Ознакомительная версия.
Зато, если уже сделаешь и то, и другое, тогда точно начнешь постигать секреты мироздания, ведь именно внутри нас их и запрятал Тот, кто все сотворил.
Но если там, внутри, так хорошо, чего же я тогда боюсь?
Боюсь остаться там навсегда. Потому что на самом деле туда надо проникать так, чтобы не терять связи с поверхностью. Чтобы кислородный шланг соединял тебя с баллоном реальности. Чтобы материальная жизнь продолжала занимать место в списке твоих ценностей. Чтобы погружение не стало безвозвратным. Или чтобы по возвращении тебя не сразила кессонная болезнь души, что по моему мнению и есть шизофрения.
Вот поэтому я пишу. Вживаюсь в свою героиню и вместе с ней погружаюсь на дно, страхуя себя ежемгновенной возможностью сорвать скафандр ее личины и безболезненно вернуться в свою собственную комнату, на диван, где я сижу с портативным компьютером на коленях.
С придуманной мною женщиной я пускаюсь во все тяжкие и позволяю себе то, чего никогда не позволила бы в реальной жизни.
Ее взгляд на вещи помогает и мне лучше постигать их суть.
– Как, здоровая учится у больной? – спросите вы.
Да, в чем-то вы будете правы: так и есть. С тем только уточнением, что между здоровьем и болезнью такая тонкая грань, что иногда очень трудно (если вообще возможно) распределить людей, реальных и придуманных, по обеим ее сторонам.
И все-таки, мы с нею по разные стороны. По крайней мере, пока. И настолько, насколько я осознаю ее потусторонность, я страхую себя от нарушения границы.
В общем, она нужна мне, чтобы продолжать жить и писать.
И я нужна ей, ибо только пока я пишу, она существует.
Вы поняли, кто кому нужнее, кто чей живительный источник?
Я сама не очень это понимаю.
И она тоже.
Она вообще думает, что это она пишет от моего имени. И что самое удивительное: мне иногда тоже кажется, что так оно и есть.
Глава 33. Еще один отец
У меня роман с режиссером.
Он без ума от меня и предлагает подписать контракт на все его следующие работы тоже. А планов у него громадье.
Когда я фланирую между камерами, он ревниво следит за каждым моим шагом и напрягает слух. Он старается не пропустить ни звука моего голоса, ни даже шелеста длинных подолов моих многочисленных платьев.
Платья у меня потрясающие, только, к сожалению, уже становятся тесноваты.
Я чуть не забыла за всей этой киношной суетой, что я беременна, зато мой ребенок не забыл о своем существовании и продолжает расти и выпячивать мой живот.
По сценарию это нормально. Моя героиня беременна от своего любовника и скоро должна родить девочку. Вот только беда, что не все сцены до беременности Анны мы успели снять, а теперь уже живот не позволяет.
Мой режиссер говорит, что это нестрашно, что мы все доснимем после и что своего ребенка я смогу приносить в люльке прямо на съемки – мне обеспечат няню, которая будет за ним следить, пока я работаю на камеру.
Я беспокоюсь, конечно, что окажусь после родов толще, чем была в начале съемочного процесса. И грудь у меня будет больше, я же собираюсь кормить детку своим молоком.
Но режиссер уверяет, что все нормально. Мы выкрутимся, используем грим, специальный покрой платьев, корсеты. Не знаю, что там еще можно придумать – это его забота.
Иногда он нежно поглаживает мой живот – так, что мне даже кажется, будто он хочет быть папой того, кто прячется там.
А иногда мне кажется, что он и есть его настоящий папа.
Сдается мне, что кастинг я проходила давно – тогда-то, вероятно, я и забеременела. Ведь он настолько влюблен в меня, что уже тогда, наверное, потерял голову.
Вот только странно, что я совсем этого не помню.
И еще я не уверена, что на самом деле хочу связать с моим режиссером свою жизнь. Он так фанатично предан искусству и мне, что иногда кажется сумасшедшим. А подпиши я контракт с другими, он и зарезать может. Поверьте мне, я в психах разбираюсь. Сама нормальная, но психов чую за несколько царских верст толстовского периода.
А если мой ребенок унаследует отцовские гены?
Ладно, печалиться об этом пока не буду. Да и вредно мне печалиться, я ведь все-таки в положении.
Хотя одно потрясение я пережила.
Здесь, в Голливуде. Я плакала как ребенок.
Дело в том, что моя болонка Герцогиня умерла – она подавилась сценарием «Анны Карениной».
Глава 34. Из дневника маленького черного платья
Меня носят на тугом женском теле. На худом я тоже смотрюсь неплохо, но предпочитаю упитанные распорки.
Уж простите, что назвала вас так. Но для меня вы ценны именно как раздутые до определенной степени формы, на которые я могу лечь и избежать ненужных складок или ущерба для крепости швов.
Впрочем, совсем без неприятностей не бывает, вы ведь, увы, не неподвижны, и это зачастую причиняет мне серьезные неудобства.
Вы перемещаетесь, меняете позы, роняете и проливаете на нас еду и напитки, кровоточите, потеете и пукаете. И это иногда просто бесит!
Некоторым из моих родичей выпала иная роль – украшать собой витрины магазинов, будучи напяленными на безголовые или имеющие голову манекены. Тоже, скажу я вам, незавидная работенка – висишь, пылишься, изредка ловишь на себе восхищенные, а то и завистливые взгляды, но…
Ни тебе ровного подрагивания, запущенного человеческим пульсом, ни волнующих брызг парфюма (я предпочитаю нежные запахи), ни прикосновения мужских губ, которые целят в дамскую шейку, но нет-нет, да промахиваются (повторю: тела подвижны) и попадают на меня.
А я это все люблю. Потому, что это придает шика и без того шикарной модели, вроде меня. Потому, что это дарит ощущение настоящей жизни.
Да и сами посудите: обидно ведь было бы отправиться в утиль или помойку, так и не испытав игры страстей, так и не почувствовав мощного выброса энергии, когда тебя срывают и небрежно швыряют на пол, забыв в экстазе, сколько за тебя заплачено.
Меня так швыряли уже три раза.
Боюсь, четвертого я не переживу, ибо та, что меня надевает, кажется, слегка располнела в последнее время, и ее очередное стремительное обнажение (и, следовательно, мое падение) чуть не закончилось для меня трагически.
Но эта дура даже не услышала характерного треска, с которым обычно платья отдаются предсмертным судорогам. На этот раз, правда, только треском и обошлось. Я не порвалось. А могло… Было очень близко к тому.
Пару раз меня сдавали в химчистку. Вот это гадостное приключение. Когда тебя погружают в едкие пары, ты просто близко к обмороку от страшной вони. А ведь я, как уже упоминалось выше, люблю нежные запахи.
Но что делать, если после этой жуткой процедуры ты опять становишься чистым и отутюженным? Как говорили французы: «Пур этро бэль, иль фо суфрир» – «Чтобы быть красивым, надо пострадать». Вот и приходится терпеть.
Откуда я знаю французский? На этом языке говорили в том ателье, где меня сшили.
Говорили все больше о глупостях, естественно, но и некоторые полезные мысли я смогло для себя извлечь.
Например, совет, как вести себя на свидании.
Когда ты чувствуешь, что кавалер начинает заводиться, но еще недостаточно продвинулся в этом увлекательном процессе (интересно, кстати, что значит «заводиться» и как они это делают? Было бы я не платьем, а мужским брючным костюмом, может быть, и смогло бы изучить это дело на практике), надо чуть-чуть сползти с плеча.
А когда кавалер уже совсем готов, надо, наоборот, облепить фигуру с легким флером неприступности.
Это мне все одна швея рассказала. Ну, и страшная же она была, Б-же праведный! А вот поглядите-ка, специалистка!
Ну, я, конечно, сразу все усвоило, я ведь вообще понятливое.
Но с моей коровушки в последнее время трудно «сползать». Она и так меня еле застегивает. Так что полученные в Париже навыки, увы, остаются без применения.
Правда… Только хозяйке моей об этом не говорите… Ее уборщица недавно в ее отсутствие залезла в шкаф, извлекла меня на свет божий (вот это люблю, не вечно же нафталиниться) и примерила на себя.
Так я вам скажу, что это было потрясающе!
Если бы вы видели, какая у нее попка! Ням! Загляденье!
Должно быть, это потому, что она занимается физическим трудом, – надо моей дуре как-то намекнуть.
А вот на этой попке сидеть – одно удовольствие.
В смысле, и ей самой на такой попке сидеть, наверное, одно удовольствие. Но я имело в виду себя.
И никакого треска по швам.
Так что теперь я вынашиваю одну идею. Все думаю, как бы разработать достойный план и реализовать ее. Хочу, чтобы моя хозяйка подарила меня своей работнице.
Можно было бы, конечно, под соус какой подвернуться. Но – рискованно, себе дороже. Потом могут ведь и не отчистить. Даром что я черное, но ткань нежная, может пострадать. А тогда меня и уборщица носить не будет.
Так что, наверное, остается одно: ждать, когда моя толстушка окончательно разъестся, и тогда… Остальное напрашивается само собой.
Вот боюсь только, что не разъестся. Потому что на днях я подслушало (нетрудно было, ибо этот ее «малыш» шепчет ей на ухо так, как будто слон слонихе), как наш мужчина пожурил хозяйку за то, что у нее «появились складочки».
Ознакомительная версия.
