рассказ, купец думал, не помрачил ли шайтан женщине дух, так что ей мерещится небывальщина и заставляет страшиться собственной тени. Но теперь, пораженный такой красотой, не то чтоб поверил плачущей, но сделалось ему все равно, правду она говорит или бредит.
Женщина смущенно поправила свой головной убор, а Бахтияр подумал: как бы еще разок, хоть краешком ока, увидеть ее несравненные черты.
— Ничего не бойся, — сказал он. — Я отведу тебя в безопасное место. Никакого харама и бесчестья тебе от этого не будет. Человек я семейный, и в моем доме есть женская половина. Скажи только, как тебя зовут?
— Вахида, — отвечала женщина.
Имя это означает «Единственная».
Сколько Бахтияр ее ни успокаивал, по дороге Вахида все оглядывалась. И когда они достигли оживленных кварталов, страх только усилился.
— Как выглядит твой враг? — спросил купец. — Я тоже буду начеку.
Женщина с содроганием сказала:
— У него молодое лицо и седая, как хлопок, борода, а глаза сверкают, словно расплавленное железо. Это глаза не человека, а джинна, поселившегося в человеческом теле!
— Забудь о нем, — ласково молвил Бахтияр, стуча в кованые ворота. — Вот мы и пришли. Здесь тебя никто не обидит.
И с того дня дом купца будто осветился волшебным сияньем. Когда в небе восходит полная Луна, звезды меркнут. Так же потускнели и жены Бахтияра. Ему стал докучен их вид и скучен их голос. Стоило рядом появиться Вахиде, и хозяин смотрел только на нее, не мог отвести взгляда.
За высокими стенами и крепкими засовами Вахида совершенно переменилась. Не вздрагивала от шума, не оглядывалась назад. Нет, она не была скорбна духом. Теперь она часто смеялась, и звук этот был сладостней звона дамаскских колокольчиков. Бывало, что и пела — и тогда в саду примолкали устыженные птицы.
Бахтияру пора было отправляться в плаванье, уж и корабль был нагружен, а купец все медлил.
Дождавшись, когда закончится Рамадан, в который мужчинам нельзя помышлять о женщинах, Бахтияр сделал то, что давно уж замыслил.
— Закон веры дозволяет правоверному иметь четыре жены, а у меня их только три. Не угодно ль тебе, луноликая, быть в моем доме не гостьей, но одной из хозяек? — спросил он и тут же прибавил, потому что был человеком благородным: — Но если я тебе недостаточно приятен, не бойся мне отказать. Я буду рад иметь тебя и гостьей.
— Ты мне более чем приятен, — ответила красавица, не чинясь. — Я полюбила тебя всей душой. Смотрю на тебя и думаю: зачем на свете столько мужчин? Мне довольно его одного.
От радости у Бахтияра перед глазами будто засветилась радуга. Но прежде чем он успел возблагодарить Всевышнего, Вахида сказала:
— Но я стану твоей женой, только если и ты откажешься от всех остальных женщин. Мое имя ведь значит «Единственная». Или я буду единственной твоей супругой, или сегодня же навсегда уйду, чтобы не мучить тебя и себя.
Так и вышло, что у Бахтияра вместо трех жен появилась одна. Прежним он объявил талáк, трижды три раза прокричав при свидетелях «Даю тебе развод!». Отринутые женщины покинули дом, жалобно причитая о своей судьбе, но утешаясь тем, что каждая получила щедрое содержание и забрала с собой рожденных ею детей.
Молодожены остались в доме вдвоем, и о том, как они зажили, не поведать ни в какой сказке — для того пригодны только стихи. О счастье подобной любви, отгороженной от всего мира, лучше всех написал великий Саади:
Мы в весеннем саду поселились отныне, И пусть мир прозябает в кромешной пустыне.
Дни влюбленных были прохладны, а ночи жарки. Бахтияр был до того счастлив, что ему жалко было терять время на сон, и он почти не спал. От этого щеки его ввалились, глаза запали, но обитатель райского сада этой перемены не видел, потому что новая хозяйка разбила все зеркала. Их в доме было много, но все треснувшие и закрытые занавесками. Вахида не боялась плохих примет. Ей нравилось смотреться на себя так, чтобы видеть сразу несколько своих лиц, отражающихся в каждом из осколков. Бахтияр же в расколотые зеркала глядеться не хотел, и оттого не мог даже побрить себе голову иль подровнять бороду. Слуг счастливые супруги в дом не пускали, потому что желали видеть только лица друг друга.
Однако несколько недель спустя, когда темя Бахтияра заросло нечестивой щетиной, а борода закосматилась, пришлось ему все же выйти в город, к цирюльнику.
Там купец впервые за долгое время увидел себя в зеркале — и вздрогнул. Его поразила не худоба собственного лица, а то, что борода стала наполовину седой, хотя Бахтияру еще не было и тридцати!
Испугавшись, что покажется жене слишком старым, купец велел цирюльнику окрасить бороду красной хной, и больше думать о том не стал. Но когда он вышел на площадь, к нему приблизился какой-то человек. Лицо его было молодо, но борода белела, словно хлопок, а глаза сверкали наподобие расплавленного железа.
— Я долго тебя караулил, Бахтияр. Ждал, когда ты выйдешь из дома и посмотришь на себя в зеркало, — сказал человек. — Если тебе дорога жизнь, выслушай мою повесть.
И повел такую речь.
«Зовут меня Омар Ибн-Хатиб, я отпрыск почтенного рода — отец мой факих, ученый правовед. К тому же занятию с отрочества готовили и меня. Я читал своды законов, переписывал их для памяти на длинные свитки, выучил наизусть тысячу хадисов. Дух мой был покоен и праведен. И вот родитель приобрел мне хорошее место в суде, подыскал добродетельную невесту, и я зажил собственным домом, вознося хвалы Всевышнему.
Но однажды, проходя ночной порой мимо кладбища Аш-Шариф, я повстречал прекрасную девушку, заливающуюся слезами, и с той минуты моя жизнь уже не была прежней…»
Тут Бахтияр, вначале слушавший рассказ с враждебностью и недоверием, затрепетал.
Омар же продолжил:
«Проникшись участием к горю незнакомки, я привел ее к себе домой, дал кров и приют, а дальше случилось то, что не могло не случиться. Она овладела
