Я наслаждаюсь порезами, оставленными ее яростью. Боль дает мне понять, что я все еще жив. Даже после попытки убить прежнего себя – пагубного ублюдка, – оставить его позади, похороненного в вине рядом с Софией и Талли, лишь единственное пламя с губ Айсис, и я вспоминаю нашу войну, наши слова, нашу связь. Я хочу поцеловать ее. Хочу целовать ее, пока она превращает меня в пепел. Хочу, чтобы она убила меня, поскольку у меня самого не хватило на это смелости.
Но она дрожит, так что я довольствуюсь ее словами.
– Я думал, что больше никогда тебя не увижу, – говорю я. Она усмехается. Ее броня крепче, чем когда-либо. Благодаря мне. Благодаря Уиллу. Благодаря ублюдкам вроде нас двоих.
– Ты позаимствовал строчку из одного из дрянных любовных романов Софии… – Она мгновенно замолкает, но уже слишком поздно. Имя Софии прозвучало во всеуслышание, разрывая швы на наших ранах. Но там, где боль останавливает большинство ртов, она питает Айсис. – Я ненавижу тебя, Джек Хантер.
Я хочу обнять ее и держать до тех пор, пока она больше не сможет меня вынести, пока не сбежит куда-нибудь, где безопаснее. Куда-нибудь, где нет меня.
Но я просто киваю.
– Знаю.
– Нет. Ты не знаешь. Думаешь, та незрелая война олицетворяла ненависть? Но это… это… – Она закрывает глаза. – Ты бросил меня. Бросил, как и все остальные, и я не могу тебе этого простить.
– Ты и не должна, – утверждаю я. – Ты ничего мне не должна.
Она смеется, и ее крепкая броня на мгновение дает трещину, являя на свет прежнюю Айсис.
– Очевидно, ты мне тоже ничего не должен. Даже звонка. Даже одного гребаного сообщения типа: «Не переживай, я не сбросился с моста и не разлагаюсь где-нибудь в реке, а все еще дышу, не жди меня».
И вот тогда я понимаю, что сей гнев вовсе не пропитан болью, которую я ей причинил. С таким гневом я слишком хорошо знаком. Гнев Софии всегда основывался лишь на этом. Этот же чище, ярче. Айсис злится потому, что я заставил ее переживать. Потому, что она считала меня мертвым, нет, скорее, потому, что она не знала, жив я или нет. Хоть она сама этого и не осознает, но эта ярость не что иное, как защитный инстинкт, ведь для иного вида гнева она слишком добра и заботлива. Однажды я тоже был охвачен подобным гневом. Я выместил его на Айсис, когда поймал ее в своей комнате за просмотром писем, сочтя, что таким образом она пытается добраться до Софии.
Я знаком с Айсис достаточно долго (словно не год, а целые столетия), чтобы знать: дрожь – верный признак того, что она на грани срыва. Когда она дрожит, ее прошлое приподнимает голову, отбрасывая тени на ее сознание. Я всегда тактично воздерживался от прикосновения к ней, чтобы не сделать еще хуже, но сейчас… хоть я и кричу себе придерживаться того же плана, я не могу.
Не могу.
Я подхожу к ней, нежно обнимаю и прячу лицо в изгибе ее шеи.
– Я больше не могу, – выдыхаю я. – Я так старался, боже, как же я старался быть сильным. Сделать все правильно.
Айсис застывает, и я тотчас осознаю, что делаю, и отчаянно пытаюсь отстраниться. Что-то ужасное и темное разъедает мою сущность, сдерживаемую жестокими тренировками Грегори и самовыстроенной дамбой отрицания. Одной встречи с Айсис достаточно, чтобы это нечто, словно бомба, образовало трещины в этой дамбе. Трещины, сквозь которые Айсис сможет увидеть меня, настоящего меня, увидеть таким, каким меня не видел никто другой, каким я притворяюсь не быть – сломленным и мертвым внутри. Мне следует уйти, следует успокоиться, но она не позволяет мне отстраниться, она крепко обвивает руками меня за талию и прижимает к себе, к своему теплу, запаху и понимающему молчанию.
– Я п-пытался, – шепчу я. – Пытался защитить ее, тебя, всех. А в итоге убил ее. Я не смог ее спасти. Не смог… я убил ее… и причинил тебе боль. – Горячая влага накапливается в глазах, и я плотно сжимаю веки. – Я не заслуживаю жизни…
Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.
– Перестань, – говорит она.
– Это правда…
– Экстренное сообщение: не все, что вылетает из твоих великолепных уст, является правдой. – Она замолкает на секунду. – Вот черт. Я только что назвала тебя великолепным. Теперь мне придется совершить харакири.
– Не смей, – бормочу я ей в шею.
– Теперь понимаешь, что я чувствую? Что я чувствую, когда ты говоришь, что не заслуживаешь жизни. Новое правило: больше никто никогда не говорит о самоубийстве.
По моей щеке сбегает слеза, и я хороню ее в воротнике рубашки Айсис. Рука Айсис скользит вверх и ласково поглаживает меня по голове.
– Если ты действительно считаешь себя таким плохим, – продолжает она. – Тогда живи. Живи и страдай. Живи с воспоминаниями обо всех плохих вещах, которые совершил. Не выбирай легкий путь. – Она замолкает. – Идиот.
Обзывательство – крошечная инъекция реальности, света. Трещины во мне уменьшают давление прошлого года, да и позапрошлого… слезы медленно утекают сквозь них, пока воздух выходит из моих легких. Я поднимаю голову и обхватываю ее лицо ладонями.
– Я скажу это всего один раз, так что слушай внимательно.
Ее глаза широко распахнуты, губы разомкнуты, а щеки пылают. Оказывается, она тоже плакала – на ее ресницах сверкает влага.
– Ты права. На сей раз ты права, Айсис Блейк.
Она улыбается, и в течение кратчайшей миллисекунды, прежде чем ее друзья вываливаются из зала и окликают ее, все в мире правильно, все красочнее и светлее. Мы расходимся, и моим рукам сразу же недостает ее тепла.
– Секунду! – оглянувшись, кричит она им в ответ, а затем резко вновь поворачивается ко мне. – Значит, ты теперь здесь учишься? Ты живешь в кампусе, как и все мы, смиренные батраки?
Я киваю.
– Пока что. В общежитии Джефферсона. Комната 314.
Ее взгляд становится суровым.
– Тебе предстоит мне многое объяснить. Хоть и крайне запоздало. И ты должен позвонить своей маме. Она очень о тебе волновалась.
– Согласен.
– У тебя ведь сохранился мой номер, верно? Ты не выбросил телефон в озеро, когда ушел, чтобы присоединится к верховной власти или семи самураям, или монастырю жалкой непристойности, или куда там еще?
– Да, сохранился.
Она пожевывает губу.
– Я еще тебя не простила. Но спустя восемнадцать лет бурных экспериментов я обнаружила, что гораздо охотнее прощаю людей, если они взаимодействуют со мной на физическом уровне. Разговаривают со мной. Посылают сообщения. С милыми картинками кошечек или забавными смайликами…
– Я не вставляю забавные смайлики.
– Да, но ты вставляешь картинки кошек!
– Нет.
– Да, – спорит она.
– Нет.
– Черт, посмотри на нас. Почему мы просто не можем поговорить как нормальные люди? Например, о концертах, тортах, наших сугубо личных убеждениях, об оранжевом цвете и всем прочем? – Я непонимающе смотрю на нее. – Оранжевый. Ну же, давай попробуем. Поговорим об оранжевом цвете.
– Он… оранжевый.
– Динь-динь-динь. Дайте человеку сигару. Оранжевый – это оранжевый. Вау. Это была превосходная беседа. Твоя наблюдательность не знает границ. Может быть, в следующий раз мы сможем развить разговор до, например, фиолетового. Если, конечно, ты вновь не исчезнешь на годы…
– Я не исчезал на годы.
– …оставив меня потерянной и убитой горем, а потом ты вернешься спустя пятьдесят лет размышлений о фиолетовом, думая: «О да, теперь у меня есть шанс произвести впечатление на Айсис своим глубоким и доскональным знанием фиолетового цвета», и найдешь меня, всю такую овощеподобную, в доме престарелых в коме, где я буду грезить о Джонни Деппе. Тогда тебе придется поторопиться рассказать мне о фиолетовом, потому что один из моих потенциальных отпрысков в любой момент сможет отключить меня от аппаратов жизнеобеспечения. А может быть, даже ты сам положишь мне конец. Пометка для себя: не стареть!
– Слишком поздно, – констатирую я, и она надувает щеки.
– В любом случае, ты мне нравишься, но ты губишь мою жизнь. Пока.
– 7 –
3 года
47 недель
2 дня
Ничто не вечно – это могло бы стать пугающим суждением, если бы я не была столь просвещенной, да и к тому же в гармонии с естественными силами вселенной, которые включают в себя (но не ограничиваются): А. Салат «Тако». Б. Салат «Тако». В. Мою собственную восхитительную задницу. Которая увеличивается в размерах прямо пропорционально тому, сколько салата «Тако» в нее влезает. Ох, наука ушла далеко вперед…
Неважно, насколько велика моя задница, она никогда не будет достаточно большой, чтобы раздавить огромную, жирную башку Безымянного. Кроме того, я ни за что бы не прикоснулась к нему ни одной частью своего тела, которая не была бы остроконечной или пропитанной ядом черной мамбы. Теперь, когда я знаю, что он учится в моем университете, я должна найти способ избавиться от него без убийства. Может, случайно подвернется черная дыра?..
