соотечественников до скончания века? Или что надо приспособить «гражданское и государственное благоустройство» к требованиям свободы?
Вот и подошли мы к главной особенности «особняческого» благоустройства, к особенности, из-за которой власть в России всегда опаздывала. И всегда предпочитала неволю адаптации к требованиям свободы. Мешал уже известный нам ментальный блок элиты, покоившийся все на тех же четырех иосифлянских нововведениях, которые мы так подробно обсуждали. Его, этого ментального блока, смертельно боялся даже такой, казалось бы, всесильный диктатор, как Николай I. Вспомните его ответ на скромное предложение графа Киселева обязать помещиков заключать договоры с крестьянами: «Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь»64.
Именно из-за этого ментального блока на полстолетия опоздала Россия с отменой крепостного права. Из-за него же на столетие опоздала она и с превращением в конституционную монархию. И причиной тому не был некий абстрактный «синкретизм», как думает Пелипенко, а вполне реальное «особнячество», имеющее точную дату возникновения и обратный адрес.
Причиной было преобладание в российской элите, начиная со второй половины XVI века, иосифлянской ментальности - с её «музыкой III Рима», с её готовностью смириться ради этой «музыки» с порабощением соотечественников и с произволом неограниченной власти, с её неспособностью адаптироваться к требованиям свободы. Одним словом, причиной был ментальный блок, одолевавший иосифлянское большинство российской элиты всякий раз, когда очередной вызов истории требовал такой адаптации.
Верно, что в XIX-XX веках история, инструментом которой выступали либералы, безжалостно этот блок ломала. Но, как правило, лишь в конечном счете. Лишь после того, как доводила российская элита дело до упора, до национальной катастрофы, до крови. Отменить крепостное право согласилась она лишь после крымской капитуляции. Ввести конституцию - лишь после позорной японской войны. Отказаться от «сакрального самодержавия» - лишь после эпохальных поражений в мировой войне. Отречься от империи - лишь когда рушилась советская власть и взяла её за горло угроза финансового банкротства.
Всё это было - когда Россия еще оставалась в ярме «особняче- ства». Но сейчас-то она, казалось бы, почти уже от него свободна. Нужно лишь последнее усилие. Потому-то главная задача сегодняшних реваншистов в том и заключается, чтобы не дать стране почувствовать, что она и впрямь свободна.
Глава одиннадцатая Последний спор
державности
Наивно было бы отрицать, что в пер-
вое десятилетие XXI века им это удаётся. Как удавалось крепостникам сохранить крестьянское рабство в первой половине XIX, как удавалось приверженцам самодержавия сохранить его в первом десятилетии XX. Сегодня они на коне. Они завоевали средства массовой информации?У них есть возможность денно и нощно убеждать публику, как убеждал когда-то императора князь Друцкой, в том, что свобода угрожает «гражданскому и государственному благоустройству» страны.
А власть что ж, она, как всегда, приспосабливается к ментальному блоку своей реваншистской элиты. Приспосабливается, но выходит у нее это сопротивление очередному вызову истории не очень-то складно. Если основоположник триумфа холопской традиции царь Иван был абсолютно уверен в своем праве на «першее государство- вание» (пусть по причине своего мифического происхождения попрямой линии от Августа Кесаря), то сегодняшние энтузиасты его древней традиции, объявившие Россию «энергетической сверхдержавой XXI века», вести её родословную могут разве что от «энергетической сверхдержавы XX века» Саудовской Аравии.
Нужны еще примеры? Совершенно ведь убеждена сегодняшняя властная элита, что Россия сама себе «цивилизация», но вот приходится признавать её еще и частью цивилизации европейской. Получается, конечно, монстр: неизвестная миру двойная цивилизация. Или возьмите термин из лексикона царей, который у всех сегодня на устах - держава. Ясное дело, имеется в виду империя. Проблема лишь в том, что империи-то больше нет! Вот и приходится заменять точное определение эвфемизмом. Короче, имитировать империю. Да, они по-прежнему мечтают о канувшей в Лету миродер- жавности, но в реальности способны лишь устрашать бывших клиентов навсегда утраченной державы. Одним словом, тешить национальное самолюбие вместо того, чтобы поднимать страну. Нечто подобное и назвал я в трилогии фантомным наполеоновским комплексом.
Г.П. Федотов]
Не только у Ивана Грозного, но и у Николая I не было, как мы видели, ни малейшей нужды оправдываться перед Европой, изобретать диковинные идеологические конструкции, вроде двойной цивилизации или «суверенной державности», и вообще устраивать Россию таким образом, чтобы всё в ней выглядело, по крайней мере, «как у людей». Сегодняшняя власть обойтись без этого уже не может. О силе ее зто говорит или о слабости?
