Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Запомнилась мне реакция итальянцев на визит Г орбачева. Это была демонстрация восхищения огромного накала, на который способны, я думаю, только итальянцы. Это было искреннее признание того, что именно наша страна, вступив на путь демократических преобразований, освободила мир от страха перед ядерной катастрофой. Сотни тысяч улыбаю­щихся и кричащих людей размахивали руками, над пло­щадью гремело мощное «Горби!» В Риме особенно интерес­ной была встреча с папой. Умный, проницательный человек, он открыто и в ясных выражениях поддержал Перестройку, сказал, что теперь дорога ко всеобщему миру стала более широкой и обнадеживающей. Иногда говорил по-русски.

Помню, правда, и одно неприятное ощущение, когда пе­ред закрывающимися железными воротами в резиденцию президента Италии меня чуть не задавила толпа. Наши и итальянские охранники оторвали меня от асфальта и прота­щили через ворота на руках.

Особо хочу сказать о Японии. Я там был 11 раз: два офи­циальных визита и девять — лекции, конференции. И каж­дый раз эта страна не переставала удивлять меня. Одни кам­ни, ни грамма природных ископаемых. Ничего! А живут по-людски. Отказались от милитаризма как принципа госу­дарственной жизни, начали работать. Твердо встали на путь демократии и рыночной экономики. Берут в мире все луч­шее, глубоко убеждены, что только разум и труд создают бо­гатство и приносят славу народу, делают его великим. Часто бывая в этой стране, я каждый раз пытался убедить своих собеседников, что оптимальный путь российско-японских отношений — это «третий путь». Что я имею в виду? Не от­чужденность от России из-за Курильских островов, не сведе­ние взаимных отношений к этим островам, а всестороннее развитие экономических связей, особенно в Дальневосточ­ном регионе. Они должны быть настолько глубокими и об­ширными, что вопрос об островах станет мелкой проблемой. Впрочем, и вопрос об островах требует своего решения.

Не буду рассказывать о других встречах «на высшем уровне». Все они были чрезвычайно важными и интересны­ми. Были у меня и собственные поездки во главе делегаций. Особенно запомнился визит в Испанию. Во время подготов­ки к этому визиту мне говорили, что в Испании тепло встре­чают делегации из Советского Союза, но то, что я испытал на себе, оказалось выше всяких ожиданий. Даже сугубо фор­мальные встречи не были формальными — они всегда были согреты человеческим теплом. Беседа с королем Испании Хуаном Карлосом продолжалась больше часа вместо запла­нированных 20 минут. Встреча в парламенте вылилась в до­брожелательную дискуссию. Перестройка только брала раз­бег, а парламентарии требовали от меня ясных ответов отно­сительно того, что мы собираемся делать дальше. А мы и дома-то еще не обо всем договорились, а о том, о чем догово­рились, помалкивали.

Кто бывал в Испании, знает, насколько богаты ее музеи, картинные галереи, художественные выставки. Они ошелом­ляют своей вечностью. Когда ходишь по этим залам, неволь­но тебя охватывает ощущение, что перед тобой раскрывает­ся вся история человечества в его художественных образах. Сердце замирает от мысли, что искусство, ошеломляя своим величием, делает тебя то песчинкой, то великаном, гордо не­сет свою миссию, олицетворяя бессмертие человечества. По­трясла меня и встреча с великим художником Сальвадором Дали. Он уже не вставал с постели, разговаривал я с ним не более трех минут, подарил он мне альбом своих творений с дарственной надписью, который я храню как реликвию. Его дом — тоже музей. Там его жизнь. Буквально все — ив до­ме, и во дворике — дышит неохватным гением художника.

Наверное, визит в Испанию был и психологически осо­бым. Ходишь по испанской земле, и тебя неотступно сопро­вождают воспоминания тех далеких лет, когда мы, маль­чишки, жили испанскими событиями, носили испанские пи­лотки, пели испанские песни, мечтали увидеть Гренаду и Г вадалахару.

Однажды Горбачев послал меня в Бонн к канцлеру ФРГ Гельмуту Колю, чтобы в доверительном порядке обсудить вопрос о возможной координации усилий Запада в области экономического сотрудничества с Советским Союзом. Мы поехали вдвоем с Григорием Явлинским. Во время этой по­ездки я еще раз убедился в его профессионализме. Вынаши­валась идея, в чем-то похожая на «план Маршалла». Беседа была продолжительной и в конечном итоге — многообещаю­щей. У меня осталось убеждение, что Коль искренне заинте­ресован в широком сотрудничестве с СССР.

Конкретных договоренностей не состоялось. На Западе, как и у нас, оставалось, в том числе и у власти, еще много твердолобых политиков и военных, для которых «холодная война» определяла их образ жизни, держала у власти. Убеж­ден, что, подойди Запад к новой России с новыми мерками, сегодня мир был бы совсем иным. Обстановка была уникаль­ной и очень богатой по своим возможностям.

В конце разговора, соорудив серьезное лицо, я сказал канцлеру:

— Господин Коль, все это хорошо. И беседа у нас сегодня была конструктивной, но мне не дает покоя одно обстоятель­ство. Оно постоянно гложет меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что Германия до сих пор не заплати­ла репарации нашей стране.

— Какие репарации? Мы все заплатили.

— Нет, господин Коль. Немецкие политологи сочинили теорию построения самого лучшего общества на земле. Сами немцы почему-то не захотели строить свое счастье по Марк­су и Энгельсу и подсунули эту программу нам. Россия клю­нула на приманку, приняв социальную диверсию за доброде­тель. В результате мы обнищали и отстали. И вот теперь об­ращаемся к вашей помощи.

Гельмут Коль долго смеялся.

Перед встречей с германским канцлером я как бы про­кручивал в голове отдельные эпизоды моего опыта свиданий с этой загадочной и в то же время открытой страной. Как-то мне пришлось выступать в Бонне — в институте междуна­родных отношений. Было это еще до Перестройки, я работал директором Института мировой экономики и международ­ных отношений. Среди других вопрос был и такой:

— Что вы думаете о возможностях объединения Герма­нии?

— Это дело самих немцев.

Вернулся в Москву. Вызывают меня в отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями. Первый заместитель заведующего отделом Елизар Кусков спрашивает:

— Что ты там наговорил в ФРГ?

— Да ничего такого.

— А вот Хонеккер телеграмму прислал, что ты вводишь в заблуждение общественное мнение, поскольку игнорируешь тот факт, что существуют два самостоятельных немецких го­сударства и два разных народа.

Мой собеседник улыбался. Я тоже. Елизар, царство ему небесное, был реальным политиком. И не мог знать Хонек­кер, как и никто другой, что мне лично пришлось вместе с послом Кочемасовым решать вопрос о переезде Хонеккера из Германии в Свердловск, а затем в Чили. Сегодня в немец­ких и российских информационных средствах распростра­няются разные версии обстоятельств отъезда Хоннеккера из ГДР. Увы, срабатывает у некоторых политиков и журналис­тов древняя «психологическая чесотка» — приобщить себя к событиям, к которым не имеют ни малейшего отношения.

Я помню ночные разговоры с Эгоном Кренцем, наследни­ком Хонеккера, как раз в те очень не простые времена, когда поток беженцев хлынул на Запад через Чехословакию и Венгрию, а затем разрушение Берлинской стены. Заботы Кренца сводились к тому, чтобы все это проходило по воз­можности без конфликтов, без провокаций с той или другой стороны. Лично у меня сложилось впечатление, что мой со­беседник понимает неизбежность объединения Германии. Именно в этом контексте и на этой волне и шли наши разго­воры. Кстати, я считаю крайне несправедливым отношение западно-германских властей к лидерам ГДР, стремление осу­дить, посадить в тюрьму и т. д. Запахло принципом: «Кто сильнее, тот и прав».

Скажу еще, что для меня всегда оставалось загадкой, по­чему Россия и Германия, а вернее, правители не смогли най­ти другого пути в отношениях, кроме вражды и войн. Мне всегда казалось подобное исторически алогичным и противо­естественным. Невообразимо представить себе экономиче­скую мощь двух государств и богатство народов, если бы строили они свои отношения на базе сотрудничества. Не по­теряна такая возможность и в наше время. Только надо ре­шительно отбросить в сторону обветшалые догматы и пора­ботать как следует над новой, глубоко проникающей в буду­щее программой отношений.

Близко наблюдая Михаила Сергеевича на встречах с гла­вами других государств, министрами иностранных дел, как за рубежом, так и дома, должен сказать, что Горбачев пока­зал себя деятелем достойного класса. У него были оппонен­ты, прошедшие в политике огонь и воду, такие, как Митте­ран, Тэтчер, Коль, Накасоне, Рейган, Шмидт, Дэн Сяопин, Гонсалес, Андреотти — всех не перечислить. Десятки лиде­ров побывали в Москве.

Как правило, в поездках за рубеж нас сопровождали вид­ные писатели, художники, журналисты. Вечерами, после пе­реговоров и приемов, обязательно собирались вместе. Каж­дый делился своими впечатлениями. Нередко спорили. Гор­бачев вел себя по-товарищески, никакой чванливости. Раиса Горбачева была заботлива. Если ее что-то беспокоило, она, бывало, обращалась ко мне и всегда в очень корректном тоне.