Лоре Во
25 февраля 1940 Бизли
Моя дорогая Лора,
акции мои котируются высоко. Я прочел двадцатиминутную лекцию о разведпатрулях, и она вызвала всеобщее одобрение. С другой стороны, майор Корнуолл подслушал, с каким презрением я отзываюсь о директоре Хайтской школы стрелкового оружия, и сделал мне выговор, отчего пришлось спуститься с небес на землю.
Вчерашний день выдался не из легких. К нам с Мессер-Беннетом пристал бригадир[105]: «Я слышал, на выходные вы остаетесь в лагере. Проведете день у меня». Заехал за нами на машине в 12.30 и привез в сильно траченный временем дом тюдоровских времен, из тех, в которых живут биржевые маклеры. «Вы его сами построили?» — спрашиваю его в шутку. «Я?! Построил?! Да этому дому четыреста лет!» Супруга бригадира знает свое место, муж раздает ей бесконечные поручения. «Женщина! — кричит он ей. — Ступай ко мне в логово и принеси сапоги!» И еще по-свойски над ней подшучивает. Рассказал нам, смакуя подробности, как прошлой ночью, когда она несколько раз вставала к больному ребенку, ее по возвращении ожидал какой-нибудь сюрприз: то веревку в дверях натянет, то кувшин с водой на дверь поставит. Ей, впрочем, подобное обращение, как видно, нравится, вид у нее здоровый и веселый, в доме бессчетное число детей.
После обеда отправились с бригадиром на прогулку, и он все время повторял: «Не называй меня сэр». Рассказывал нам, как он поступает с провинившимся. «Выбирай, — говорит ему, — или военно-полевой суд, или сам тебя накажу». — «Уж лучше сами наказывайте, сэр». — «Сказано — сделано: всыплю от души десяток-другой розог, и хорош!»
Когда мы вернулись с прогулки, он показал мне чудовищную книгу стишков и рисунков, которую они с женой сочинили и проиллюстрировали для одной из своих дочерей в подражание «Сказкам просто так»[106]. Пришлось прочесть все стихи до одного, читал и слушал у себя за спиной его хриплое дыхание. Потом вместе решали кроссворд, пока из Лондона не приехала его дочь, она работает секретаршей у зубного врача. Рассказала мне, что раньше работала лифтершей в «Таймс-Бук-Клаб» и лишилась работы, так как на Рождество повесила в лифте омелу. Бригадир счел, что эта история не для моих ушей, и пришел в неописуемую ярость. Когда он злится, лицо у него из ярко-красного становится фиолетово-серым. Эта дочка, она от первой, умершей жены, вызывает у бригадира постоянную ярость. Потом мы с ней заговорили о низкопробных ночных клубах и говорили бы долго, если б я не заметил, что отец багровеет на глазах и вот-вот лопнет от бешенства. Все истории супруги бригадира сводились к тому, сколько их семье довелось перетерпеть во время отпусков: бригадир имел обыкновение проводить их с риском для жизни. А бригадир сказал, что не имел бы ничего против войны, если бы не лишился из-за нее хоккея. Непростой персонаж. К ужину явились майоры, много майоров со своими спутницами жизни. Все жены, как ни странно, иностранки: одна русская, другая шведка, третья немка. По поводу чего бригадир отпускал замечания вроде: «Попробуй скажи им, что я об их чертовых странах думаю!» А потом громко спросил меня, в самом ли деле нельзя курить трубку, когда пьешь марочный портвейн, и почему. Я ответил, и он опять сделался фиолетово-серым.
«В Египте доверять можно только одному человеку — Гассану Бею. Повезло, что он теперь главный советник короля[107]. Белый человек. Могу рассказать, что он собой представляет. Едем мы с ним из Луксора в Суэц, в вагоне, кроме нас, никого. Одна узкая колея, по обеим сторонам пустыня, жарища не приведи Господь. Десять часов едем — без всякого дела. Думал, с ума сойду. Слава Богу, у меня с собой мяч был от гольфа. Поставил я Хассаняна в один конец коридора, сам встал в другой, и давай мы с ним этим мячом перебрасываться, кто в кого больней попадет. Целый день перебрасывались. Такое не всякий гиппи выдержит. Тогда-то я и понял: кому-кому, а этому гиппи доверять можно».
Твоего друга Бейли чуть было не выгнали из бригады — ни один инструктор не сказал о нем доброго слова. Дали ему все же шанс. «Надеюсь, я ему не наврежу, если скажу тебе, что я собирался одного из вас уволить, — сообщил мне бригадир. — Он сказал мне, что в мирной жизни был репортером в ‘Стар’, и я решил, что это его оправдывает». — «Вы ему навредили, — сказал я, — но могу вас заверить, он не плох». — «Да, он очень хорошо говорил в свою защиту, мне понравилось». Я не стал спрашивать, не отделал ли он его розгами.
Здесь только что побывал капитан Макдоннелл со своей супругой. Говорит, что ничего не случится, если мы неделю-другую проживем не в казармах. А вчера он заявил, что полковник сказал — никаких увольнительных. Как видишь, день на день не приходится.
А еще бригадир сказал: «Ты, надо надеяться, пасквиль на нас не пишешь, чтоб над нами потом посмеялись. Был тут один гнусный тип, Грейвз зовут, написал книгу „Прощание со всем этим“[108]. Высмеял своего бригадира. И как не стыдно!» Слава Богу, подумал я, что он не знает про это письмо.
С любовью, Ивлин.
* * *
Лоре Во
18 февраля 1941[109]На борту «Гленроя» по пути в Египет
Моя дорогая Лора,
в настоящее время борода у меня выглядит устрашающе. Я ее сфотографировал и тебе пришлю. Она еще не проявлена — ни фотография, ни борода. За вычетом бороды писать почти не о чем. В письмах, которые мы пишем домой, она занимает центральное место. Боимся, как бы цензоры не заподозрили, что это шифровка. Как бы то ни было, благодаря ей у меня есть теперь хобби. В долгом путешествии хобби, увы, столь же необходимо, как канарейка или комнатное растение, за которыми присматриваешь изо дня в день.
С каждым днем азартные игры занимают в нашей жизни все больше места. По вечерам здесь играют «в железку», ставки не ниже 50 фунтов. Вчера Рэндольф[110] проиграл больше 400 фунтов. Я за этим столом не играю, предпочитаю покер «по маленькой» и, представь, нахожусь в выигрыше — правда, весьма скромном.
Читаю лекции об Абиссинии, которая мне осточертела. Большую же часть дня сплю.
Дэвид Стерлинг редко появляется до ужина.
Все запасы спиртного выпиты, и по вечерам жизнь веду трезвую. В следующем порту надеемся пополнить запасы.
Если наше благосостояние почему-то вызывает у тебя тревогу, не колеблясь, обращайся к Памелле Черчилль[111] — о нас ей известно абсолютно все.
Прочел «Фанни при свете газа»[112] — понравилось. И еще одну книгу про Анджелу Бальфур[113], называется «Манон Леско».
С любовью, Ивлин.
* * *
Нэнси Митфорд[114]
31 мая 1942[115] Ардроссан, Эйршир
Дорогая Нэнси,
получилась чудесная посылка. Есть только одна книга, которую читаю с гордостью; вкладываю и ее тоже. Не пришлете ли в ответ что-нибудь поучительное?
После долгих зимних месяцев аскезы в составе морских пехотинцев, чему предшествовали еще несколько месяцев бесконечных проволочек, которые можно было бы назвать «боевыми бездействиями», — мы с Бобом Лейкоком[116] вернулись из Шотландии.
На завтрак каждый день ем омлет и грейпфрут, поскольку в здешних местах в нормирование съестного не верят. До войны мне (как, подозреваю, и Вам) никогда не приходило в голову питаться грейпфрутами. Но даже при наличии грейпфрутов и прочих яств война нравится мне теперь куда меньше, чем раньше. Впрочем, через пару лет, когда перебьют наших солдат, и мы с Вами и Коннолли[117] сможем отстаивать нашу культуру без всякого вмешательства со стороны, война станет лучше. <…>
Думаю, этими книгами будут зачитываться мои внуки (если, конечно, они научатся читать, в чем у меня есть сомнения). Я скажу им, что эти книги были собраны в разгар величайшей войны великим прозаиком и выдающимся критиком. Вам не кажется, что было бы забавно посмотреть на книги, отобранные Саути и посланные капитану британского флота во времена наполеоновских войн? <…>
* * *
Леди Дороти Лайгон
23 марта 1944 года
Дорогая Попка,
ужасно рад был Вашему письму. Хочется надеяться, что и Вы получите мое. Постараюсь не выводить из себя цензора, но мои сегодняшние взгляды настолько отличаются от тех, к которым склоняет меня Брендан Брэкен[118], что я могу очутиться в тюрьме в любую минуту. Будет обидно, если из-за меня упекут за решетку и Вас.
В настоящее время я в Чагфорде, перевожу дух от военных обязанностей и, как следствие, тружусь так, как не трудился последние пять лет. Пишу замечательную и очень печальную книгу[119] об очень богатых, прекрасных, родовитых людях, которые живут во дворцах и если и страдают, то исключительно из-за самих себя. Их соблазняют два ненасытных демона, секс и спиртное, а ведь в наше время найдутся демоны и похуже.
От второго демона я и сам в последнее время натерпелся. В Лондоне я, как говорится, не просыхал. И начал терять память, а ведь для человека, живущего прошлым, потеря памяти равносильна потере жизни. Я даже немного встревожился, но потом понял, что мне нужна была работа по сердцу. Я здесь уже полтора месяца, мозги прояснились, и сейчас мне пишется лучше, чем когда-либо в прошлом. Иногда меня навещает малютка Лора. Жизнь она ведет поистине героическую: через несколько недель должна родить очередного ребенка.
