Афганистан (он знал язык пушту и одно время преподавал его), Чили, франкистская Испания, Парагвай, разоблачение скрывающихся нацистских преступников, главарей сицилийской мафии или ("под личную ответсвенность") участие в действиях вьетнамских и лаосских партизан; тот же затеянный им поиск Янтарной комнаты, который, возможно, и закончился бы успехом, не настигни писателя, во многом все-таки загадочная, именно в тот момент болезнь, - все это страницы биографии, обернувшиеся тысячами страниц текста. Его сочинения не умещаются сегодня и в двадцать томов! Когда успел?
В Коктебеле каждое лето собирались писатели. В Доме творчества. Работать и купаться. Некоторые - только купаться- заслуженный отдых. Но с половины шестого утра, пока славный ковчег признанных и непризнанных гениев досматривал последние сны, из окна Юлиана Семенова уже вылетал пулеметный стрекот пишущей машинки. Невозможно было поверить, но это так и было: машинка работала без малейших пауз, непрерывно, в течение нескольких часов. "У него американский метод работы", - глубокомысленно и не без зависти вещали мастера, жившие по принципу "ни дня без строчки", но в день не больше одной.
Юлиан появлялся на пляже перед закатом, тщательно растирал тело массажной щеткой, потом окунался в Черное море. Вечерами снова слышался стрекот.
Но днем обязательно был перерыв. Тогда он шагал на переговорный пункт (время мобильников еще не пришло) и звонил в редакции, издательства, на киностудии, в театры, на Старую площадь, а то и на Лубянку и даже в Кремль. Книги, пьесы, сценарии, командировки от газет, журналов, от себя самого - все у него кипело и не терпело отлагательства. Он один был целым учреждением, которое работало мощно, без срывов и в основном удивительно удачливо. Хотя бывало по-всякому.
"Значица, так, старик, иду на провал!" - сообщал он заговорщицки перед премьерой своей пьесы в Вахтанговском театре, в сиянии софитов кинохроники перед подъездом и в виду громадного сбора гостей. И действительно, провал происходил. Актер Моргунов (Бывалый) гудел в зале во время действия: "Намедни "Три сестры" смотрел - слабее!.."
"Значица" вместо "значит" было его фирменным словечком. "Мы это, значица, сделаем, есть ходы..."
И делал. "Петровка, 38" и "Огарева, 6" при всей их видимой прямолинейности, тем не менее, долгое время были классикой "милицейской прозы", а политические детективы "Тайная война Максима Максимовича Исаева", "Альтернатива", "Экспансия", "Позиция", "Майор Вихрь", "Бомба для председателя", "Приказано выжить", "ТАСС уполномочен заявить", другие навсегда закрепили за Юлианом Семеновым славу родоначальника этого жанра в родных пенатах.
И еще он был наделен исключительным даром общения, что немало способствовало успеху его начинаний. Он обрушивал на собеседника, в том числе и на того, от которого нечто важное зависело, такой шквал обаяния, красноречия, восторга им, замечательным, что устоять не мог и самый большой, даже застегнутый на все пуговицы начальник. Юлиан врывался в любой высокий кабинет, распахнув руки, на полуслове восторженной тирады, учинял объятия, а то и поцелуи, редактора, если перед ним был редактор, величал шефом, что тогда звучало совершенно экзотически, а министра, если перед ним был министр, как бы само собой, называл наркомом (сама революционная традиция доверительно вспархивала в стенах чопорного кабинета), и через полчаса дело оказывалось сделанным - фильм запускался, повесть шла, поездка куда-либо, где не ступала нога советского человека, гарантировалась.
Сын репрессированного "за связь с Бухариным" отца, очень много знавший о политической подноготной своего и предшествующего ему времени, Юлиан Семенов отлично ориентировался в раскладах и повадках власти. А от власти ему нужно было одно: чтобы не мешала, а в случае чего и помогала его, как сейчас бы сказали, проектам. Остальное он брал на себя: поиск, риск, осуществление.
Когда власть дрогнула и стала меняться, он сразу нашел новые возможности для своих сил и фантазий: учредил Международную ассоциацию детективного и политического романа, стал в ней генеральным президентом, заложил ежемесячник "Совершенно секретно", соответствующую телепередачу, издательство. Привлек, наконец, себе в помощники юного Артема Боровика. Теперь судьбы обоих - горькая и многозначительная "информация к размышлению".
Слава Штирлица, чуть не ставшего Героем Советского Союза, в определенном смысле даже затмила славу своего создателя. Для писателя - счастливая судьба.
...Сорок лет назад... Нет - больше... в редакции журнала "Знамя" на Тверском бульваре, в большой комнате первого этажа, у окна сидел крепкий парень с обликом то ли боксера, то ли борца-средневеса, в брезентовых штанах, толстом свитере и в бороде под Хемингуэя. Он вслух читал свою прозу про Сибирь и геологов. "Здесь, значица, - говорил он, - пропущу, а дальше послушайте..." "Кто это?" - тихо спросил я Мулю Дмитриева, случайно заглянув сюда в процессе чтения. "Какой-то начинающий. Юлиан Семенов..., шепнул в ответ критик. И добавил: - Настоящий. У него все будет в порядке..."
Алексей Баталов из нашей электрички
Актеров много: разных, по-разному талантливых, с порцией успеха у каждого, но - есть Габен, Дастин Хофман, Евгений Леонов, Алексей Баталов, несколько других - они есть, и при виде их прекращаются все пересуды и оценки, остается только одно первородное какое-то удивление перед поразительным явлением человеческой природы, которое называется искусство актера. Они, такие, объясняют и оправдывают вообще участие мужчин в деле публичного лицедейства, что в целом не выглядит, кажется, мужским делом. Они - на своем месте, они тут незаменимы.
Как передать тем, кто появился или сложился после, чем был для современников, особенно молодых, фильм "Летят журавли" Калатозова и Урусевского с юной Татьяной Самойловой и Алексеем Баталовым в главных ролях? Всего год прошел, как рухнул культ Сталина, взорванный XX съездом КПСС, нация ошалело оглядывалась вокруг, примериваясь к новым обстоятельствам, приползали из лагерей раздавленные старики, рассказывали о перенесенном, не стараясь пугать слушателей, спокойно, но слушатели все равно впадали в запоздалый ужас от услышанных деталей.
Серая толпа у кинотеатра "Ударник". В нем не было тогда ни модного ресторана, ни бутиков - просто тяжелый проем зрительного зала и черно-белая лента, снятая по пьесе Виктора Розова гениальными - сегодня об этом можно сказать без смущения - людьми.
Баталов на экране влюблял в себя сразу, его смерть под словно потерявшими опору березами рвала сердце своей необратимостью и несправедливостью. Образ благородного юноши - влюбленного, ушедшего на войну, преданного любимой, будто брошенного нелюбезной Родиной - был открытием для советского кино, облегченно скидывающего в тот момент вериги тоталитарных канонов и обязательных идеологем. Любовь, смерть, коварство, надежды, не обязательно сбывающиеся, но и рухнувшие, - всем этим дышал, пульсировал, жил экран. И таким экраном жили те люди в "Ударнике", в тысячах других кинотеатров в стране. Потрясение передалось и Каннам, наградившим ленту "Летят журавли" "Золотой пальмовой ветвью", - впервые российскую и пока в последний раз.
Лучшие режиссеры страны призывали Алексея Баталова в свои фильмы - он ни разу не подвел. Тайна обаяния, ума, точного понимания человеческой задачи в каждой своей роли волшебным образом высветлялись в актере, кем бы ему не доводилось быть на экране. Его физик Дмитрий Гусев в "Девяти днях одного года" Михаила Рома вошел в нашу жизнь с тем же осознанием своего права в ней быть, с каким навсегда вошли в нее наши волнения от добрых намерений и непредсказуемых поступков Атома, его мощной и коварной энергии. Задолго до Чернобыля, до решения покончить с собой академика-атомщика Легасова, в том своем персонаже Баталов прочувствовал и разглядел все наперед - он был облучен не дозами, но невысказанной тоской по будущему, которое, может быть, и состоится, если лучшие из людей собой пожертвуют.
Поскольку уже упоминались Канны, надо в связи с Баталовым сказать и об американском "Оскаре", сказать о Гоше, Георгии Ивановиче из фильма "Москва слезам не верит". Тогда, три десятилетия назад, член исполнительного комитета секции иностранных фильмов Американской академии киноискусства Лу Харрис высказался так: "Это очень человечная картина о реальных людях. Игра актеров, особенно Алексея Баталова, превосходна". Но, может быть, важнее этой оценки слова из письма рядовой зрительницы, присланного в журнал "Советский экран": "Спасибо, Гоша! Жаль, что вы только на экране. Ах, если бы знать, в какой электричке вы едете! Мне 34 года, но я еще жду вашего прихода, а пока еду в соседнем вагоне. Главное - не падать духом..."
Гоша Алексея Баталова помогал не падать духом миллионам русских женщин, искренне верящих в то, что он - не только на экране, не только в той электричке, где заговорил с героиней Алентовой, что мог бы он заговорить с любой другой и ей дать счастье, что он где-то рядом, в соседнем отделе, цехе, на лестничной площадке. Отдадим должное сценаристу Валентину Черныху, режиссеру Владмиру Меньшову, но скажем, что именно актерская и человеческая индивидуальность Алексея Баталова здесь окончательно решила дело.
