гора над облаками. На ее вершине располагался дворец Короля-Рыбака, огромное, окруженное стенами здание из медового камня; внутри стен большой зал с высокими сводами, конюшни, по обеим сторонам широких деревянных ворот две высокие башни. Дорога от Тора ведет на ближний холм с аббатством; поля монахов лежат на востоке, а на севере полого поднимается первый из множества низких холмов.
В вечернем свете дворец сиял, как золотой, украшая своим отражением прекрасное озеро у подножия Тора. Здесь на своей маленькой лодочке любил плавать Аваллах, заслуживший прозвище Король-Рыбак. Он, конечно, король, но я не знаю других королей из Дивного Народа: он последний. Мирддину он приходился дедом, мать Мирддина — леди Харита — была его дочерью. Любой, кто видел их, понимал, откуда Мудрый Эмрис получил свой рост и царственную осанку.
Мы не так давно покинули чудесные владения Аваллаха, но как же много изменилось с тех пор! То, что не унес с собой суховей, уничтожила чума. Чем ближе мы подъезжали, тем чаще встречали заброшенные владения, а ведь совсем недавно здесь жили люди. Каждый день засухи заставлял жителей бежать в леса, где можно добывать пропитание хотя бы охотой. Некоторые и вовсе покинули Британию и отправились к чужим берегам.
Даже настроение Артура, пребывавшего в последнее время в приподнятом состоянии духа, изменилось: он скорбным взором смотрел на брошенные селения. Говорил мало, но мрачное выражение лица достаточно ясно свидетельствовало о том, что у него на уме. Беда пришла даже в эти края. Ближайший друг Бедивер пытался его утешать.
— Они вернутся, Медведь, — сказал он. — Вот закончится засуха, пройдет чума, и все они вернутся.
Артур только угрюмо кивнул.
— Дай Бог, чтобы ты оказался прав.
Даже вид Инис Аваллах с Тором, парящим над безмятежным озером, не смог поднять дух Пендрагона. Неизменно радостное зрелище на этот раз показалось нам просто уединенным местом, погруженным в унылый воздух и угасающий закатный свет. Мирддин ворчал на короля, что тот ведет себя как обиженный ребенок, но Артур так и сидел в седле, нахохлившись, и погасшими глазами смотрел на одинокий Тор и дворец на вершине.
В конце концов, Мирддин плюнул и отъехал предупредить монахов и Дивный Народ о нашем прибытии. Прием, оказанный нам, несколько исправил печальный конец путешествия. Мне приходилось встречаться с Дивным Народом и раньше, и гораздо чаще, чем многим другим людям, но я не уставал поражаться им: разум просто не в состоянии долго выдерживать такое великолепие. Я не знаю, как еще объяснить. Разве что сказать, что каждый раз, когда я бываю в гостях у Аваллаха, я снова и снова очаровываюсь врожденной грацией и красотой здешних обитателей… нет, это только половина правды. Благодаря Аваллаху и Харите, в этом месте обитает мирный дух, такой редкий в наше время, насквозь пропитанное войной.
Мне с моим холодным и своенравным сердцем трудно даже представить такие места, как Инис Аваллах. Слишком много довелось повидать крови и раздоров, и это разъело мне душу. Но вот же этот луч светлой надежды! Когда я прихожу в Тор, меня встречают как брата, напоминают о забытой красоте и возвращают к высоким стремлениям.
Аваллах — достойнейший лорд, человек с внушительной внешностью, чье благородство подтверждается не только словом и делом, но и всей его сущностью. Он король, чье царство, как говорится, не от мира сего. Артур, большой и красивый мужчина, рядом с Аваллахом кажется всего лишь долговязым юношей, зеленым и неуклюжим. Король-Рыбак высок, и его голос подобен мягкому грому, доносящемуся из дальних краев; когда он улыбается, то кажется, что солнце выглянуло из-за тучи, чтобы ослепительным светом озарить дорогу, накрытую тенями. Мирддин как-то сказал, что лорд Аваллах — последний в своем роде, и я ему верю; но пока он здесь, наш остров, окруженный волнами, чувствует себя намного лучше.
А потом… Харита: говорить о ней — значит унизить словами то, что лучше всего выражается песней; бессловесная мелодия, подобная той, что рождает арфа в руках Мирддина, — вот лучшее для нее описание, ибо когда поют струны арфы и сердце забывает об усталости, готовое к вечному танцу, вот тогда и постигается отдаленно сущность Леди Озера. Это имя дал ей Талиесин, и оно прекрасно говорит о мерцающей вокруг нее тайне. Она — сама женственная грация, созданная из округлой плоти и наделенная прекраснейшей формой. Элегантность в любом движении, а услышать, как она говорит, значит узнать, как ангелы обращаются к Господу.
Я привык к грубому оружию, я привык к грубым поступкам, я понимаю, что мои хвалы только принижают ту, которую я хотел бы превознести, поэтому я лучше промолчу. Представьте себе человека, женщину, на которой почиет благословение кротости и утешения, которая побуждает к добродетели без порицания. Таково чудо, которое зовется Харитой. Я не одинок в своих оценках. Полагаю, что первые из нашей расы, узревшие Хариту, преклонили колени в благоговейном почтении к видению, которое, как они считали, ниспослано небесами. И очень может быть, что они правы.
Есть и другие представители Дивного Народа, и я буду говорить о них, когда придет такая возможность, но здесь я говорю о том, что чувствовал, когда впервые увидел людей этой удивительной расы. Достаточно недолго побыть с ними, и меланхолии как не бывало, печаль исчезла, и ноющая тревога, постоянно преследовавшая нас, сбежала обратно в свою сырую обитель.
Наша трапеза в зале Короля-Рыбака не отличалась изысканностью, но самая простая еда казалась нам пиршеством. Мы разошлись отдыхать буквально исцеленными. Следующие дни, наполненные блаженством, смыли с наших сердец все испытания и муки нашествия вандалов. В этом тихом месте наш дух восстановился и воспрял.
Вот видите: я до сих пор ничего не сказал о Лленллеуге и странной молодой женщине. Я промолчал специально, просто для того, чтобы все фигуры оказались расставлены на своих местах. Немая молодая женщина не отходила от нас ни на шаг, хотя и молчала всю дорогу. Ее неестественное молчание привлекало внимание. Я наблюдал за тем, как она влияет на окружающих: она ни на кого не смотрела прямо, всегда украдкой, искоса, и все-таки притягивала к себе взгляды и мысли. Она ничего не просила, но само ее присутствие оказывало на всех некое сверхъестественное влияние, словно огромный стоячий камень посреди вересковой пустоши.
Она казалась вполне довольной нашим путешествием; ела, спала, хорошо держалась в седле, принимая неудобства пути с изяществом и терпением. И никто не думал, что Лленллеуг может считать себя недовольным своей участью. Верно, никто не
