Марк Розовский к тому моменту имел прочную репутацию разнообразно талантливого и бесшабашно смелого человека. Его знаменитую на всю столицу эстрадную студию МГУ "Наш дом" уже закрыли, а открытый им театр при Литературном музее - еще нет. И он там, в камерных условиях книжной обители реализовывал свои неожиданные проекты.
- Что поделываете? - спросил мэтр, нажимая кнопку верхнего этажа.
- Ставлю "Бедную Лизу" Карамзина.
Товстоногов удивленно взметнул свои мощные тбилисские брови и предложил молодому человеку откушать с ним по чашечке кофе. За коротким кофе Марк все рассказал, как видит, спел и частично оттанцевал свое будущее представление.
-А если это поставить у нас в БДТ? Мы как раз открываем малую сцену, - заключил встречу Георгий Александрович, открывая таким образом Розовскому путь к настоящей, всесоюзной, а как потом оказалось, еще и к европейской славе.
И вот на сцене самого знаменитого в то время театра публике, воспитанной со школы на горьковском постулате никогда и ни в коем случае " не унижать человека жалостью", было предложено именно не стыдиться жалости, открыться состраданию, а кто еще не потерял способность, то и "пролить слезу" над горькой чужой судьбиной.
Само обращение к классике сентиментализма выглядело шокирующим, ведь он, сентиментализм, уже давно был попран у нас и "преодолен" критическим реализмом, а тем более социалистическим. Он казался не более злободневным, чем детский коклюш в биографии чемпиона мира по штанге.
Розовский, как изначальный гуманитарий, сохранил в своем спектакле практически весь массив карамзинского текста. Уху и сердцу становилось ясно, откуда пришел Пушкин. Здесь угадывались стилистические прозрения, подхваченные потом Толстым и всей плеядой наших классиков. Тут был и восторг перед Карамзиным, и благодарность ему хотя бы за то, что он придумал нам такие необходимые слова, как "промышленность", "будущность", "человечный". И даже слово "влюбленность" до него просто не существовало. Он первым его произнес и написал на бумаге. Наш лучший историк считал себя призванным образовывать народные нравы, давать направления, преподать русским людям основы представлений о добре и зле, о любви, верности и измене, о бедности и богатстве.
История подмосковной крестьянки, не перенесшей измены любимого, вдруг прозвучала тогда, в начале семидесятых, на товстоноговской сцене как откровение. Без деклараций спектакль Розовского оказывался в полемическом несогласии с общественным устройством, где поэт-главарь точно обозначил масштаб и ценность отдельной личности: "голос единицы - тоньше писка".
В начале спектакля четыре исполнителя выходили к авансцене с цифрами на груди. Получалось: "1793" - год появления "Бедной Лизы". Потом менялись местами, образовывалось: "1973" - год премьеры. Выглядело и смешно и многозначительно. Зал с готовностью подхватывал этот легкий стиль общения, всю эту систему намеков, иронических приспособлений, выяснялось, что ирония таилась в самом карамзинском тексте, автор словно лукаво выглядывал из-под своей сентиментальной маски, обращаясь к нам, его далеким и все еще неразумным потомкам.
Весь накопленный опыт производства эстрадных эффектов, сплавленный со строгой товстоноговской школой конструирования целого, режиссер вложил в свое изящное, летучее и завораживающее зрелище. Поэт Юрий Ряшенцев, захваченный тогда, как он рассказывает, покорением высоких таинств стилизации, сопроводил действие безошибочными стихами-зонгами, в которых жил и карамзинский смысл, и мерцала сентиментальная поэтическая форма, и пульсировало лукавство андеграундного человека социалистического пространства.
С каких же пор, в какой же век,
С какого же момента
Ты вдруг затеял, человек,
Стыдиться сентимента?
Уже ль, - спрошу я сквозь усы
Сидящих в этом зале, -
Нет ничего смешней слезы,
Ничтожнее печали?..
На том, тридцатилетней давности спектакле, помню, весь первый акт зрители весело смеялись, довольные доверием к их уму и чувству юмора. Во втором же у многих на глазах были слезы. Трогательное русское слово, заброшенное через два века, теперь звучало укоризной нашей черствости и как бы просьбой стать лучше, доверчивее, нежнее и милосерднее друг к другу.
Первый актерский состав - Елена Алексеева, мгновенно ставшая ленинградской знаменитостью, Владимир Рецептер, актер и поэт, Нина Ольхина, Анатолий Пустохин - на глазах творил атмосферу сразу всех театральных эпох: и крепостного театра, и театра Товстоногова, и задолго до остальных прорывавшегося к русскому мюзиклу (тогда и слово это было ругательным!) театра Марка Розовского. Потом он повторил спектакль в Рижской русской драме и возобновил в собственном театре "У Никитских ворот". Успех был неизменен, зрители смеялись и плакали в одних и тех же местах. Так было и на победительных выступлениях на Эдинбургском фестивале (первая премия), и в Авиньоне (Франция), и на Фестивале европейских театров в Гренобле.
Юбилейный, в честь тридцатилетия, спектакль прошел на сцене Международного дома музыки. Исполнители - новое поколение: Станислав Федорчук, Ирина Морозова, Юрий Голубцов, а "бедная Лиза" - звезда погибшего "Норд-Оста" и телесериала "Бригада", а до того прима театра "У Никитских ворот" - Екатерина Гусева.
...Когда ОМОН шел на штурм Дубровки, а потом выносил на руках наших потерявших сознание "бедных Лиз", то, наверное, тут был и вековечный наш русский сентиментализм со слезами и нежностью, и жуткий критический реализм новых времен с его упорным и жертвенным несогласием покоряться злу. Так и живем в своей истрории... Поэтому неудивительно, что спектакль "Бедная Лиза" все живет. И будет жить. Талантливое живет долго.
2003
Несекретный Юлиан Семенов
У Андропова была мечта: показать Брежневу "Семнадцать мгновений весны". Председателю КГБ и будущему генсеку этот фильм очень нравился. Для реализации его мечты потребовалось без малого десять лет. За это время фильм неоднократно был показан по телевидению, и не только в СССР, а во всех странах соцлагеря, получил Государственную премию.
И вот, когда минуло десять лет, в одно прекрасное утро председатель Госкино СССР Филипп Ермаш, открывая очередное заседание коллегии кинокомитета, начал с торжественного вступления: вчера, сказал он, произошло событие чрезвычайной важности для советского кинематографа - Леонид Ильич Брежнев у себя на даче посмотрел фильм "Семнадцать мгновений весны" и дал ему высокую оценку.
Поскольку я был среди приглашенных на ту коллегию как главный редактор журнала "Советский экран", то слышал это собственными ушами и видел собственными глазами.
Скоро молва разнесла детали случившегося. Брежнев, бывший к тому времени уже не в лучшей своей форме, действительно с увлечением отсмотрел все 12 серий, а после просмотра велел присвоить Штирлицу звание Героя Советского Союза. Ему осторожно объяснили, что такого человека на самом деле как бы и не существует, что это, мол, плод в некотором роде фантазии писателя Семенова, этакий собирательный образ, роль, которую играет артист. "Хорошо играет, - согласился Брежнев. - Тогда дайте артисту Героя Социалистического Труда. А другим - ордена".
Так Вячеслав Васильевич Тихонов, к радости многочисленных его поклонников, в одночасье проснулся Героем. Брежнев подписал соответствующий Указ в июне, а уже в ноябре его не стало. Тогда же орденами и медалями наградили большую группу создателей фильма. В том списке не забыли никого, кто имел отношение к работе, в нем не оказалось только одного человека - Юлиана Семенова!
То ли халатность, то ли отголосок давней распри с теми, кто навязывался в авторские титры к Семенову, хотя режиссерский сценарий, как он мне объяснял в те дни, представлял собой только разрезанную и склеенную по кадрам саму повесть. Свою авторскую честь Семенов в конце концов отстоял, но не обошлось без скандала. А через год он все-таки получил орден Дружбы народов, а заодно, для ясности, и звание заслуженного деятеля искусств.
Он был боец и ничего не боялся. Ни тигров в тайге, ни волков в монгольской степи - достаточно послушать тех, кто с ним охотился. Так уж получилось, что я дважды оказывался там, где уже "прошел Семенов": в Монголии и Мексике.
В Мексике дипломаты с ужасом, но и с восторгом рассказывали, как однажды Юлиан приземлился в аэропорту Мехико без въездной визы. Его на дипломатической машине сумели перевезти в наше посольство, наказав ни шагу не делать за его территорию во избежание крупных неприятностей. На следующий день Юлиана обнаружили в доме Троцкого, хотя советским людям даже смотреть в сторону этого дома настоятельно не рекомендовалось.
