И вот в стенах театра Советской Армии вторая встреча, когда я принес на суд режиссера очередную порцию джазированных военных песен. Шадрин (почти Щедрин, мистика!) чем-то был неудовлетворен в моих эскизах и призвал, в качестве третейского судьи, музыкального руководителя театра, коим и оказался вездесущий Дашкевич. Опять я выслушал ряд поучений, впрочем вполне справедливых (неуместная джазовость портила дело). О той, первой встрече он, разумеется, не вспомнил и видел меня "впервые". Режиссеру понравились дельные замечания муз-рука, а я подумал: ну вот, пускай он сам вам и пишет. Последующее сотрудничество Дашкевича с мелодекламатором Еленой Камбуровой подтвердило, что подобные пафосные, псевдогероические опусы и были его стихией.
Я же, придя домой, осознал, что взялся не за свою тему и опять стою на пороге "продажи души дьяволу". Жил я тогда без телефона и связь была односторонней, что порой спасало от ненужных контактов. В то время с Пресни, где я жил, до площади Коммуны еще ходил уютный трамвай. Положив подмышку пухлый сценарий, и, решив прервать этот затянувшийся и уже ненужный контакт, я воспользовался удобным транспортом. Войдя в пятиугольное здание, я отдал сценарий тосковавшему привратнику и попросил его передать сей талмуд хромому режиссеру.
Естественно, что меня больше никто не разыскивал, но и в театральном репертуаре знакомое название так и не появилось. Примерно похожим образом завершился мой роман и с "Современником". Решила Галина Волчек поставить "Hа дне" Максима Горького (о как далеко от джаза !), а тут я опять болтаюсь ну она и ко мне: напиши музыку. Я, понятно, встрепенулся: какую же, неужели джаз? Ан нет! Говорит: надо использовать мелодию каторжно-тюремной песни "Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно", и чтобы она видоизменяясь, звучала на протяжении всего спектакля, передавая различные состояния героев.
Я, загасив робкий голос подсознания: опять не за свое дело берешься принялся за работу. Решил: коль не джаз, то пускай будет "современка". Hаписал вариации на тему этой мерзкой песни в духе Шенберга и для струнного квартета. Результат конечно предугадать не трудно. Мой замысел оценен не был - тему песни Галя просто узнать не смогла и подумала, что я ее разыгрываю.
Так вот дважды дьявол мою душу не принял - видать, не вкусной она ему показалась. Этой последней историей и заканчиваются мои похождения по телецентру и театрам. Дальше следует сплошное "на дне", но не горьковское, а самое настоящее, жизненное, с работами в ресторанах и бесконечными пьянками. Всплыть удалось, но ой как не скоро! Ряд лет спустя, в Лаврушинском переулке я столкнулся нос к носу с Олегом Табаковым. Тот выходил из агентства по авторским правам, где и я получал какие-то копейки. Я тогда еще не подозревал, что Табаков помимо исполнителя, может быть и автором. А он таки был им, и весьма преуспевающим.
Hа мой вопрос, сопровождаемый, вероятно, не слабым перегаром, типа:
- Леонид Ильич, я Крупская. Вы меня помните? - последовал соответствующий ответ: - Да, и мужа вашего, Крупского, тоже помню!
15. КАК Я ХОТЕЛ ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ.
Был на радио в 60-е годы замечательный джаз-оркестр п/у В.Людвиковского, официально именовавшийся как Концертно-Эстрадный. Слово "джаз" резало слух партийным бонзам. Играли в этом оркестре лучшие музыканты страны: Г.Гольдштейн, К.Hосов, А.Зубов, В.Чижик (трубач, не путать с пианистом), Б.Фрумкин, А.Гареткин и др. В тот период муз. руководителем был Г.Гаранян, а сам В.Людвиковский считался - художественным руководителем. Репетировали они в клубе министерства финансов, расположенном недалеко от Красной площади. Многие музыканты захаживали к ним в гости - центр города - удобно! Захаживал и я, принося иногда свои пьесы, в надежде, что сыграют.
Я тогда работал тоже в оркестре, но п/у Л.0. Утесова. Из множества пьес, приносимых мною, ни одна так и не прозвучала в эфире. Мне объясняли, что пишу я слишком сложно и не похоже на ту звуковую гладь, которая должна, по мнению муз. редакции, услаждать неискушенный слух простого советского человека. Должно быть что-то мажорное, бодрое, а у тебя все не то: - зачем какое-то "Посвящение Хоресу Сильверу"? Да и диктор-то запнется, произнося непривычное, несуразное имя! Сами же музыканты переиначили это название в "херес" Сильвера - херес, как известно, сорт вина, и очень этим забавлялись.
Сознаюсь: не хотелось мне писать как все, в бодро-советском стиле. Я это считал уступкой принципам, изменой джазу да и вообще, - продажей души дьяволу. Hо меня Жора Гаранян стал убеждать: напиши одну пьесу попроще, для отвода глаз - редакция пропустит, а дальше легче будет и дело пойдет. В ту пору был я весьма морально неустойчив: пил, безобразничал, потом раскаивался, просил прощения и пр. Короче - дал себя уговорить!
Решил: продам один раз душу дьяволу, посмотрю, что из этого получится. И вот, буквально насилуя себя, я сочинил какую-то пьесу в стиле тех, что звучали в эфире. Мало того, я еще и партии сам из партитуры выписал - уж так хотелось, чтобы побыстрей сыграли. Пришел я на репетицию, раздал ноты. Все какие-то сидят насупленные, мрачные, но сыграли и Жора говорит:
- Теперь то, что нужно, но, увы - нас разгоняют...
Я слегка опешил. Вскоре выяснились и подробности: на днях сам Людвиковский по пьянке угодил в милицию и на Радио незамедлительно пришла "телега", а этого только и ждали. Руководство во главе с Лапиным давно уже точило зубы на этот рассадник джазовой заразы и повод представился.
Собрал я ноты, положил в портфель и пошел гулять по Москве. Шел и размышлял: хотел я продать душу дьяволу, а тот не принял. Значит делать мне это противопоказано! Меня же и наказали. Размышляя, вышел я на набережную Москвы-реки.
- И зачем мне теперь нужны эти ноты? - думал я. - Куда их деть?
Затем раскрыл портфель, достал партитуру, партии (сколько потрачено времени и сил!) и пустил их по ветру. И полетели над водой белыми чайками нотные листы в сторону Крымского моста.
