Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Михаил Сергеевич очень волновался перед пресс-конфе- ренцией в Женеве. Это и понятно. Первая встреча с амери­канским президентом. Мировая печать гудела. Объективные репортажи перемежались с разными выдумками, предполо­жениями. Фантазия лилась через край. Наша пресс-группа готовила варианты заявлений Горбачева. Однажды, уже за полночь, я пошел в его резиденцию согласовать какие-то по-зиции. Он еще не спал, был в халате, сидел за столом и что-то писал. На следующий день, после замечаний Михаила Сергеевича по тексту, я вносил поправки, приложив бумагу к стене невзрачного коридорчика около сцены. Люди снова­ли за моей спиной, о чем-то спрашивали, но я ничего не слы­шал и не видел. Кажется, мелочи, но и детали истории...

В нашей делегации не было единства в оценках. Некото­рые видные представители МИДа считали, что надо быть по­тверже, позубастее, в их аргументах звучали ноты личного и державного высокомерия. Я видел, как все это начинало на­доедать Горбачеву. Он ждал момента, чтобы поточнее обо­значить, кто есть кто в делегации. Когда начали обсуждать конкретные вопросы двусторонних отношений, возникла те­ма об интересах Аэрофлота. И тут Михаил Сергеевич рас­сердился. В жестком тоне сказал: «Я приехал сюда не пред­ставителем Аэрофлота, а государства».

Заметными результатами встреча в Женеве не была отме­чена. Два президента приглядывались друг к другу, были вежливы, предупредительны — и не более того. Меня этот прохладный ветерок настораживал больше всего. Однажды я пошел проводить госсекретаря Шульца до раздевалки (пере­говоры шли в нашем представительстве) и напрямую спро­сил его, в чем дело? Он был спокоен, улыбнулся и сказал:

— Не торопитесь, все будет в порядке.

Особенно памятной и результативной была встреча в Рейкьявике. Там начал таять лед, там появились ростки вза­имного доверия. Мы прибыли в Исландию на корабле, там и жили. В нашей делегации посмеивались над тем, что амери­канцы, мистифицированные «эффективностью» советского шпионажа, привезли с собой какую-то металлическую каби­ну наподобие лифта, в которой время от времени обсуждали свои «секреты».

В процессе переговоров Горбачев внес предложение о полном ядерном разоружении. Американцы отклонили его. Долго и нудно обсуждалась проблема СОИ, которую называ­ли программой «звездных войн». Американцы не шли здесь ни на какие уступки, пообещав, правда, что в будущем дан­ная программа станет общей с СССР. Американский прези­дент говорил о том, что надо создать своеобразную оборони­тельную ракетную дугу США—СССР, которая служила бы гарантией от любой ядерной авантюры. Уже тогда он связы­вал эту идею с опасностью исламского фундаментализма.

Мы втроем — Горбачев, Шеварднадзе и я, долго обсужда­ли эту проблему. Ясно было, что осуществление американ­ского замысла приведет к новой гонке вооружений, к сниже­нию уровня мировой безопасности, к новым и колоссальным материальным расходам в Советском Союзе, что могло за­тормозить или даже остановить задуманные преобразования. Михаил Сергеевич упорно пытался убедить Рейгана в бес­смысленности этой затеи. Оба лидера посвятили проблеме разоружения много сил и внимания. Договорились о допол­нительной встрече с глазу на глаз. Она продолжалась не ме­нее двух часов. Обе делегации ждали в коридоре. Шутили, рассказывали анекдоты... и волновались. Все понимали, что за закрытыми дверями решается проблема общечеловече­ского масштаба. Наконец Горбачев и Рейган вышли в кори­дор с натянутыми улыбками. Михаил Сергеевич, проходя ми­мо меня, шепнул: «Ничего не вышло».

На всех встречах с американскими президентами с обеих сторон присутствовали военные. Нашу сторону представлял, как правило, маршал Ахромеев. С американской в Рейкьяви­ке был Пол Нитце. У всех гражданских участников перегово­ров вызывали улыбку ситуации, когда военные подстраховы­вали лидеров государств. Как только переговоры по каким-то конкретным вопросам разоружения заходили в тупик, Гор­бачев и Рейган приглашали военных и просили их «утрясти» разногласия. Как правило, военные возвращались через 20— 30 минут и с гордым видом сообщали, что формулировки со­гласованы.

Хочу добавить, что Рейган приехал в Рейкьявик совсем другим, чем в Женеву. Был оживлен, раскован, рассказывал анекдоты, все время улыбался. Держался более независимо от своих помощников, чем прежде. К Горбачеву демонстри­ровал дружелюбие.

Поскольку я написал, будучи еще директором ИМЭМО, книгу «От Трумэна до Рейгана», достаточно критическую, мне было особенно интересно наблюдать за этим человеком. На моих глазах он заметно менялся, эволюция была потря­сающей. На каждую новую встречу в верхах приезжал но­вый Рейган. Видно было, что он «зажегся» идеей кардиналь­ного поворота в советско-американских отношениях.

Что касается его наследника — Джорджа Буша-старшего, то меня все время угнетала мысль, может быть, и несправед­ливая, что он частенько бывал неискренен, одним словом, темнил. Видимо, сказывалась служба в разведке. Возможно, я и ошибаюсь, поскольку все политики темнят, всегда бродят около правды. По поручению Михаила Сергеевича, уже пос­ле августовского мятежа 1991 года, я летал на встречу с ним. Вручил Бушу письмо от Президента СССР. Моя задача сво­дилась к тому, чтобы довести до американца наши озабочен­ности относительно политики США в условиях «парада суве­ренитетов» в Советском Союзе. Я сказал Бушу, что всплеск сепаратизма на территории СССР может привести к хаосу, к непредсказуемым последствиям, если не ввести события в эволюционное, цивилизованное русло. Буш просил передать Горбачеву, что США выступают за целостность (кроме При­балтики) нашей страны и не предпримут ничего, что могло бы повредить процессу демократизации.

Честно говоря, композиция разговора со стороны прези­дента строилась таким образом, что я засомневался в иск­ренности этих заверений. С тем и вернулся в Москву. Подоз­рение оказалось справедливым. США и их союзники с лихо­радочной поспешностью признавали независимость вновь образовавшихся государств. Была проигнорирована возмож­ность переговорного процесса. Горбачев был забыт и отодви­нут в сторону.

Сегодня модно говорить о личной дружбе политиков. Я в это не верю. Помню заверения о дружбе, которые Буш давал Горбачеву во время переговоров на Мальте, я присутствовал на них. Из-за разыгравшегося шторма переговоры проходи­ли на нашем корабле «Максим Горький». Американский ко­рабль оказался менее устойчивым. Все заверения американ­ского президента оказались за бортом корабля.

Впрочем, я не собираюсь взваливать какую-то вину за ха­отический характер событий в СССР на кого бы то ни было. Дело — в нас самих. Выход России из СССР и появление но­вых государств на территории Союза были неизбежными. Вопрос был в другом: как это должно произойти — нормаль­но, то есть через переговоры, или хаотично. Антигосударст­венный мятеж 1991 года породил анархию. Коммунистиче­ские оппоненты Горбачева время от времени разыгрывают тезис, что на Мальте произошел некий тайный сговор между Горбачевым и Бушем относительно будущего СССР. Все это выдумки. Никакого сговора не было. СССР развалили гэка- чеписты.

Итак, на Мальте переговоры проходили на нашей терри­тории, то есть на нашем корабле. Нечто подобное произошло и в Китае. Наш визит в Пекин совпал с известными события­ми на площади Тяньаньмэнь. По этой причине переговоры и представительские мероприятия происходили в советском посольстве. Переговоры в Китае я считаю весьма успешны­ми. Во взаимных отношениях начался заметный поворот к лучшему, что имело долгосрочное стратегическое значение.

Очень интересной была встреча с Дэн Сяопином. Встре­тились мудрая старость и молодой задор. Дэн Сяопин дер­жался подчеркнуто доброжелательно, но был немногословен, многие слова и фразы еще подлежали расшифровке. Горба­чев держался достойно, говорил подчеркнуто уважительно. Я внимательно наблюдал за тем, как ведет себя Дэн Сяопин. Пытался ответить, хотя бы себе, на вопрос, почему китай­ское руководство, имея маоцзэдуновскую закваску, сделало своим духовным наставником именно Дэн Сяопина, склон­ного к реформам, но не имеющего официальной власти? Я и до сих пор не могу ответить на этот вопрос. Но одна мысль все-таки засела в голове. Дэн Сяопин — эволюционист, он сумел убедить руководство Китая, что постепенные преобра­зования — это единственно верный путь развития страны. Опыт «культурной революции» продемонстрировал, что «ре­волюционные скачки» вперед оборачиваются прыжками на­зад. Характеризуя стратегию развития своей страны, Дэн Сяопин сказал: «Социализм с китайской спецификой, но специфики больше...» Вот и вся программа.

Запомнилась мне реакция итальянцев на визит Г орбачева. Это была демонстрация восхищения огромного накала, на который способны, я думаю, только итальянцы. Это было искреннее признание того, что именно наша страна, вступив на путь демократических преобразований, освободила мир от страха перед ядерной катастрофой. Сотни тысяч улыбаю­щихся и кричащих людей размахивали руками, над пло­щадью гремело мощное «Горби!» В Риме особенно интерес­ной была встреча с папой. Умный, проницательный человек, он открыто и в ясных выражениях поддержал Перестройку, сказал, что теперь дорога ко всеобщему миру стала более широкой и обнадеживающей. Иногда говорил по-русски.