- Ого! Какие к нам гости! Сама «докторица» пожаловала!
Паша покраснела. Она не ожидала увидеть здесь Ивана: Марчуковых в Алешках хоть пруд пруди.
- Это Паша Киселёва. И нечего пялиться, братишка. Ставь своё колесо туда, где было!
Они прошли через сенцы и кухню с русской печью в светлую горницу. Здесь стояли длинные лавки вдоль окошек, стол, накрытый светлой скатертью. В углу, со свисающим по краям рушником, - иконы с зажжённой лампадой. Из соседней комнаты доносился стук швейной машинки: Паша знала, что старший Марчуков лучший портной во всей округе и шил на заказ не только костюмы, но и зимнюю одежду.
В большом, по сельским меркам, доме была ещё и спальня. Зина приоткрыла в неё дверь и спросила негромко:
- Мамочка, может, что надо?
В это время в горницу вошёл сам хозяин - среднего роста, седой, сутулый, на кончике носа очки в тонкой оправе. Карие глаза (как у Зинули!) живо глянули на гостью.
- Папа, это моя подруга, Паша Киселёва. Вместе учились в Борисоглебске, сейчас работает в нашей больнице.
- Пётр Агеевич! - с лёгкой хрипотцой в голосе представился глава семейства. - Милости просим отобедать с нами!
- Нет, спасибо, я только на минуточку!
- Вы у нас, кажется, в первый раз? Так что не откажите, очень наслышаны. Да, да. Похвальные отзывы! Да вот и Зинуля отменный борщ сварила, она не отпустит!
- Раздевайся, Пашуня! Мы печь уже каждый день топим.
И вправду, в доме было тепло, уютно, пахло лампадным маслом, как в детстве . А она, Паша, уже забыла, что такое свой дом.
Зина принялась накрывать на стол, и Паша с охотой принялась помогать. Могла ли она думать, что когда Зина уедет, этот стол ей придётся накрывать каждый день?
- Ой, Паша, какой красивый город Питер! Не передать! А в Пушкине - природа. Эта осень была просто золотая! А у меня в Питере брат Лёня учится, в лесотехнической академии. Я тебе рассказывала: у меня пять братьев. Я младшая. Ещё Виктор, он военный, служит под Питером, Костя - архитектор . В Питере живёт дядя Ваня, брат папы, - у него тоже куча сыновей и, представляешь, как у моего папы, одна дочь - Вера. Пашуня, давай на следующий год к нам, в институт!
- Я хочу в медицинский. Вот поработаю два года, буду поступать в Воронеже.
Меж тем на столе появился чугунок с борщом, большая миска с мелко порезанной вареной картошкой, политой душистым подсолнечным маслом, солёные огурчики.
Зашёл Ваня, громко крикнул с порога:
- Сестрёнка, кормить будешь?
Поднялась и Ольга Андреевна с постели, подошла к столу. Паша поняла, что Иван похож на маму. Хозяйка улыбалась, точно так же, как Иван.
- Мамочка, вот теперь у нас свой доктор, она тебя быстро вылечит! - тараторила Зиночка.
- Ольга Андреевна, как Вы себя чувствуете? Давайте я Вам пульс посчитаю.
- Спасибо, деточка, сейчас уже хорошо. Ваш врач таблетки прописал хорошие, бог даст, расхожусь. А ты что считать-то будешь?
- Мама, это сколько ударов в минуту твоё сердце делает, - вмешался Иван.
- Да кто ж его когда считал? Я вот и не болела никогда, да и никто мне ничего не считал. А тут пришёл врач, замотал мне чем-то руку и стал качать грушу резиновую.
- Это он Вам давление мерил, - пояснила Паша.
- Вот-вот.
Зиночка разливала наваристый борщ по мискам, Иван заговорщицки поглядывал на неё.
- А скажи, Зинуля, твоя подружка честная?
- Ты что мелешь? Он у нас шутник ещё тот, ты, Паш, не обращай внимания! Избалован вниманием, что и говорить, первая персона на деревне - и артист, и активист.
- А это по-честному, если она от всех нас свой голос прячет? С девчонками в больнице поёт, а к нам в клуб идти не хочет.
- Значит, вы так приглашаете! Пашуня, тебе нравится, как ребята поют?
- Хорошо поют. Я так вряд ли смогу, - зарделась Паша.
- Паша, как ты сюда приехала, расскажи!
- По распределению.
- Неужели со станции Народной пешком шла, с чемоданом?
- Главврач прислал Зайцева на Зайчике.
- Да что ты говоришь! Зайчик ещё жив? Ваня на нём чуть на тот свет не уехал. Вань, лет семь назад это было? Ушли вместе с Зайчиком под лёд весной. Так Ваня сам выскочил и его вытащил. Хорошо рядом с берегом, попали в полынью. Приехал домой, как сосулька. Слёг, температура - сорок. Врач послушал, сказал как приговор: двустороннее воспаление лёгких. потом не мог поверить, когда Ваня через неделю поднялся и попросил борща.
- Такой борщ кого хочешь вылечит! - улыбался Иван, поглядывая на Пашу.
- Да уж, а теперь как чуть простынет - так кашель!
- Не кашляет только тот, кто не живёт! - смеялся Ваня.
Всё это время Пётр Агеевич молча ел, прислушивался к разговору молодёжи, озабоченно поглядывал на бледное лицо жены.
* * *
Зимним январским вечером Паша надела овчинный полушубок, подаренный ей главврачом, валенки, шапку и отправилась в клуб, на репетицию. Падал мелкий снежок, было морозно, но безветрено, снег скрипел под ногами, когда она шла по тропинке к фонарю, что горел над дверями избы-читальни.
Шапку-ушанку ей пошил Пётр Агеевич за то, что она почти каждый день приходила к тёте Оле, мерила ей давление, приносила лекарства. Зина, уезжая, попросила позаботиться о матери.
Ваня Марчуков работал агрономом, готовился поступать на рабфак, но репетиции не пропускал. В конце концов, она привыкла к нему, к его шуткам и даже не заметила, как он занял в её душе все первые места. Казалось, он всегда двигался, куда-то летел, бежал, спешил и всем вокруг дарил свою белозубую улыбку. Дома его звали непоседой. У Марчуковых в доме не было курящих мужчин, никто не пил самогонки или ещё чего-то. Очень быстро Паша перестала замечать, что
Иван взрослый двадцатисемилетний мужчина, и ей стало обидно, что он обращается с ней, как с девчонкой.
В клубе натоплено, единственная лампочка горит на сцене, где собралась вся троица.
- А, Пашуня! Раздевайся! Сейчас мы закончим с самым трудным: пытаемся разложить на два голоса романс «На Кубе». Ты посиди минут пяток. - предложил Иван.
... На Кубе... где под сводом лазурных небес...
- стал выводить негромко, вторым голосом Ваня. Троепольский щипал струны мандолины.
... Всюду нега, покой!
Ты, прелестная дева, цветов королева -
Блестишь красотой!
И следом вступал первым, высоким голосом Гаврюша Стуков:
Огня-я-я и страсти ты, смуглянка, полна!
Улыбка счастья тебе небом дана!
Он воздевал протянутую руку к пустому залу, и его чистый голос повышал тон с каждой строкой.
А в дивном взоре твоих чудных очей
Сочетался мрак ночи и блеск
Дивных солнца лучей!
На слове «ночи» его голос сорвался на самой высокой ноте, и он, допев куплет, замолчал.
- Нет, Ваня, слишком высоко взяли! Да и тебе вести второй голос труднее. Тональность - чуть ниже! Давай ещё раз!
Второй раз вышло лучше. Пашу волновали слова этого романса. Среди русской зимы, над этим маленьким сельским клубом распахнуло свои объятия чистое небо, светило ослепительное солнце среди пальм, расцветала красота таинственной креолки.
Наступила очередь Паши. Она спела уже отрепетированный раньше романс «Белая акация», на этот раз Ваня подпевал ей вторым голосом. Потом «Дремлют плакучие ивы», с Гаврюшей. Для неё не было слишком высоких нот, она, как говорил Стуков, «вытягивала всё», и даже он, видавший виды в вокале, был поражён, услышав её впервые.
- Тебе, Паша, нужно ехать учится в консерваторию, а не в медицинский, о котором ты мечтаешь! - пришёл к выводу он.
- Скажешь тоже! - отвечала «докторица».
Когда репетиция закончилась, Иван помог Паше одеться.
- Я провожу тебя?
Паша прикрыла лицо шапкой, делая вид, что надевает её, ничего не ответила. А он уже попрощался с ребятами, взял её за локоть, повёл к выходу. Паша вовсе не ожидала такого поворота: Марчуков относился к ней, как к несмышлёной девочке. Шли слухи, что Ваня пользовался успехом среди женского населения, что есть разбитые сердца и среди взрослых женщин, но она не слушала эти разговоры. Какое ей дело? В первый раз взрослый мужчина провожал её до дома! А вдруг станет приставать? Нет, он не такой. От Вани не пахло табаком, да и разговоры, несмотря на то что всё время улыбается, ведёт серьёзные.
- Паша, как тебе тут у нас? Здесь люди неплохие, только дремучие! Держатся за своё, в колхозе работают плохо. С такими - тяжело.
- Моё дело лечить. А люди - повсюду одинаковы.
- Может, ты и права. А коль заболею, лечить станешь?
Они остановились возле крыльца больницы, и он руками в перчатках захватил воротник её полушубка. Крупные снежинки падали на плечи, на лицо Паши, она не чувствовала холода, онемев, смотрела в его глаза, сделавшиеся грустными.
- Выходи, Пашуня, за меня замуж! Я ещё никому этого не говорил!
Пашины ноги стали ватными, со лба стекали тающие снежинки, и она воспринимала всё, как в тумане. Неожиданно его губы коснулись её губ, и она сорвалась, полетела по ступенькам, словно подстреленная птица, упала, тут же поднялась и скрылась за дверью.
