ли, дочка, положила малахай?
— Я, тятенька!
— А как удумала?
— Сердце подсказало! — улыбается она.
Обнял тогда её Матвей крепко:
— Помог малахай, дочка, ох, помог! Без него да без собачек вряд ли живу нам быть!
Матрёна годка через четыре замуж выскочила. Да упросила батюшку в приданое малахай дать. Тот принахмурился, но исполнил желание любимой дочери. И передаётся тот малахай из рода в род, и нет ему сносу! А потомки Резвого и Байки прижились в нашем краю. Наипервейшими по сию пору почитаются! Охраняют нас и тайгу от всяческих бед.
Жил в нашей деревеньке хроменький дед Качаня. По молодости лет у него и семья была. Жена, как водится, детки. Да так жизнь повернулась, что померли все в одночасье. Что случилось, не знаю, не сказывали, но остался он один. В другой раз так и не нашёл себе пары, не смог. А в избу к себе пустил жить дальнего родственника с женой, Тихона да Аграфену. Молодые быстро корни пустили, почитай каждый год детки у них нарождались. Работы много, только успевай поворачиваться, вот и приспособился дед за малыми приглядывать. То ночью встанет, зыбку [80] покачать, мальца попоить, то днём пригляд устроит. И при этом всё приговаривал:
— Сейчас покачаю, и всё ладно будет.
А то песенку забормочет:
— Качи-качи-качи-кач! Дам тебе сейчас калач! Мамка с тятей на печи, доедают калачи!
Ну, а бабы наши, знамо дело, быстро его окрестили, стали кликать Качаня. Он ничего, без обиды на них, лишь в усы посмеивался. Ребятишки в округе все его знали и любили, он всегда их угощал. Как углядят, что он идёт, так и давай кричать:
— Качаня идёт, калачи всем несёт!
Так и жили. А тут проездом гостил у них из дальнего села сродственник, Терентий Евграфович, и при нём мальчишечка лет семи. Качаня как увидал парнишечку, так сердце у него замерло, дышать стало нечем. Уж больно походил он на его покойного сына, и звали также — Тимофей.
— Чьих же будет мальчонка? — спрашивает он.
— Да ничьих, — отвечает Терентий, — везу вот пристроить в кузницу, на учение, отца-матери у него нет, самого подобрали почти при смерти годка четыре назад. А что да как случилось, не знаем, и он не помнит родных.
Призадумался Качаня, жалко мальца — с таких лет на тяжкую работу. Он и говорит:
— А что, Тимофей, останешься со мной жить?
Тот посмотрел и кивает:
— Останусь, дедушка.
Ну, где семеро, там и восьмой! Тимошка быстро сдружился с остальными детками, а Качаня его на особинку выделял — то кусочек лишний подложит, то свистульку смастерит. Так и жили помаленьку. Вот как-то летом пошёл Качаня смотреть покосы и Тимка за ним увязался. Пару собачек с собой кликнули — и охрана и веселее идти. Добрались до места, оглядели деляны. Трава справно поднялась, со дня на день можно начинать косьбу. Сели они под кустик перекусить. Тут мальчонка и спрашивает:
— А вправду, деда, люди молвят, что есть в наших краях Золотая Баба, и за всеми золотыми припасами она пригляд ведёт?
— Вправду! — отвечает Качаня.
— Вот бы поглядеть на неё!
— Что ж, — продолжает старик, — поглядеть-то, может, и поглядишь, да, говорят, что не шибко счастья от этого прибавляется. Она, вишь, ко всем в одном обличии не кажется, всё по-разному норовит. То девушкой прикинется, то старушкой, а то женщиной красоты невиданной.
— А отчего же это к несчастью?! — любопытствует парнишечка.
— А потому, что опосля забыть её не могут! Ну, и золотом она манит, конечно. А золотая дорожка тяжёлая, изменчивая.
— Эх, — вздохнул Тимошка, — а я бы посмотрел, дедушка, на красоту! А золото мне не надо и даром.
Только молвил, глядь, кто-то по тропке в лесу идёт и песенку напевает. Смотрят старик с мальчонкой, а это девчоночка лет десяти с корзинкой. Сама в жёлтом сарафанчике, золотой ниткой вышитом, на ногах жёлтые бареточки [81] и в косе золотистая лента вьётся.
Подошла, засмеялась:
— Ох, Тимошка, какой же ты рыжий!
А Тимке обидно стало, что девчонка над ним насмехается. Он и скажи:
— Сама-то вся в конопушках, а туда же, дразнится! Смотри, как бы все в лесу от тебя не разбежались!
А та в ответ только ещё пуще заливается. Глазками зелёными взглядывает на старого да малого и спрашивает их:
— Ну что, хотите красоту вам покажу?
— Это что же ты нам показать можешь? — не унимается Тимоша. — Конопушки на руках? Иди себе, собирай ягоду!
— Ну, как хотите! — улыбнулась напослед и за кустами скрылась.
Качаня сидит ни живой, ни мёртвый, помалкивает.
— Деда, что с тобой? — теребит его внук.
Тут Качаня закашлялся, а потом и говорит:
— Ты что, Тимоха, не понял, кто к нам подходил? Это ж сама Золотая Баба! Вишь, при ней и собаки не тявкнули!
— Да что ты, дедуля! Какая ж она баба, обыкновенная девчонка!
— Редко кому она в таком образе выходит и, говорят, что кто её молодой увидит, фарт в жизни иметь будет. Так-то!
Тимошка помолчал, подумал.
— А и вправду, деда, девчоночка одна по лесу ходит… и дразнится ещё! — Он засуетился, поднялся с земли. — А ну как недалеко ушла? Пойти глянуть?
— Ищи ветра в поле! Станет она тебя дожидаться!
Тут из-за кустов смех донёсся, девчонка высунулась и манит Тимку к себе. Старик хотел остановить его да чует, язык во рту, будто прирос. Хозяйка на деда сердито зыркнула и повела мальчишку за собой. Долго ли коротко, вертается Тимошка весёлый, и взахлёб рассказывает Качане, какие красивые места ему Хозяйка показывала. Потом видит, что дед помалкивает, он и спрашивает:
— Деда, ты почто молчишь? И почто с нами не пошёл?
— Эх, внучок! — вздыхает старик. — Так ведь Злата Баба сделала так, что я ни с места сойти не мог, ни слово молвить. Ты вот что, никому ничего не рассказывай! А пуще того, молчи о тех местах, что она тебе показала.
Ну, воротились они в деревню, годочки дальше побежали рысью. Вот уж и десять лет прошло. Качаня шибко прибаливать стал. Ну, старость, ясно дело. На ту пору поехал Тимофей с отцом названным на ярманку и увидал там девицу-красавицу. Приехал назад сам не свой. Отца просит сватов заслать. Тихон сомневается:
— Навряд она за тебя пойдёт, Тимоша, больно девка горда да
