Россия и Европа. 1462-1921
Самые знаменитые, вошедшие во все хрестоматии, строки из «Апологии сумасшедшего» Петра Яковлевича Чаадаева обычно цитируются так: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами». Это гордые слова и не удивительно, что они так часто цитируются: они делают честь народу, давшего миру такого мыслителя.
Продолжение этой цитаты, однако, отнюдь не менее значительно. Может быть, более. Вот как заканчивается оборванная на середине мысль Чаадаева: «Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит её; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны отечеству истиной».
С тем, как именно видел свою страну Чаадаев и что имел он в ви-
4*
ду под истиной, которой обязан был отечеству, читатель трилогии подробно познакомится во второй её книге. Самое сжатое представление об этом дают нам строки из третьего его Философического письма 1829 года: «Скоро мы душой и телом будем вовлечены в мировой поток... и, наверное, нам нельзя будет долго оставаться в нашем одиночестве. [Это] ставит всю нашу будущую судьбу в зависимость от судеб европейского сообщества. Поэтому чем больше мы будем стараться слиться с ним, тем лучше это будет для нас».
Не менее существенно, что с этим суждением Чаадаева безоговорочно согласился и Пушкин, который, как мы помним, вовсе
не всегда соглашался со своим старшим товарищем. «Горе стране, — ответил в этом случае Александр Сергеевич, — находящейся вне европейской системы».
Скажу честно, когда я впервые прочитал эти строки, а было это, как понимает читатель, в достаточно нежном возрасте, поразили они меня словно громом. Как могли, думал я, руководители России на протяжении столетий не понимать того, что было азбучно ясно Пушкину и Чаадаеву почти двести лет назад? А именно, что сознательно оставляя страну «в одиночестве», «вне европейской системы», обрекают они свой народ на горе? Ведь это поистине уму непостижимо! Повзрослев, я нашел ответы на многие вопросы. Но на этот, признаюсь, ответа я так и не нашел.
Так или иначе, в переводе на современный академический жаргон истина Чаадаева сводилась к следующему: он предложил постоянно действующий критерий политической модернизации России. В отличие от всех других форм модернизации (экономической, культурной или религиозной) политическая модернизация, если отвлечься на минуту от всех её институциональных сложностей, вроде разделения властей или независимости суда, означает в конечном счете нечто вполне элементарное: гарантии от произвола власти.
Во второй четверти XIX века, во времена Чаадаева и Пушкина, Европа была единственной частью тогдашней политической вселенной, сумевшей этот произвол минимизировать. Нужен был, однако, гениальный без преувеличения прогностический дар, чтобы в их время предугадать, что только Европа — несмотря на все откаты, эпизодический регресс и даже братоубийственные гражданские войны, вроде наполеоновских, — в силах самопроизвольно довести свою политическую модернизацию до конца. Другими словами, элиминировать произвол власти.
Тем более трудно это было предвидеть, что два важнейших европейских сообщества — германское (со времен первых романтиков XIX века) и российское (со времен Николая I) — обнаружили отчетливую тенденцию противопоставлять себя остальной Европе. Такие выпадения из «великой семьи европейской», говоря словами Чаадаева, с несомненностью обличали своего рода, если хотите, политическую недостаточность этих сообществ, их неспособность к самопроизвольной политической модернизации.
Это обстоятельство не только затрудняло прогноз, но и обостряло в глазах русских мыслителей необходимость компенсировать политическую недостаточность России «слиянием» с Европой, по выражению того же Чаадаева.
2 У немцев не было своего Чаадаева. И у Иоганна Вольфганга Гете, к которому относятся они так же, как мы к Пушкину, никакой особенной тревоги это странное «выпадение» Германии из Европы, тоже, сколько я знаю, не вызвало. Ничем хорошим тем не менее закончиться оно не могло. Не это ли имел в виду крупнейший английский историк А.П.Тейлор, когда писал полтора столетия спустя: «То, что германская история закончилась Гитлером, такая же случайность, как то, что реки впадают в море»? Так или иначе, понадобились эпохальные поражения в двух мировых войнах, чтобы Германия воссоединилась с Европой.
Россия, однако, тоже не послушалась грозного предостережения самого выдающегося из своих политических мыслителей. Почему не послушалась, подробно, конечно, обсуждено в трилогии. Важно для современного читателя то, что заплатила она за небрежение советом Чаадаева неимоверно, умопомрачительно дорого — не только затянувшимся на столетия крестьянским рабством или десятками миллионов жизней, поглощенных ГУЛА- Гом, но и тем, что оказалась отрезанной от нормальной (европейской, по Чаадаеву) жизни, обречена мириться с произволом
власти и с унизительной второсортностью своего быта, не говоря уже о неуверенности в завтрашнем дне, терзающей её и по сию пору (достаточно вспомнить хотя бы о «проблеме 2008»).
Но главное, обречена оказалась страна мириться с тем, что брела по истории спотыкаясь, то и дело попадая в глубокие, затягивавшиеся на долгие годы, если не на поколения, исторические тупики.
Я не думаю, что кому-нибудь в России нужно объяснять, что такое исторический тупик. Союз Советских Социалистических Республик, в котором большинство из нас прожило часть своей жизни, был одним из таких российских тупиков. Мы тотчас поймём это, вспомнив, что едва он закончился, обнаружили мы вдруг, что жизнь придется начинать с чистого, так сказать, листа, беспощадно меняя в ней ВСЁ — от основ повседневного бытия до индивидуальной психологии. Менять, признавая тем самым, что страна десятилетиями шла в никуда.
Или, как сказал известный американский историк проф. Н.В. Рязанове кий по поводу другого такого тупика, «Россия так и не наверстала тридцать лет, потерянных при Николае I». Потерянные поколения — вот что такое исторический тупик.
Еще важнее, однако, для современного читателя то, что и сегодняшние лидеры страны по-прежнему ведут её курсом, противоположным совету Чаадаева. Курсом, вполне возможно чреватым еще одним историческим тупиком.
Многие в России такой курс поддерживают, некоторые против него возражают, но и те и другие не в силах доказать ни правильность, ни ошибочность этого курса для будущего страны. Да и возможно ли доказать это, опираясь на жизненный опыт одно- го-двух поколений, на которые вынуждены опираться те, кто принимает сегодня судьбоносные решения?
3 Это особенно обидно потому, что способ доказать правоту (или неправоту) Чаадаева существует. Больше того, это единственный способ понять, вопреки Тютчеву, Россию умом. В просторечии называется он «история страны». В случае, конечно, если история эта понимается не селективно, не как вчерашняя лишь или позавчерашняя, но во всей ее «общности и целостности», используя выражение, употребленное в совсем другой, как мы увидим, связи известным мыслителем XIX века Н. Я. Данилевским.
В конце концов за двадцать поколений своей государственности не раз стояла Россия на аналогичных исторических перекрестках, опять и опять выбирая путь в будущее. Порою выбор её лидеров был правильным, но нередко оказывался он и ошибкой. Иногда непростительной, грубейшей. По крайней мере, трижды заводил он страну в болота исторических тупиков, выход из которых требовал от народа огромных, бывало, и страшных жертв. Так вытаскивал Россию из московитского болота XVII века Петр I. Так вытаскивал её из николаевского болота в середине XIX века Александр II. Так, наконец, под напором «снизу» выводили её из тупика советского в конце XX века Горбачев и Ельцин. И опять и опять приходилось подданным Российской империи во всех этих случаях начинать жизнь с чистого листа, невольно признавая таким образом, что десятилетиями страна шла навстречу
катастрофе. »
Отсюда замысел трилогии.
Почему, в самом деле, не попробовать нам с читателем опереться на опыт всех двадцати поколений, живших и умерших на этой земле с самого начала её государственного существования? На опыт всех стратегий, выбиравшихся её лидерами на протяжении пяти столетий?
Драматическая и для большинства читателей совершенно неожиданная картина откроется нам, едва попытаемся мы это еде- лать. Все магистрали и закоулки отечественной истории окажутся перед нами как на ладони. И все роковые ошибки тоже.
Увидим мы, например, как, стряхнув с себя более чем двухвековое варварское иго, расцвела страна, вступив во главе со своим первостроителем великим князем Иваном III в эпоху, которую я назвал Европейским столетием России (1480-1560). Увидим поразительные для своего времени, нередко опережавшие тогдашнюю Европу реформы, которые открывали, казалось, перед страной перспективу дальнейшего роста и процветания.
