Заинтересованность Ельцина была очевидной. Он что-то записывал. Спросил, что я имею в виду, когда говорю о социальности. Сказал ему, что в рыночной экономике неизбежно социальное расслоение, но в этот переходный период надо позаботиться не только о том, чтобы появились богатые люди, но и поставить барьер нищенству. Реформы должны служить людям, а не реформам. Кажется, убедил его. Он поддержал идею о создании партии и созыве демократического конгресса. Попросил зайти к его помощнику, рассказать ему о разговоре и подготовить предложения.
Сказал Борису Николаевичу еще о том, что перепалка между ним и Горбачевым производит крайне негативное впечатление на общественное мнение. И вообще, надо менять отношение к предшественникам. Борис Николаевич долго молчал. А потом сказал:
— Вы, пожалуй, правы. Я обещаю больше не упоминать публично его имя. Он выполнил свое обещание.
Затем неожиданно спросил:
— А что это у вас за ночная передача под руководством Егора Яковлева?
Я объяснил ему, что никаких федеральных денег на эти ночные передачи не тратится, что передачи рассчитаны на полуночников, демонстрируются фильмы. Борис Николаевич слушал внимательно. Трудно было понять, верит он или не верит моим объяснениям, одобряет или нет. Продолжал молчать. И вдруг после затянувшейся паузы ошеломил меня вопросом:
— Скажите, а Егор Яковлев порядочный человек?
— Безусловно.
И опять долгая пауза, а затем реплика:
— Да, пожалуй.
На том мы и расстались. Для меня стало еще очевиднее, что есть люди, которые внимательно следят за каждым моим шагом. Честно говоря, надоело быть под колпаком — будь то при тоталитарном режиме, будь то при демократическом, будь то при путинском.
Итак, я начал создавать партию. Саму идею многие встретили с энтузиазмом. Провели съезд. Получили приветствие от президента. Но тут кому-то в окружении Ельцина прискакала в голову гибельная идея создать две верхушечные партии, организуемые властью. Одну — во главе с председателем правительства Черномырдиным, другую — во главе с председателем Думы Рыбкиным. Не могу с уверенностью сказать, было ли это предложение злонамеренной провокацией, но объективно реализация этого замысла привела к подрыву и расколу демократических сил. Удар по демократии был нанесен серьезный. Резко сузились возможности и моей партии. Надо было начинать все сначала.
В конечном счете, обе верхушечные партии на выборах 1999 года сошли с политической арены, как это и прогнозировалось в моих выступлениях в самом начале их образования. Я вообще не верю в жизнеспособность верхушечных партий. В этих условиях продолжал настаивать на том, что другого пути спасения демократической ориентации России, кроме объединения всех демократических сил в единую партию демократического содержания, нет.
24 ноября 2001 года состоялся Учредительный съезд объединенной социал-демократической партии России. В мае 2002 года партия была официально зарегистрирована. Я ушел из руководства партией, оставшись членом Политсовета, хотя основной костяк новой партии составили члены Партии социальной демократии, лидером которой я был.
Обстановка на телевидении усложнялась. Финансирование снижалось. На одном из совещаний у Черномырдина выяснилось, что денег на следующий, то есть 1995 год будет выделено всего на четыре часа вещания. Я не мог согласиться с этим безумием. Не для того пришел в компанию, чтобы довести вещание до четырех часов в сутки. Подобная акция объективно была направлена против Ельцина, поскольку вела к сужению демократического влияния на общественное мнение через телевидение.
Вот почему в начале марта 1994 года я обратился к Борису Николаевичу с предложением об акционировании «Останкино», аргументируя свое предложение тем, что телевидение нуждается в качественном рывке, но при нынешнем финансовом обеспечении такого рывка достигнуть невозможно. Кроме того, техническое оборудование изношено до предела. Молодые и талантливые журналисты не хотят работать на первом канале из-за нищенской зарплаты. Я писал также, что финансовый капитал склоняется к идее акционирования канала и готов участвовать в этом.
Записка была встречена с осторожностью, особенно верхушкой правительства. Но предложение зажило своей жизнью, идея закрутилась и требовала того или иного решения. Кстати, в самой компании уже лежало несколько проектов образования на базе «Останкино» акционерной компании с контрольным пакетом акций у государства, разработанных еще до моего прихода на телевидение. «Останкино» стали навещать бизнесмены, банкиры с предложениями о реконструкции компании, о возможных изменениях в схеме ее финансирования. Подобные сигналы получил я и от работников администрации президента. Из предпринимателей особенно активен был Борис Березовский. Он принес мне список возможных акционеров — руководителей крупнейших банков. Разработка нового проекта шла долго и тяжело. Трижды по этому поводу я ходил к Черномырдину, дважды — к Ельцину. В правящем эшелоне в идее акционирования сомневались все, но денег на содержание государственной компании все равно давать никто не хотел. На одной из встреч я сказал Черномырдину:
— Профинансируйте хотя бы четырнадцать часов в сутки, и я прекращу разговоры об акционировании.
Но все мои увещевания и призывы разбивались о глухую стену, даже тоненьким писком не отзывались. Только однажды, когда я был особенно настойчив и политически обострил оценку ситуации, Черномырдин схватил телефонную трубку и сказал министру финансов Дубинину:
— Ты сможешь выделить дополнительные деньги на содержание первого канала?
— Нет, не могу.
— Почему?
— Денег нет.
— Но это политически необходимо.
— Тогда разрешите напечатать деньги.
— Я тебе напечатаю, — пригрозил премьер и положил трубку.
— Да тут еще чеченская война, — добавил он, обращаясь ко мне.
На том и расстались.
Без решения правительства я образовал самостоятельную радиостанцию «Голос России» и назначил ее председателем Армена Оганесяна. У правительства были другие планы на этот счет. Очередной мой «проступок» состоял в том, что я выдал лицензию на вещание телевизионной компании НТВ, которая работала без юридических прав, поэтому ее можно было закрыть в любую минуту. Я знал, что в правительстве готовится проект о преобразовании или даже закрытии НТВ. Острые передачи НТВ вызывали гнев аппаратных структур. Понимал, что наступил момент как-то спасать компанию. В известной мере это был вопрос и о судьбе демократии. В эти тревожные дни ко мне буквально прибежал руководитель НТВ Игорь Малашенко. Мы долго обсуждали все аспекты сложившейся обстановки. Настроение Игоря было препо- ганым. Он попросил срочно подписать официальное разрешение на вещание. Я сделал это. Новость побежала по улицам и переулкам, по канцелярским кабинетам. Тем же вечером мне позвонил Черномырдин и сказал:
— Ты допустил оплошность. Я и представить себе не мог, что все будет сделано в обход правительства! — А в конце разговора сказал, чтобы я нашел какую-нибудь зацепку, чтобы отозвать лицензию обратно. Я сказал, что юридических зацепок нет, все сделано по правилам. Хотя знал, что лицензию отозвать могу, да она еще и не была полностью оформлена.
— Ты сделал ошибку, ты ее и исправляй — таков был вердикт премьера.
Своего решения я не изменил, а время и события погасили и эту проблему. Но в начале нового века она снова вернулась в общественную жизнь и опять стала мерилом российской демократии и политической культуры. Демократия потерпела поражение — телевидение стало, как и в советское время, государственным.
Тем временем вновь вернулся к идее акционирования. Походил по разным кабинетам, а потом пошел к Ельцину и попросил его подписать указ по этому вопросу. Конкретные разработки были подготовлены. Поколебавшись, посомневавшись, задав несколько вопросов, он все же поставил свою подпись. При этом президент сказал мне:
— Я прошу вас не отпускать вожжи управления. Подпишу документ о назначении вас председателем Совета директоров с широкими правами. Там соберутся люди с разными интересами, но руководство должно осуществляться представителем государства.
Я ушел в отпуск и не проследил за подготовкой тех документов, на основе которых формировались функции, компетенция, права и обязанности, иерархия подчиненности в сфере руководства компанией. В результате позиции председателя правления, то есть мои, остались сугубо номинальными, до предела урезанными. От борьбы я уже устал в прошлые времена, да и цели достойной не видел. К Ельцину не пошел, да и он не проявил особого интереса к происходящему. Не до того было.
К тому же большевики из КПРФ продолжали травить первый канал. Они организовали против меня выступления внутри компании. Бушевали бездельники. После серии митингов, на которых обвиняли меня в том, что через акционирование я разрушил «национальную святыню» и хочу превратить российское телевидение в космополитическое, я заявил о своей отставке, в том числе и с поста руководителя государственной службы телевидения и радиовещания. Это была уже четвертая добровольная отставка в перестроечное время.
