"Ну, и наглый ты тип… Виктор Валентинович!" — подумал я, теперь даже мысленно уже не целиком отождествляя себя с человеком, провалившимся из своей реальности в 1923 год. С другой стороны – делай, что можешь, и свершится… Что свершится? А свершится то и настолько, что и насколько ты сможешь. И если то, что ты делаешь, впишется в поступь истории, то нельзя исключить, что сможешь ты немало.
Кто же после этого скажет, что я не наглый тип?!
Но раз уж ты берешь на себя ответственность за право "делать, что должно", ты не должен стоять в стороне от того мира, который пытаешься сдвинуть с колеи. Если ты будешь один против целого мира – не сдвинешь. Сдвинуть мир, можно только двигаясь вместе с ним. А ты – вместе?
Копаясь в памяти Виктора Осецкого, я с самого начала удивлением и с нарастающим иррациональным страхом обнаруживал, что сей субъект не имел в своей жизни до сентября 1923 года практически никаких личных привязанностей. Ни с родителями, ни с родственниками он уже давно никаких контактов не поддерживал, и даже не интересовался их судьбой и местонахождением. Осецкий не имел друзей и даже приятелей – хотя довольно ровные поверхностно-приятельские отношения со многими коллегами по службе и с собратьями по эмиграции он поддерживал (хотя бы с тем же Красиным). Он мог принимать живое участие в судьбе людей, с которыми сталкивался, и ревностно отстаивать интересы дела, которым занимался – но при том ни друзей, ни соратников не приобрел. У него не было ни жены, ни любовницы, а лишь отрывочные полустертые воспоминания о мимолетных связях.
Взяв от Осецкого, без особого напряжения, его память, жизненный опыт, манеры, внешнюю сторону его стиля общения с людьми, — которые и моему обыкновению особо не противоречили, — я не смог принять его отношения к жизни. Ведь не случайно же он хотел совсем недавно плюнуть на все и остаться в Великобритании? И не случайно провалившаяся в прошлое моя личность вступила в конфликт с этим намерением, и Виктор Осецкий, с подсаженным ему попаданцем (то есть мной), пребывает ныне в Москве, а не в Лондоне. Но вот ту социальную изоляцию, в которой жил Осецкий, я еще не преодолел. Я и сам не могу похвастаться особо хорошей коммуникабельностью, но из этой изоляции надо выбираться, и выбираться как можно скорее!..
Промучив себя почти все воскресенье этими мыслями, под вечер я уже не был способен к каким бы то ни было размышлениям. Голова обрела состояние спасительно пустоты и какой-то отупелости. Безо всяких мыслей я проделал обычный комплекс физических упражнений, перекусил, затем лег раньше обычного в постель и заснул глубоким, без сновидений, сном.
В понедельник, к концу рабочего дня, в мой кабинет заглянула Лида Лагутина и поинтересовалась:
— Ну как, Виктор Валентинович, не передумали заняться спортом?
— Не передумал, — отвечаю со вздохом, отрываясь от бумаг, разложенных на столе. В последние дни навалилась масса работы по претензиям, связанным с поставкой некачественного товара. Кое-кто в торгпредствах, как обычно, либо мух не ловит, либо ловит немало себе в карман – и отнюдь не мух… Тряхнув головой, словно отгоняя от себя эти мысли, встаю из-за стола и обращаюсь к Лиде:
— Ну, веди, показывай, где из меня будут делать спортсмена (чуть не ляпнул – "супермена" — но все же вовремя прикусил язык).
Мы с Лидой доходим пешком до Лубянской площади, пересекаем ее и выходим на Рождественку. По этой улочке сначала лезем в горку, а потом спускаемся к Трубной площади.
— Ну, а отсюда уже рукой подать, — говорит моя спутница. И действительно, когда мы выходим на Цветной бульвар, я уже догадываюсь, куда лежит наш путь. Новообразованному Московскому пролетарскому спортивному обществу "Динамо" распоряжением Ф.Э. Дзержинского было передано здание на Цветном бульваре, дом пять, где ранее размещалось гимнастическое общество "Турн-Ферейн", имевшее немецкие корни.
Можно было, конечно, не тащиться весь путь пешком, а пройти от Ильинских ворот по Маросейке до бульваров, а там уж на "Аннушке" доехать до Цветного. Но я вполне понимаю Лиду: живя на студенческую стипендию, лишний раз на трамвае не будешь раскатывать.
Лида уверенно ведет меня в комнатку, где мы быстренько оформляем вступление в общество "Динамо нового члена.
— А теперь куда? — интересуюсь я.
— Да никуда. Все, что нам нужно, — в этом же здании, — поясняет девушка. — Тут организована секция нападения и защиты. Руководит ею… — здесь девушка чуть запнулась, видимо, припоминая, — руководит ею Виктор Афанасьевич Спиридонов. Как раз то, чего тебе не хватает! — и Лида тащит меня за собой.
Мы заходим в гимнастический зал. Зал как зал: шведская стенка… Стоп. А лесенка-то совсем не похожа на привычную для меня стенку в спортивных залах. Вместо сплошных рядов тесно поставленных поперечных палок здесь установлено совсем другое сооружение. По краям – что-то вроде узких лесенок, у которых короткие поперечные палки крепятся на одном вертикальном брусе. Остальная же часть стенки практически пустая, и лишь один длинный поперечный брус делит ее на два уровня.
Но в остальном – действительно все, как и в моем времени. Параллельные брусья, конь, бревно… В углу зала навалены стопкой несколько гимнастических матов. В середине зала расстелен борцовский ковер и стоит группа примерно в десяток человек, практически все из них одеты в гимнастерки и галифе, а вот обуви на ногах нет (только один из них был обут в борцовки). Сразу обращает на себя внимание их руководитель – высокий подтянутый, сухощавый мужчина лет сорока, с темными вьющимися волосами и небольшими залысинами (именно он – в борцовках). Под носом – пушистые усы щеточкой. И его выправка, и весь его облик сразу выдают в нем офицера. Можно сказать, образцовый представитель русского офицерского корпуса – прям хоть на выставку.
С первого взгляда он показался мне строгим, держащимся немного отстраненно, почти надменно. Но это впечатление сразу исчезло, когда он, поглядев несколько секунд на появившихся в зале нежданных посетителей, вернулся к прерванным занятиям. Я увидел перед собой живого, темпераментного, заинтересованного своим делом человека. Не обращая на нас никакого внимания, он втолковывал своим ученикам:
— Вы должны усвоить, что по книжке, или даже попробовав самому пару раз, изучить приемы самозащиты невозможно. Весь мой долголетний личный опыт свидетельствует о том, что постижение искусства самозащиты достигается только упорной серьезной работой. Недостаточно понять, как выполняется прием. Недостаточно даже отработать технику его проведения. Чтобы окончательно закрепить в себе способность правильно применить приемы в реальной обстановке, совершенно необходима регулярная и длительная тренировка.
Он остановился и обвел глазами собравшихся вокруг него молодых людей, как бы удостоверяясь, что они поняли его слова, и продолжил:
— Для чего нужна тренировка? Тренируясь, мы достигаем быстроты и инстинктивного применения приемов. Если вы будете раздумывать, какой прием применить, вы отдадите победу противнику. Тренировка также развивает инициативу, смелость, навык быстрого ориентирования в создавшейся обстановке. Наконец, только упорная тренировка позволит вам усвоить, как можно во всевозможных положениях выбрать правильные группы приемов, не следуя только заученному шаблону, а применяя общие принципы проведения приемов. Применять прием "по принципу" — значит знать, как и когда можно выбрать и применить некоторый набор общих правил проведения приемов – рычагов, дожимов, вывертов и так далее.
Еще раз оглядев собравшихся, Виктор Афанасьевич закончил свою речь тем, что строго заявил:
— Все, кто хочет у меня тренироваться, обязаны беспрекословно исполнять требования руководителя – мои и моих помощников. Изучаемые нами приемы опасны, и потому ни в коем случае нельзя увлекаться, поддаваться чувствам, применять излишнюю силу. Если не будет должной дисциплины, я не могу отвечать за последствия, а потому буду вынужден немедленно прекратить тренировку. Вы должны затвердить правило: каждая отдельная схватка начинается по команде руководителя "начинай" и оканчивается по команде "стой", либо словом одного из тренирующихся "да-да". Если при захвате или зажиме шеи трудно произнести это слово, надо несколько раз хлопнуть рукой по ковру. Это – сигнал к безусловному прекращению исполнения приема. Все понятно?
Его ученики нестройно загудели в ответ. Спиридонов разбил их на четыре пары, девятого, оставшегося без пары, подозвал к себе, и начал тренировку. Ничего особенного. Разминка, отработка падения. В мои студенческие годы в секции самбо в университете на разминке нас гоняли посильней…
Кстати, если уж включаться вместе со всеми в тренировку, то и самому надо малость разогреться. Не то потяну еще что-нибудь. Спохватившись, припоминаю, как строилась разминка в нашей секции, и самостоятельно, в сторонке, приступаю к упражнениям.
