Ознакомительная версия.
— Мне завтра очень нужно в школу!
— Вот завтра всё и решим…
* * *
С утра Лису рвало. Умывшись и заглянув в зеркало, она себя не узнала. Кожа стала землисто-бледной, местами почти прозрачной, глаза ввалились. Бок уже не болел, а тянул и непрерывно покалывал.
— Я иду в школу, — заявила Лиса маме и, пошатываясь, принялась надевать форму.
— Сдурела?!! На себя посмотри — зелёная совсем… Никакой школы! Сейчас же едем в больницу. Причём срочно!
В приёмном отделении у Лисы тут же взяли кровь на экспресс-анализ. Через пару минут появился встревоженный хирург.
— Быстренько на каталку и в операционную! И поживее, поживее! — сестры засуетились вокруг моментально впавшей в апатию девочки, а врач, обернувшись к маме, уточнил: — Боли давно начались?
— Вчера вечером…
— Однако… — покачал он головой. — Надо было сразу везти! Боюсь, дотянули до перитонита.
Медсестры Лису раздели, заставив снять даже трусики, облачили в ветхую больничную сорочку, положили на каталку, накрыли усеянной множеством размытых печатей простынёй и, вытолкнув каталку в коридор, куда-то повезли. Лиса завертела головой — её охватили неприятные предчувствия, хотелось в последний раз увидеть маму.
Та, неуверенно улыбаясь, стояла в самом конце коридора, махала ей рукой и становилась всё меньше и меньше, пока каталка не свернула в какую-то боковую галерею. От страха у Лисы отнялся язык, в голове вертелась одно: «В школу я не пошла. Теперь точно все подумают, что я струсила, и решат, что и в самом деле оболгала Светку… Ну и пусть! Так мне и надо! Вот умру, и всё кончится…»
Как раз на этой мысли её схватили за бока и переложили на узкий и до безобразия холодный операционный стол. Лиса судорожно ухватилась за его обитые толстой алюминиевой полосой края. Ей показалось, что после того, как её усыпят, она непременно соскользнёт и упадёт на ещё более холодный кафельный пол и разобьёт себе голову.
— Я упаду! Я уже падаю! — как заведенная повторяла она, но медсёстры почему-то не хотели её слушать.
— Не волнуйся, миленькая, не упадешь! Сейчас мы тебя привяжем. Ремнями, — это пришел доктор, и его слова не разошлись с делом.
Лиса лишь обречённо ойкнула.
Засыпая, она подумала, что доктор — совершенно несимпатичный мужчина, хотя и из очень знаменитой (так сказала мама) династии врачей. Да и в самой Шаумяновской больнице, несомненно, было слишком мало торжественности.
Лисе совершенно расхотелось умирать в таком месте.
Каждый человек — это мир, который стоит любых миров…
Амедео МодильяниЗабытье длилось недолго.
Лиса осторожно приоткрыла глаза и уткнулась взглядом в кусок белой ткани, закреплённой на уровне её груди на П-образном штативе. Зачем нужна эта «занавесочка», она догадалась сразу же: доктор и медсёстры отгородились от неё, чтобы без помех заняться там чем-то страшным, кровавым… И это страшное и кровавое они делают с ней … С ней!!!
Она видела склонённую над её животом голову доктора, его щедро накрахмаленный колпак и закрывающую половину лица марлевую повязку… По небрежному шевелению затянутых в марлю губ почти улавливала, о чём он там говорит.
Лиса заволновалась. Очень. Ей вдруг захотелось, чтобы эту раздражающую её тряпочку, эту занавесочку убрали. Немедленно. И захотелось этого пронзительно, чуть ли не до судорог.
Она неловко дёрнулась, и доктор сразу же заметил это движение.
— Анестезиолог?! Почему пациент не спит? Мышей не ловим?!! — и тут же, сменив тон, улыбнулся Лисе. Улыбнулся приветливо — это было видно по собравшимся у глаз морщинкам. — Чего не спим?.. — спросил он довольно спокойно и вдруг гаркнул: — А ну-ка, больная, смирно мне лежать!!! И чтобы никаких шевелений! Понятно?
Его голос был очень строгим. Даже мама так с ней никогда не разговаривала.
Лисе стало страшно. Очень страшно. До озноба.
— Мне холодно… — пожаловалась она доктору.
— Посмотрите на неё! Совсем не даёт работать!!! — возмутился тот. — Хочешь, чтобы я промахнулся и отрезал тебе то, что не надо? Хочешь? Я могу, только попроси! У нас местные коты жуть какие голодные и такому «подарку» только обрадуются!
«Голодные коты? Коты-людоеды? Не смешно. Ни капельки», — слушать такие грубости было обидно и Лиса, отвернувшись, зашмыгала носом, а потом и вовсе расплакалась. Тихо, беззвучно и очень горько. Весь окружающий мир сразу же сжался в точку. Накатила боль. Она оглушила, накрыла с головой и выключила все мысли. Нестерпимо захотелось пить.
— …я пить хочу…
Никакой реакции.
Лиса решила, что её не слышат, и повторила свою просьбу ещё раз. Жалобнее и громче.
Вновь молчание.
Из неё тянули кишки. Ещё немного, и вытянут их все… От боли и обиды она не сдержала стона… Вокруг не прореагировали.
«Надо же какое невнимание! — отметила Лиса машинально. — И как только их на такую работу берут?!»
Пить хотелось отчаянно. Она попробовала собрать немного слюны, но та никак не собиралась. Исчезла, словно её никогда и не было. Из попытки облизать одеревенелым языком пересохшие губы тоже ничего не получилось.
— Я пить хочу! — повторила она свою просьбу и заплакала уже не прячась.
— А что именно хочешь? — наконец откликнулся доктор.
Голос у него был весёлым. И это в такой момент!
Но Лиса обрадовалась. Так она, наверное, ещё никогда в жизни не радовалась. Поверила, глупая, что сейчас её напоят. Она даже представила, какими огромными глотками будет пить.
— Пить хочу.
— Ну, это как раз ясно. Но как-то уж слишком абстрактно. Я о другом спрашиваю — что именно будешь пить? Пива хочешь?
— Не хочу пива, воды хочу… — эти последние слова дались с большим трудом.
— Нет!!! Пиво и только пиво! Откуда у нас тут, в нормальной хирургии, вода?!.. Мы — люди приличные! Только спирт и пиво!
В операционной весело рассмеялись. Кто смеялся, видно не было — похоже, что все. Лисе от их такого дружного непонимания, от такой чёрствости медперсонала расхотелось жить.
— Напрасно отказываешься! Светлое пиво в такой баньке — это же благодать!
— Вы издеваетесь?.. Я не пью пиво! — у оскорблённой Лисы задрожал подбородок.
— Откуда ж мне было знать…что ты к нам такая… вся из себя непьющая попадёшь?.. — пробормотал доктор.
По его закушенной губе и сосредоточенному виду Лиса поняла, что именно сейчас он что-то отрезает. У неё отрезает!!!
— Ну, вот и всё! — перевёл дыхание её мучитель и выбросил что-то мелкое и, похоже, очень скользкое в стоявшую на каталке эмалированную ванночку.
Тут же, после короткого кивка доктора, к нему подбежала медсестра и огромным марлевым тампоном сноровисто промакнула его обильно усыпанный крупными каплями пота лоб. После этого доктор облегчённо вздохнул и с неподдельным участием пояснил:
— Пойми, малышка, нельзя тебе сейчас пить. Надо потерпеть… Потерпишь? — и, обращаясь куда-то в сторону, приказал: — Да не стойте же вы истуканами — смочите ей губы!
В стороне завозились, и сразу же кто-то провёл мокрым тампоном по её сухим губам. Это было здорово, но рука, в которой было долгожданное спасение, тут же пропала. Лиса рефлекторно потянулась губами вслед за исчезнувшей живительной влагой.
— … ещё… ещё…
— Больше нельзя! Потерпи, маленькая! Мы уже заканчиваем. Сейчас шить тебя буду. Шовчик маленький и аккуратный сделаю… Когда мужик зашивает, он об эстетике не забывает… Чтобы потом другим мужикам приятно было… И рукам и глазу… Тебе об этом не рассказывали? Нет?.. Ну, ничего — теперь сама кому-нибудь, при случае, расскажешь…
Доктор дружески подмигнул и после этого уже не отвлекался.
— На-а-аконе-е-е-ец-то усну-у-у-ула… — протяжно отметил смутно знакомый густой бас, пробившись сквозь ускользающее сознание.
* * *
Очнулась Лиса уже в палате. Нестерпимо болело всё тело, каждая его клеточка, каждая точечка…
«Кончилась моя жизнь! Кончилась…» — печально подумала она.
Стоило открыть глаза, как в поле зрения сразу же появилась заботливая фигурка мамы и, упреждая неизбежный вопрос, извиняющимся тоном зашептала:
— До утра потерпи. Пить только завтра можно. Да и то не сразу, а по чуть-чуть. По глоточку. Нам с тобой, доча, надо до утра продержаться. Одну только ночку…
Мамин шёпот показался Лисе очень громким. Даже уши заломило.
Со всех сторон тут же донеслись голоса — подбадривавшие, но и подтверждающие мамины слова.
Лиса обвела взглядом палату. В тусклом свете ночника угадывались костлявые силуэты дюжины железных коек. На их спинках в хаотическом беспорядке висели полотенца, какие-то тряпочки и совершенно выцветшие застиранные больничные халаты. Углы тонули в сумеречной тени, которую не могла разогнать даже полная луна, осторожно заглядывавшая в палату сквозь зарешечённые окна, в стёкла которых периодически ударяли разлапистые ветки по-зимнему голого тополя.
Ознакомительная версия.
