это уже было, если кто помнит: «…был весьма почтенного рода: имел
своим предком Адама»). А раз так, Софи, пришло время (всякому фрукту своё,
извини, Софи, время), и мы узнаем откуда, как скоро будет сказано, растут у тебя
ноги. Mouvais ton! Одно дело: «Вот мы и узнаем откуда ноги растут», – и совсем
другое: – «…узнаем откуда растут у тебя ноги».
Ещё раз: «Если в вашей семье родилась девочка: куклы, кукольные домики,
кукольные замки, кукольные дворцы, кукольные дверцы, спальни, будуары,
салоны, мадемуазели»… – дух, я вам скажу, не позволит таких длинных
перечислений, если ни к чему…
Кукол девочка называла, как уже все поняли, всякими мадленами,
помпадурами, мадемуазелями, кавалерами, принцами (благодаря своему
образованному Papa), и был король, с завитым париком-пирамидкой и
коротенькими ножками. Софи раскланивалась с ними, делала всякие, как она
думала, светские па и книксены, играла с ними в вальсы и пьесы и выясняла, как
это можно и интересно, наверное, любить сразу трёх апельсинов? Текстологи и
комментаторы ещё нанижут черепа и черепки и разберутся, откуда у нашей Софи,
pardon, растут ноги (вот! не прошло и часу) или руки, как кому больше нравится,
48
будут цитировать всяких именитых философов, филологов, психологов,
физиологов, нейробиологов, сайентологов, филематологов, богословов и Фрейда,
как это уже было где-то сказано… я же сообщаю, что notre cher papa… маму в
семье называли соответственно notre chère maman, а маленькая Софи была notre
petite nymphe…
Представьте себе: кабинет notre cher papa… На столе остатки уточки-
мандаринки (вот оно, пришло время обещанного Überraschung… Überraschung,
suprise, удивления, изумления, неожиданности и внезапности, но ещё два слова,
да что там два слова, сообщаю прямо сейчас, что notre cher papa… notre cher papa
был не только, в некоторой степени, знатоком эпохи короля с короткими ножками
(ах! чего он только не был знатоком? – свойство присущее всем представителям
этой трудной профессии), знатоком Монпансье и Вуатюра Венсана, но ещё и…
notre cher papa рассказывал студентам, указывая на складки живота и
разросшийся до неприличных размеров покойниковский желудок (профессор его
называл Panza, что значит брюхо, о чём скоро будет) про эту эпоху жадных до
денег буржуа, неистовых реформаторов и неистовых папистов, эпоху, когда вдруг
всем стало понятно, что если я мыслю, то я и существую («обязательно встаёт
вопрос, – подчёркивал он, – а если не мыслю… то уже и?.. – конечно, встаёт ответ,
– шутил шутник, – уже и!»), рассказывал про эпоху прециозных благородных
поэтов и, напротив, поэтов, потерявших всякое фантазийное ощущение мира,
всякое ощущение карнавальной стихии1 и всякие благородные нравы (надо
помнить, что ещё сколько-то, может, сто (тыщ) лет назад поэты должны были
скрывать своё благородство (какое там у поэтов благородство? – говорили в
свете), благородное происхождение и сочиняли стишки, под именем какого-
нибудь, извините, Шекспира, Марло Кристофера, Гераклита, Гомера, а если
хотите и Вергилия; notre cher papa был, в некоторой степени, знатоком, знатоком
и любителем, ах, любителем, потому что без этого было никак не отвлечься от
процарапанных на синих масляной краской выкрашенных стенах словечек, будто
жизнь прожить не поле перейти, от этой – уже некрасоты лежащей на столе… был
любителем этой эпохи короля с короткими ножками и его наставника Мишель-
Ришара, и, снова же, де Лаланда, и Мадлен де Скюдери (девицы Скюдери),
которая скрывалась за именем своего брата-поэта… да чего только папа не был
любителем, как уже сказано, а ещё наш Papa… Приготовились! да вы уже и сами
догадались, внимание! был, па-то-ло-го-а-на-то-мом, тем, да, да, как раз тем,
который снился ей во главе депутации своих, снова же, клиентов, с жизненными,
снова же, лозунгами у метро (папочка снился), и тем, который отпустил студента
Жабинского и студентку Софи на свободу, когда понял, что им не до
малоберцовой кости, у которой есть передняя, а есть и задняя поверхность и не до
пекинской уточки мандринки, черепушка которой, как все помнят, взывала к
отчаянным мыслям о вечном, хотя питается-то в жизни, это знают даже
школьники, уточка в жизни питается всего лишь углозубами, и, тем не менее,
остаётся верной до самой смерти своему единственному мандариновому селезню)
1 о которой нам всё так хорошо рассказал Михаил Михайлович Бахтин.
49
… выходим из длинных скобок: …у папы на столе (если не помните о чём мы,
вернитесь в начало абзаца) лежал череп китайской уточки бывшей мандаринкой,
маленькая черепушка, которая любила и была когда-то до конца дней верна
своему другу, и, при взгляде на которую, у Софиного папы глаза пучились,
пялились и оказывались, как сказал Антон Павлович Чехов, на мокром месте, я
бы сказал, мокрели. Почему? Может, Papa воображал Абеляра, Элоизу, Тристана,
Изольду и Гамлета с Офелией или Ромео с Джульетой наконец… словом, всех,
любовь которых подлым выстрелом в спину оборвала злодейка судьба… У papa
были проблемы? Не знаю. Но не его проблемы у нас главные.
Семья в сборе. Домашние чтения. Папа читает про подвязки, реверансы и
салоны…
«Карта сия лучшее место в «Клелии». Вот дорога, ведущая от Новой дружбы к
Нежности. Вот Нежность-на-Любовной склонности, Нежность-на-Уважении,
Нежность-на-Благодарности, как говорят Кумы на Ионическом море или Кумы на
Тирренском море1. А вот деревни Мужество, Великодушие, Исправность,
Угождение, где надо пожить. И наконец Учтивая Записка и, наконец, Любовное
Письмо!..»
– Нет, Ваше прекрасноходительство, графиня Кумская, – игралась в пьесы со
своими куклами маленькая Софи, – Вы не можете так просто подавать знаки
внимания безусому кавалеру Д.
– Но я же… – возражал кавалер.
– Не спорьте, – говорила Софи, – кавалер! Подите вот, поживите, сначала, в
деревнях…
Все мадемуазели, мадлены и скюдери поднимали крик… кто был за кавалера,
кто за мадемуазель Кумскую, а кто за Софи…
«Чудесно! Превосходно! – это уже папа продолжал читать, – восклицали в один
голос ученые мужи и безусые поэты, и все, от Малерба, до Анжелики2, – Господи!
бедная девочка Софи, – и все под водительством мадам Рамбуйе, – ещё раз Pardon,
– а Буало Никола-Депрео, – Господи, прости ещё раз меня грешного, – только
Буало, – великий стилист, если кто не знает (Софи тогда не знала… сейчас может
и знает), мирил всех:
Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе, – декламировал Буало, -
Но рифма не должна со смыслом жить в разладе.
Меж ними ссоры нет и не идет борьба:
Он – властелин ее, она – его раба, -
– И всё бы хорошо! если бы только поэты не водили так часто муз в публичный
дом, – добавлял сатирик и поэтический законодатель…
1 Я бы добавил: как говорят
