Но как только я распахиваю дверь и в холл врывается сноп солнечных лучей, она оживает. Воздев к небу руки, она кидается ко мне, точно хочет выцарапать мне глаза.
— Закройте дверь! — кричит она. — Закройте же дверь!
Я и сам рад ее закрыть, поскольку это чучело останется по ту сторону, а потому я говорю: «До свиданья» — и проворно выскакиваю на улицу. Дверь с грохотом захлопывается, точно эта женщина всей тяжестью навалилась на нее, так что даже висящий снаружи молоток подпрыгивает и падает со стуком. Я слышу, как за дверью задвигают засов, спускаюсь с крыльца, быстрым шагом удаляюсь по дорожке и не оглядываюсь, пока не дохожу до тротуара. Да, думаю я, если Хэссопу приходится терпеть такое, не удивительно, что он не самый веселый человек на свете.
II
В городе я забегаю в закусочную «Голубая птица» и закуриваю сигарету, которую хотел раньше выкурить. Но отложил до завтрака. Мне не часто случается бывать в городе утром, в рабочие часы, и, как всегда, меня удивляет то, что на улицах столько народу. Причем не только женщин, занимающихся покупками, но и парней, которые болтаются без дела, тогда как я и мне подобные вынуждены корпеть целый день и зарабатывать себе на жизнь. Попадаются в толпе и цветные — все больше индийцы и пакистанцы. По мне, так все они одинаковые: худощавые скуластые лица, тонкие запястья, крупные зубы. Волосы у них: густые, черные и блестящие, точно они каждый день выливают на них полбутылки лосьона. Пока мне еще ни разу не попадался ни один, который был бы хорошо одет, и, думается, большинству из них нелегко приходится. Но даже тем, кто не работает, наверно, легче жить здесь на пособие по безработице, чем у себя на родине, имея работу. И должно быть, есть среди них такие, которые и не стараются найти себе место, раз правительство готово их содержать. Вот почему у нас многие настроены против них. Только я лично думаю, что нельзя всех людей валить в одну кучу. Наверно, среди них, как и среди всех прочих, есть люди хорошие и дурные. Хлопот они особых вроде бы никому не доставляют и занимаются своими делами. И все же не хотел бы я быть на месте девушки, которая поздним вечером возвращается домой одна по Колвиллскому шоссе. Столько там живет цветных, что шоссе это прозвали дорогой в Мандалай.
О господи, до чего же хорошо, что я англичанин! И я радуюсь этому по десять раз на неделе, когда читаю в газетах о том, что творится в остальном мире.
В закусочной тихо, я с удовольствием пью кофе и раздумываю о том, как было бы славно, если бы вот сейчас вошла сюда Ингрид, и мы бы спокойно с ней поболтали, и, может быть, мне удалось бы выяснить, как она ко мне относится. Правда, я и сам это знаю. По-моему, все кончено. Однако я никак не могу смириться с мыслью, что роман оборвался, не успев начаться: ведь мы и встречались-то всего два раза — вернее, три, если считать вчерашний вечер. И вроде бы все шло хорошо. И не было ни малейшего признака, что дело худо, пока не объявилась эта Дороти. А может, я неправильно истолковал поступок Ингрид? Может, Дороти, в самом деле, неожиданно явилась к ней, и Ингрид вправду не могла от нее отделаться. Если это так, то я немало наломал дров, набросившись на эту Дороти. А впрочем, не знаю. Сам черт их не разберет, этих девчонок.
Что-то я проголодался; прошу еще чашку кофе и бутерброд с колбасой, чтобы заморить червячка до обеда.
Есть только один способ все выяснить: надо назначить ей свидание. Если она скажет «да», значит, все в порядке. А если «нет», хуже не будет: я хоть перестану ломать себе голову, выдумывать невесть что и в то же время надеяться на лучшее. Итак, решение принято: назначу ей свидание и, если не хватит мужества сделать это лично, напишу ей записку и попрошу одного парня, Лейстердайка, передать ей.
Сижу попиваю кофе и раздумываю об Ингрид под грохот посуды, доносящийся из комнаты за баром, как вдруг появляется — кто бы вы думали? — сам Лес Джексон. Левая рука у него забинтована, точно на нее надета огромная боксерская перчатка. Повернувшись, он замечает меня, вопросительно поднимает брови, берет свою чашку и, прижимая больную руку к груди, подходит к моему столику. Бинты на руке у него свежие, чистые.
— Привет, Вик.
— Здорово, Лес. Что это ты устроил себе с рукой?
— Все женщины, — говорит Лес. — И бедра же у ней. — И со смехом опускается на стул. — В пятницу произошла у меня стычка со сверлильной машиной.
— И сильно тебя прихватило?
— Содрало всю шкуру с руки и отсекло кончик пальца.
— С ума сойти!
Лес потягивает чай, а я вынимаю коробку сигарет и предлагаю ему:
— Окажи внимание «Королеве Виктории».
Сам я тоже беру сигарету, и мы закуриваем. Лес затягивается так, точно не курил неделю.
— Именно то, что мне нужно, — говорит он. — Я ведь сейчас из поликлиники. Придется ходить туда каждое утро на перевязку.
— Наложили лубок?
— Нет, дела мои не так уж плохи. Но в пятницу, когда это со мной случилось, руку стали класть в гипс. Так я тут же чуть богу душу не отдал. У них там в «Скорой помощи» работают сестрами этакие здоровенные ирландки. Я сказал сестре, что человеку надо бы чего-нибудь давать, прежде чем его чинить. «Что, такому-то парню? сказала она. — Ишь какая неженка!»
— Ну, тогда я тоже неженка, если уж на то пошло, — говорю я ему. Смотрю на его забинтованную руку, представляю себе, как она выглядит под бинтами, и невольно покрываюсь холодным потом.
— А ты что тут делаешь в такой ранний час? — спрашивает Лес.— Сачкуешь?
— Нет, просто отвозил письмо своему начальнику. Он заболел.
— А сейчас прохлаждаешься за счет фирмы, а?
— Совершенно верно.
— Недурно вам живется, конторским крысам.
— Не прибедняйся. Сам виноват, что ходишь в спецовке, а не в белой рубашке с галстуком. Кончить среднюю школу, чтобы сверлить дырки в металле?!
— А я люблю что-то делать руками. Мне это всегда нравилось. Я никогда не мог высидеть целый день за столом. Слишком похоже на школу... Послушай, знаешь, кого я сейчас встретил? Старика Держиморду.
— Иди-ка ты!
— Ей-ей!
— Старик Держиморда... Давненько я его не видал. Он с тобой разговаривал?
— Еще бы. Я с ним поздоровался, он остановился и внимательно оглядел меня. Ну знаешь, как он это всегда делал: сначала поверх очков, а потом сквозь них. Поглядел и говорит: «Это кто же — Джексон? Да, конечно, Джексон. О господи, мальчик, что ты сделал со своей рукой?» Мы, наверно, добрых десять минут стояли и болтали о том, о сем. Подумать только, что он вспомнил, как меня зовут.
— Да ведь он совсем не плохой малый, этот Держиморда. Бывают куда хуже.
— Пожалуй!
— Он не вспоминал про то, как мы тогда зашили рукава у его халата?
Мы смеемся, затем Лес отодвигает чашку, облокачивается на стол и, понизив голос, спрашивает:
— Слыхал анекдот про парня с деревянной ногой, который отправился в свадебное путешествие?
— Нет, не слыхал.
На работу я возвращаюсь в половине двенадцатого и сразу несу конверт Миллеру.
— Вы видели мистера Хэссопа? — спрашивает он меня.
— Нет, только его жену.
— По-видимому, это была его сестра: мистер Хэссоп не женат. Она не сказала, как он себя чувствует?
— Она сказала, что все тут, в конверте.
Миллер недоумевающе смотрит на меня: шучу я, что ли?
— Что значит «в конверте»?
— Так она сказала. Я спросил, как он себя чувствует, а она сказала, что все тут, в конверте.
Миллер вертит конверт в руках. Он адресован мистеру Олторпу, так что Миллер не может его вскрыть.
— А вы когда-нибудь видели ее, эту его сестрицу? — спрашиваю я; здесь, в бюро, мне начинает казаться, что она мне привиделась.
— Нет. Я не очень-то посвящен в личную жизнь мистера Хэссопа. Он человек скрытный.
— И неудивительно. Ей-богу, Джек, я такой странной особы в жизни не встречал. — Принимаюсь подробно рассказывать ему обо всем, а он стоит, прислонившись спиной к своему столу, и то и дело поправляет указательным пальцем съезжающие на кончик носа очки.
— М-м-м-м, — произносит он, когда я заканчиваю свой рассказ. — Об этом лучше никому не говорить у нас в бюро. Ни к чему тут обсуждать личную жизнь мистера Хэссопа.
Я говорю: «Да, конечно». Миллер берет конверт и направляется с ним к мистеру Олторпу. На пороге он оборачивается.
— Так вы говорите, у нее капот оторочен у ворота перьями? — спрашивает он.
— Мне, во всяком случае, показалось, что это перья.
— М-м-м, — снова произносит он и семенит вон из комнаты. А я возвращаюсь к своей доске.
— Ну, как поживает сегодня великий друг чертежников? — спрашивает Джимми.
— Все в конверте, — говорю я и принимаюсь хохотать. Эту фразу мы с Джимми возьмем на вооружение после того, как я про все ему расскажу.
— Чего ты смеешься? — спрашивает он.
— Потом скажу. — Пожалуй, лучше будет рассказать ему не здесь. Но рассказать придется, потому что я не в состоянии держать это про себя. Я подхожу к его доске и пригибаюсь к самому его уху. — Слышал анекдот про парня с деревянной ногой, который женился и отправился в свадебное путешествие?
