риску в связи с изменением климата и приспосабливается к холмам, подвергшимся эрозии в результате тех же изменений.
Эти «разговоры» запечатлены на рисунках – слава богу, без всякой символики или сюрреалистических эффектов: они состоят просто из переплетений, наложений и сопоставлений следов, обнаруженных благодаря чувству осязания художницы и ее открытости к бесконечным неявным параллелям, которые можно найти в облике природных явлений. «Разговоры» начинаются не с идей, а с чего-то осязаемого. Часто Мариса использует бумагу, которую сама делает из соломы. На такой бумаге следы материала видны уже изначально. Затем она отрывает лист и прикладывает его к другому листу, создает еще один вид следов. К этому она прибавляет следы масляной краски, графита, угля, сажи, туши, а также иногда настоящие перья или растительные волокна.
Загадочным, тем, чего я до конца не понимаю, остается то, что эти рисунки никогда не кажутся случайными. Напротив, они как будто сделаны с точностью и достоверностью гравюр из ботанических или анатомических пособий. Однако с чем соотносится эта точность?
Кажется, что посредством какого-то симбиотического процесса художница одолжила свои пальцы – со всей виртуозностью, на которую способны человеческие пальцы, – откопанным ею окаменелостям и те ожили – вот где появляется точность – и вновь зажили жизнью, которую окаменение зафиксировало и сделало статичной. Прикосновение художницы – хотя это уже как бы и не прикосновение – отмечает пределы жизни, которую она запечатлевает. В каждом рисунке Мариса становится не автором, а следом некогда существовавшего дыхания.
Многие художники – и в наибольшей степени Йозеф Бойс – были заворожены красноречием следов. Работы Марисы Камино необычны благодаря их преданности тому, что лежит за пределами следов, на дальней стороне, и благодаря их решительному отказу оставаться на этой стороне. Другими словами, необычной оказывается чистота. Как следствие, тело ее работ подтверждает с необыкновенной силой то, что Хорхе Луис Борхес запечатлел в следующей строчке:
Одной только вещи не существует – забвения.
Sólo una cosa no hay. Es el olvido.
72. Кристоф Хансли
(р. 1963)
Во-первых, о проекте, о самом событии. Во-вторых, о его создателе. В-третьих, об удивлении.
Проект. Возьмите небольшую колбасу сорта мортаделла – примерно 16 сантиметров в диаметре и 22 сантиметра в длину. Эту колбасу придумали в Болонье в начале XVII века. Ее название связано с тем, что изначально фарш мельчили в ступке и приправляли ягодами мирта. Делали ее только из чистой свинины, а в качестве других приправ использовали кориандр и белое вино.
Разрежьте мортаделлу на 166 кусочков, каждый примерно полтора миллиметра толщиной. Посчитайте кусочки и рассмотрите каждый с обеих сторон. Эти две стороны никогда не повторяют друг друга, поскольку через каждые полтора миллиметра на поперечном разрезе соотношение частей мяса, жира и приправ, как и их форма, слегка меняется. Сделайте цветные снимки каждой части каждого кусочка с обеих сторон: у вас получится 332 фотографии. Проект состоит в том, чтобы изготовить картины в натуральную величину (используя фотографии как aide-mémoire [140]) на жестких белых карточках, с изображениями каждой стороны каждого кусочка данной мортаделлы. Можно предположить, что стороны двух кусков, составлявших ранее одно целое, окажутся зеркальными копиями друг друга. Однако не тут-то было. Прошедшее сквозь них лезвие их немного изменило. И художник вынужден принять это во внимание. Картины начинаются со слоя акриловой краски, далее накладывается слой масляной краски, и завершает процесс слой лака. Каждая картина требует с десяток рабочих сеансов.
Поверхность написанного куска всегда должна казаться совпадающей с поверхностью карточки – не выше и не ниже ее. Соответственно, поверхность каждой белой карточки должна быть дополнительно убедительно записана так, чтобы получилась общая с куском мортаделлы гладкая поверхность. Выполнение всего проекта заняло 15 месяцев. Затем картины были помещены в деревянные рамки, в той самой последовательности, в какой нарезались кусочки колбасы. Проект имеет комический, бюрократический и фантастический характер.
Второе. Кристоф Хансли, создатель. За свою жизнь в искусстве Хансли испробовал различные техники и процедуры, обращаясь к различным темам. И выбор процедуры для него никогда не был случайным. Он всегда работает с терпением и хитростью, заставая каждую тему врасплох. Его творчество заслуживает отдельного исследования, и я уверен, оно еще появится; здесь же я концентрируюсь на Хансли как создателе «Мортаделлы».
Если попытаться описать художника за работой, то на память придет знаменитая картина Хусепе де Риберы под названием «Аллегория зрения» (Музей Франца Майера, Мексико). На картине изображен мужчина с очень умными глазами и грубыми рабочими руками, держащий телескоп. Он стоит у окна, через которое мы видим природу, землю, море, небо – можем оценить масштабы Вселенной. На полке перед ним лежит ручное зеркало, очки (пенсне) для чтения вблизи, футляр, в котором это пенсне можно носить так, чтобы не поцарапались стекла, и еще перо, чтобы делать заметки.
Весь образ напоминает нам своим спокойствием и силой, что человеческое зрение неотделимо от желания (или необходимости) пристально изучать, сравнивать и обнаруживать то, что хотя и видимо, но не очевидно.
Создатель «Мортаделлы» мог бы при желании создавать мастерские подделки. (И среди его объектов оказались бы Фрагонар, Делакруа и Коро.) Он обладает исключительным терпением в сочетании с удивительной ловкостью рук. У него есть визуальное чувство тона, которое заставляет думать о певце с абсолютным слухом. Каждая деталь сливается в один аккорд с остальными. У него феноменальное чувство художественных материалов – поверхностей, средств, красок, растворителей, лаков, лессировок… А главное, у него есть чувство сообразности и меры – нерв, предупреждающий всю нервную систему о риске неуместности, и этот инстинкт становится все более и более точным по мере накопления опыта.
Он выбирает, однако, путь не фальсификатора, поскольку его интересуют не сами по себе оптика, ручная работа или рыночная стоимость. То, к чему он обращается, – тайна. Тайна самой видимости. Может быть, она предшествовала первому глазу? И еще – загадка написанных образов. Ни один написанный образ не притворяется подделкой! Кожа, написанная Веласкесом, отрицает понятия дерматологии, но соотносится с тем, как написаны земля, небо, ткань или оловянная посуда.
Написанные Хансли кусочки мортаделлы ни в коем случае не являются факсимильными изображениями отрезанных от колбасы кусков. Он мог бы написать такое факсимиле, которое обмануло бы глаз, и вам пришлось бы с помощью прикосновения проверять подлинность, но его это не интересует. Это было бы своего рода подделкой. Что занимало его (15 месяцев ежедневной работы), так это то, чем написанная мортаделла, – каждый написанный кусочек остается тем не менее правдивым воспроизведением именно своей мясной модели, – чем
