сберкнижки и выигрышный билет «Золотого займа» следователь изъял и подшил к делу.
На посланную домой телеграмму, получили ответ от его сестры Надежды. Женщина
сообщала, что будет хоронить братика на родной земле. Покойника положили в открытом
гробу в бондарный склад, на холод.
Надежда прилетела через две недели. За это время крысы объели у трупа лицо.
В милиции деньги Надежде не отдали, предложив по истечении шести месяцев законным
путём добиваться получения наследства. Пришлось хоронить Андрея на местном
кладбище. Часть средств выделила контора, часть собрали мужики из бригады.
Наверное, правду говорят, что нельзя слишком сильно желать чего бы то ни было для себя.
Тебе ведь могут и навстречу пойти.
*
Оксана не писала… Сил моих больше не было… Водка на какое-то время ослабляла
сжатую до предела «пружину»…
«Встретилась со «своим первым», - закусывал я водку зубовным скрежетом.
«С глаз долой - из сердца вон!»
*
Характер у меня менялся не в лучшую сторону…
- Анжела, скажите мне, пожалуйста, как могло получиться, что на будущий год нами
заявлено дизельного топлива почти в три раза меньше потребности?
Секретарша смотрит на меня невинными глазами, машет ресницами и, как бы невзначай, роняет с круглого загорелого плеча бретельку от лёгкого открытого сарафана.
- Не знаю, Михаил Андреевич.
- Тогда покажите черновик заявки.
Глаза девушки округляются. Мой чересчур вежливый тон не сулит ничего хорошего…
- Вот видите: в черновике - восемьсот тонн, а в перепечатанной вами заявке – триста.
- Ой! Михаил Андреевич, это, наверное, от жары. Да ещё эти плотники на пристани
целыми днями ревут своими бензопилами. Не работа, а какой-то сумасшедший дом. Ой! А
что теперь делать?
Она заискивающе смотрит мне в глаза, от белозубой улыбки девушки пахнет малиновым
вареньем.
- Вы сюда приходите работать или демонстрировать нам свои прелести? – я грубо
поправляю свисающую с её плеча бретельку, невольно краснею и от этого ещё больше
злюсь.
- Ну, сделайте же что-нибудь, вы же всё можете. Ой, вы такой мужественный, такой весь
сдержанный… Когда я вас увидела первый раз, Михаил Андрееквич, так прям вся и
обмерла… У меня в техникуме был молодой человек… Ну, мы с ним дружили… Ну, вы
понимаете… Его звали Артёмом. Так вы, Михаил Андреевич, на него похожи, как две
капли воды… Ой!.. Или он на вас?.. Я совсем запуталась.
- Анжела, не выдумывайте, - я постепенно успокаиваюсь.
- Какой же я сдержанный? Вот с Анатолием Гавриловичем сегодня полаялся, а он –
директор. Нехорошо… Сварщику, этому уголовнику Веселкову-младшему, ночью по
морде съездил. Три месяца назад умолял с отцом на работу после отсидки взять, а сегодня
уже права качать пытался… Жарко сегодня, простите…
В приёмную заглянул возчик.
- Что тебе, дядя Гриша?
- Ну, я эта… принёс её, курву…
- Какую ещё курву?
- Ну, эту… - конюх Ражной покосился на секретаршу, - как велели, Андреич…
- О, Господи, я и забыл, пошли, дядя Гриша.
Я забираю принесённую Ражным бутылку.
- Людмила ничего не сказала?
- Сказала, чтобы позвонили… на ейный телефон, на квартиру, значит, а не в магазин, чтобы…
- Спасибо, дядя Гриша…
Глава 10
Люда работала в поселковом магазине продавцом. Она была высокая и статная, с русой
косой до пояса, чернобровая и яркогубая местная красавица, лет на пять меня постарше.
Людмила притягивала к себе мужские взгляды, манила зрелой женской красотой. Она
хорошо, со вкусом одевалась, была весёлой и дерзкой на язык. Поговаривали о недолгом
её замужестве, что-то там не сложилось…
Трубку Людмила взяла сразу же.
- Люда, я понимаю, что сейчас путина… В курсе, что в посёлке сухой закон… Знаю, что
спиртное нельзя продавать, знаю прекрасно, – телефонная трубка, и та, кажется, вспотела
от жары.
- Да, конечно, я твой должник… помню, помню: розетку на кухне и дверцу у шкафчика…
Да… Да… Да. Ну, хорошо, сегодня… Всё, я занят.
- Главного механика, пожалуйста… Валентин Иванович? Добрый день, Буров
беспокоит… Минуточку.
- Ну, что там у тебя? - зажимаю трубку рукой.
Анжела, заглянув в кабинет, знаками показывает мне, что перепечатала заявку.
- Валентин Иванович, я разобрался… Да, конечно, восемьсот тонн… Да, банальная
опечатка… Хорошо, хорошо… До свидания…
Дверь кабинета Главного бухгалтера прикрыта.
- Семён Яковлевич, есть предложение, вздрогнуть, - я достаю из кармана бутылку, - вот: спирт питьевой, девяносто шесть оборотов… Как достал?.. И не спрашивайте, Семён
Яковлевич…
Поздно вечером на подгибающихся ногах, стараясь не споткнуться о неровные доски
тротуара, бреду к дому «Людки-продавщицы». Из мужского барака под бренчание
расстроенной гитары льётся протяжное, с блатной слезой в голосе:
«Сигаретой опишу коле-е-чко,
Спичкой на снегу-у-у поставлю точку.
Что-то, что-то надо побере-е-чь бы,
Но не бережё-ё-ё-м – уж это точно!..»
*
Я проснулся с чувством произошедшей катастрофы.
«Идиот… Не может быть, чтобы хоть кто-нибудь да не заметил, как ты сюда зашёл, -
ругал я себя. - Что же делать?..»
Людмила, напротив, щебетала без остановки и порхала у плиты, как птичка. Стараясь не
смотреть в глаза вновь обретённой подруге, я быстро оделся и, потрогав небритый
подбородок, пробормотал:
- Люда, ты прости меня. Не знаю, как это случилось…
- Да, что ты, ёлки зелёные, мне очень понравилось. Не ожидала от тебя такой прыти: налетел, как лев, даже охнуть не успела… Думала, все рёбра переломал. Нет, всё вроде
цело, только душа девичья теперь болит… - она прижалась ко мне молодым горячим
телом, заглянула в глаза.
- Ты такой сильный. Ни минуточки поспать не дал. Как я работать сегодня буду?!
Глаза Людмилы затуманились, а я, несмотря на сожаление о случившемся, вымученно
улыбнулся. Какому мужчине не понравится такая похвала?! Люда, надо отдать ей должное, соображала быстро:
- Головка, наверное, побаливает? Выпей рюмочку, золотой мой, подлечись…
Женщина метнулась к холодильнику.
К горлу подкатил удушливый ком:
- Ну, если только одну…
Пара рюмок ледяной, из холодильника, водки и хрустящий солёный огурчик заметно
улучшили моё настроение:
«Может быть, никто и не видел, - спрятал я хмельную голову «в песок», тихонько
выбираясь из квартиры.
«Сама виновата, - вспомнил я об Оксане, - месяц, как уехала, и ни слуху ни духу.
Хороводится, небось, со своим Степаном, а про меня и думать забыла…»
Но, несмотря на внутренний гонор, на душе было муторно…
Очень скоро я заметил, что о моём ночном приключении уже знал весь посёлок. Стоило
мне где-либо появиться, поселковые кумушки мгновенно замолкали, поворачивали ко мне
в единый миг ставшие постными лица и чересчур вежливо здоровались.
«Больше к Людмиле - ни шагу!», - решил я.
Люда же, наоборот, всеми возможными способами старалась афишировать наши
отношения: беспрестанно звонила мне на работу, выискивая повод обратиться с какой-
нибудь просьбой (мы помогали бытовым предприятиям посёлка техникой). Как только я
заходил в магазин, на глазах очереди демонстративно оказывала мне повышенное
внимание:
- Ну что за народ у нас в посёлке, ёлки зелёные? Целый день, с самого открытия, в
магазине толкутся, - грохала она счётами по прилавку. - Пропустите человека.
- Нет-нет! Я не тороплюсь.
- Проходите-проходите, Михаил Андреевич. Вы у нас человек занятой, начальник… День
и ночь на работе… Что вам?.. Возьмите вот ветчинки… Свеженькую завезли.
Сахалин, как местность, приравненная к районам Крайнего Севера, снабжался очень
хорошо.
- Спасибо, мне вот «Беломору» и чаю, пожалуйста…
Народ не протестовал… Для людей такое положение вещей считалось нормальным:
«Людкин хахаль зашёл, что же, ему в очереди теперь со всеми стоять?!»
Когда Анжела, преувеличенно скромно опустив лукавые глазки, заглядывала в кабинет, я
уже знал, что звонили из магазина…
Дизелист Гиндуллин, с первого же дня моего появления в Кривой Пади взявшийся меня
отечески опекать, бурчал под нос, путая от возмущения русские и татарские слова:
- Совсем у тебя дурной башка, Михаил… Зачем к Людка ходил? СигаргА захотел?
Старики говорят: «Один раз сигаргА – вся жизнь каторгА!»
- Фокказ Гиндуллинович, - морщился я. - Помолчи хоть ты, пожалуйста. Без тебя тошно!
- Сколько раз я тебе говорила: зови меня Федя. Я дома Фокказ, для Анны свой. Слушай
меня: Оксанка - хороший баба, умный, красивый. Немного худой, совсем чуть-чуть…
Приедет сюда, что скажешь?
Я чересчур сильно дунул в папиросу, табак, вылетая из гильзы, засыпал вахтенный
журнал, и смятая в сердцах только что распечатанная пачка полетела в мусорное ведро.
