На другой день после приезда, рано утром, тетка ушла из дома, и, когда мальчик проснулся, в комнате никого не было. Он пошел по квартире, по коридору, зашел на кухню, посмотрел на газовую плиту — такой у них не было, когда они жили с мамой, — потом пошел из кухни опять по коридору и увидел дверь. Он открыл ее. Это была темная комнатка, в которой стояли старые вещи. Это был чулан. Чулан для старых вещей.
Мальчик постоял немножко, посмотрел на эти вещи и пошел назад в комнату. Он сел на диван, на котором спал, и сидел так некоторое время, сложив руки на коленях и опустив голову.
И когда пришла тетка, мальчик сидел, сложив руки на коленях и опустив голову, и глядел в пол.
— Ты умылся? — спросила тетка.
— Нет, — сказал мальчик.
Тетка ничего больше не сказала. Она достала из сетки две бутылки кефира и поставила их на стол, а рядом положила большой и продолговатый батон, похожий на крокодила.
Мальчик встал и пошел умываться. Он умывался медленно, думая о чем-то далеком и еще не ушедшем из его памяти. Мыло щипало глаза, а вода была ледяная и обжигала лицо.
Потом он утерся мохнатым полотенцем и пошел завтракать.
Начиная с этого дня, жизнь мальчика шла спокойно и размеренно, окруженная огромным молчанием вещей и тетки.
У него не было игрушек, и поэтому он сам придумывал себе игры. Тетка не покупала ему игрушек не потому, что она была жадная — это мальчик понимал, — и не потому, что у нее не было денег. Просто она не видела в них смысла, считала, что игрушки — утеха бездельников и дураков, а умным людям, вроде мальчика, лучше покупать книги с яркими картинками, а игрушек не надо.
Так тянулось время в пустой квартире. Тетка уходила на работу под вечер, а днем обычно была дома. Иногда они ходили с мальчиком в кино. Не в тот кинотеатр, где работала сама, а в другой, недалеко от их дома. Они ходили на утренние сеансы и сидели рядом. И мальчику хотелось, чтобы она хоть что-то ему когда-нибудь сказала. Но она ничего никогда не говорила.
И всякий раз, подходя к теткиной работе (а мальчик ходил туда редко, только тогда, когда ему было очень тоскливо), он думал, что вот сегодня тетка скажет ему что-то такое, а может, достанет из кармана какую-нибудь игрушку и даст мальчику. Но этого не случалось. Тетка сажала его в полупустом зале на свободное место, свет гасили, начинал трещать аппарат, и на экран выбегали буквы. Раньше мальчик плохо читал, а теперь буквы сами складывались в слова, потому что он уже почти закончил третий класс, и многие слова были ему очень понятны.
Здесь показывали старые фильмы. В них почему-то не перечислялись актеры и всегда шло маленькое предисловие из нескольких строк: «Этот фильм взят в качестве трофея…» И мальчик думал, что это за слово «трофеи». Он слышал и знал, что давно — по его понятиям двадцать лет — это огромный срок — была большая война с немцами, и мы их победили. И вот эти немецкие фильмы привезены оттуда. Но слово «трофеи» мальчик не понимал. Для него эта война была далека и непонятна, как для нас далеки и непонятны Пелопонесские войны.
И однажды был старый фильм. Утром тетка сказала:
— Хочешь посмотреть сегодня кино? Интересное.
И мальчик удивился множеству слов, а тетка странно улыбнулась. И мальчик сказал:
— Я приду.
А когда он сидел в школе, пошел дождь. Дожди в октябре не такое уж странное дело, но мальчику показалось, что дождь пошел специально, чтобы помешать ему посмотреть этот фильм.
Дождь лил весь день. Мальчик приготовил уроки и сидел, дожидаясь, когда наступит половина пятого, чтобы пойти к тетке. Дождь бубнил за окном. Капли текли по стеклу, начинало смеркаться, и мальчик поеживался, предчувствуя, как холодные капли осеннего дождя попадут ему за воротник и пробегут по телу.
Когда большая стрелка часов подошла к шести, а маленькая застряла где-то около пяти, мальчик вышел из дома. Лил сильный и неутихающий дождь. Он бил об асфальт, и в воздухе стоял ровный и однообразный гул. Мальчик побежал в струях дождя, рассекая водяные полосы, разрывая монотонный шум. Дождь лил, а мальчик бежал по тротуару и боялся, что вымокнет весь до ниточки и тетка скажет ему: «Иди домой».
Он вошел в клуб, поднялся по лестнице на второй этаж, увидел тетку и удивился: она была сегодня необычная — в своем лучшем, правда немодном, платье, как понимал мальчик.
Она стояла в дверях помолодевшая, похожая на смешную девочку, вернувшуюся вдруг из страны печали, где была превращена в сухую и молчаливую тетку. И когда она увидела мальчика, то на ее лице проступила улыбка, та затаенная улыбка, которую она все время сдерживала — ведь не было никого, кому бы она могла улыбнуться, а вот пришел мальчик, и появился повод для улыбки. И улыбка вылетела и застыла на ее подкрашенных губах, как яркая красная бабочка.
— А я думала, ты не придешь. Такой дождь на улице… Ты мокрый, наверное, совсем.
— Нет, — сказал мальчик, — я не промок. Это так… Сверху…
— Ну ладно, смотри только не простудись, — сказала тетка, как будто ее слова могли спасти мальчика от простуды.
Зал, как всегда, был полупуст. Тетка посадила мальчика и опять стала в дверях, дожидаясь, когда потушат свет. И вот свет потушили… Тетка быстро прошла в зал и села рядом с мальчиком. Он вдруг удивился: от тетки незнакомо пахло духами. Он потянул носом. А запах был ему удивительно знаком, приятен и радостен. Он вспомнил, что так пахло мамино платье, когда она уходила в театр. На мальчика навалилось что-то непонятно огромное, одновременно и печальное и радостное, и он почувствовал, что тетка ему такая же родная и близкая, как и мама. И ему захотелось ей сказать, как маме — «мамочка», — и прижаться к ней.
Он посмотрел на нее и увидел: глаза ее стали большие, а губы полураскрылись, словно тетка ждала что-то знакомое и очень ей дорогое.
Начался фильм, вспыхнула надпись: «Большой вальс», полилась музыка, и мальчик, уставившись в экран, привычно хотел прочитать: «Этот фильм взят в качестве трофея…» Но этой надписи не было, а шли имена актеров, а потом началось действие. Тогда он почувствовал, как рука тетки дотронулась до его руки, и он услышал ее шепот. Но разобрал только одно слово «Андрей». А ведь мальчика звали иначе!
И мальчик стал мучительно думать, и начал что-то понимать, но это что-то ускользало от него и никак еще не могло дойти до сознания.
А в зале звучала музыка, и на экране красивая женщина в белом платье и широкополой шляпе танцевала с композитором Штраусом большой вальс.
И снова тетка прошептала, и мальчик услышал: «Как это было давно!» И он понял: слова тетки были предназначены не ему. Самой себе говорила тетка, стараясь сделать воспоминание более живым и одушевленным и вызвать образ того, с кем она когда-то смотрела этот фильм.
Мальчик понял еще, почему тетка временами машинально смотрела на пустое место рядом и снова переводила взгляд на экран. Он понял, что она вдруг ушла в те дни, в те годы, в ту далекую и невозвратную страну — юность, и кто-то, о ком она шептала, сидит сейчас рядом с ней и смотрит этот фильм, который они, наверное, любили и видели много раз.
В этот день было три сеанса, и все три сеанса тетка смотрела «Большой вальс». На последнем сеансе она вдруг заплакала, встала и вышла из зала, а мальчик досидел до конца и вместе со всеми вышел в коридор и увидел, что тетка ждет его. Она молчала, как и прежде, и опять не было улыбки на ее лице. Улыбка улетела, словно бабочка.
Тетка взяла его за руку, и они пошли домой.
Дождь перестал. Мокрый асфальт блестел в свете фонарей. Было уже около одиннадцати.
Мальчик спросил:
— А почему сегодня не было написано «взят в качестве трофея?»
— Фильм не трофейный, — сказала тетка, — это американский, старый… довоенный.
— А что такое трофеи? — спросил мальчик.
— Да так, — сказала тетка, — Это то, что берут, когда побеждают. Мы победили фашистов и взяли какие-то фильмы в качестве трофеев.
— А это обязательно нужно делать, — спросил мальчик, — брать трофеи?
— Наверно, — сказала тетка, — я и сама толком не знаю.
— А эта война, зачем она была? — спросил мальчик.
— Война, — повторила тетка, — это трудно тебе будет понять. Подожди немножко. Когда вырастешь — поймешь.
Они замолчали. И уже почти у самого дома мальчик спросил:
— А тот… о ком ты думала, он тоже был на войне?
Тетка взглянула на него, а потом вдруг притянула к себе, но тотчас осторожно отстранила.
— Не спрашивай меня, мальчик, это было так давно… И лучше бы я не смотрела «Большой вальс». Это было так давно, мальчик, — сказала тетка. — Еще когда мы жили не здесь, а недалеко отсюда, в рабочем поселке. Сейчас туда ходит электричка. И ехать туда всего полчаса. И если бы я захотела, я могла бы поехать хоть завтра. И поезда идут часто. Полчаса туда, а через полчаса — новый поезд, обратно.
