Сном рока заячьим да лисьею повадкой?
Охотники на львов! Их мощный ряд — не мал.
Но сей лисице барс их в должный срок подмял.
Я взором опыта на мир взглянул, — и что же?
С чесанием руки все наслажденья схожи.
Так хорошо руке! А тронь, а снова тронь, —
И скоро руку жжет мучительный огонь.
Хоть сладостно пьянит благая чаша мира,
Похмелье — лишь оно останется от пира.
Забудь свою печаль: ее не стоит свет,
И радости твоей твой мир не стоит, нет!
Уставил яства мир направо и налево, —
Но вкусишь только то, что умещает чрево.
Сто кладов у тебя иль только лишь динар, —
Лишь то, что сможешь съесть, от мира примешь в дар.
Пока во здравье ты, пока не стал ты хилым,
Твой дух всем сумрачным противостанет силам.
Коль поколеблен дух, коль в нем не стало сил —
Напрасно бы у звезд здоровья ты просил.
Твой улыбнется рот земному пепелищу,
Коль естество твое усваивает пищу.
Коль человек взомнит: «Уж мне надежды нет», —
Путей спасения он забывает след.
Мир и дела его — все кажется мне ядом.
Ешь осторожно снедь; мирским не верь усладам.
О жадный! Кто жадней могильных злых червей!
Ты пояс подтяни, как скромный муравей.
Недуг обходит тех, кто скромен, а сегодня.
Как и вчера, умрет обжор дебелых сотня.
Не надо истреблять чрезмерно много трав,
Иль станешь ты искать лекарственный состав.
Коль будешь хлеб вкушать, как долю гюлышакара,
Ты тело не отдашь в неволю гюльшакара.
Как роза, блещет все, что не пошло на снедь,
Но съеденным плодам уж не блистать, а тлеть.
Зачем стяжаешь ты, коль жизни ты не просишь?
Спеша к мирским делам, зачем ты их поносишь?
Тому дает покой житейский горький дол,
Кто в нем подобно мне приюта не нашел.
Кто поселился в нем, тот должен на потребу
Иметь хоть горсть воды к ниспосланному хлебу.
Ты, смятой глины ком, — в смятении не будь!
Ты — прах, но пусть твоя не изнывает грудь.
Стыдится мир того, кто может из-за мира
В уныние прийти, чей дух блуждает сиро.
О пропитанье, друг, ты не имей забот:
Кто жизнь тебе послал, тебе и снедь пошлет.
Как небо ни хитро, как небо ни зловеще, —
Две клячи — день и ночь — оно посменно хлещет.
Знать, одвуконь езда ему на ум пришла —
То оседлает свет, то сумрак у седла.
Коль унесен отец в сей горестной стремнине,
Как сыну, в свой черед, не близиться к кончине?
Когда индийца — мир — убьет наследник, он
Клинком отмщения не будет поражен.
В ладу с индийцем ты, отца убившим? Воин!
Как не бесстрашен ты, — быть сыном не достоин.
Кинь горбуну стрелу в изогнутый хребет!
Он весь твой род убил, в нем снисхожденья нет.
Пока небесный свод свой лук тугой имеет, —
Жир нагулять себе добыча не сумеет.
Коль по траве олень идет к приюту льва, —
Клинками острыми становится трава.
Ты ль в безопасности? Подумай, друг любезный,
Ведь за тобою — смерч, а пред тобою — бездна.
Страшись! На сей реке спокойствия печать,
Но ей дано людей спокойно поглощать.
Найти ль цветущий сад, что, побежденный днями,
Не стал бы пустырем с обглоданными пнями?
Пред мудрецом наш мир не горестно ль возник?
Кто сладостно живет, тем горек смертный миг.
Тот, кто весь этот свет со скорбью озирает.
Тот, светочу сродни, сияя, умирает.
Взлюбивших мир сравню с кустом цветов лесных:
Лобзают руки тех, что обезглавят их…
Вот проповедник наш, кричит он: «Как солому,
Брось мир, — я подниму, он пригодится дому!»
А вот подвижник наш, в сто человечьих сил
Он молит: «Скинь его, чтоб я его носил!»
Но если хрупкий мир — расколотая чара,—
Все царства на земле не стоят ни динара.
Гостинец пустоте, небытию припас, —
Та сущность чистая, что обитает в нас.
Сказали мудрецы всезнающие: «Верьте,
Кто плох, а кто хорош, — узнается в день смерти».
Есть женщины, они — мужи в предсмертный миг.
Иной дрожащий муж от смерти прячет лик.
Творец! Когда наткнусь на камень и с разлета
Нырнет моя ладья во мрак водоворота, —
Ты одари меня, под кров благой возьми,
Успокоением возрадуй Низами!
И перешла к Ширин Михин-Бану держава.
От Рыбы до Луны о ней сверкнула слава.
И справедливости возрадовался люд.
Былые узники свободный воздух пьют.
Все угнетенные забыли время гнета:
Ширин с времен своих отбросила тенета.
Уж не взимался сбор у городских ворот,
Налогов не платил за пажити народ.
Облагоденствовав и город и селенья,
Ширин, не ждя даров, сыскала восхваленья.
И вот и перепел и сокол уж друзья,
И даже волк с овцой встречались у ручья.
Народ и дальних мест и живший недалеко,
Царицу полюбил бесхитростно, глубоко.
Обилье все росло, все ширилось оно.
Сам-сто смогло давать единое зерно.
Добра исполнен шах — и щедрых трав цветенье
Рождает не цветы, а ценные каменья.
У злонамеренных сады иссушит рок.
Добра исполнен шах — и путь его широк.
И ширь и тесный лог в его краю счастливом
Гордятся временем и шахом справедливым.
У шаха, коль он — шах, дух не снует во тьме.
Нет злодеяния у шаха на уме.
Но о царе царей к Ширин не мчатся вести.
Хоть царство у нее, но сердце не на месте.
Хоть кейхосровову она имеет власть,
В пустыню смотрит взор, а в этом взоре — страсть.
От караванов ждет и ждет, сгорая, снова
Живительных вестей о странствии Хосрова.
Узнав, что счастлив шах, что, как Юпитер, он
От праха до Плеяд свой прежний поднял трон,
Она рассыпала сокровища, — и люду,
Законы дружбы чтя, их раздарила груду.
Но весть о Маркам ей муку принесла:
Законы Маркам строжайшие блюла.
И в Руме Мариам принудила Хосрова
В великой верности дать клятвенное слово.
Ширин, поведавши о горести такой,
Вздыхая горестно, утратила покой.
«Судьба, — твердит она, — мне все свершает назло».
Ширин, как мул в грязи, в страданиях завязла.
Она царила год, храня свои края,
Ни птахи не спугнув, щадя и муравья.
Как мрак разбойных глаз, и сердце стало темным,
Как буря локонов, и дух стал беспокойным.
Ширин устрашена: ее тоска вот-вот
Честь справедливых дел в смятении сметет.
Другого не нашел сей кипарис исхода,
Чтоб чистым был диван, как в дни былого года,
Как только, чтоб сиял пред ней один — Хосров,
Причина всей тоски и всех кручин — Хосров.
Решительности нет, ее душа устала.
Ведь твердости всегда влюбленным не хватало.
Наместник принял власть и все свершал один.
Ношением венца пресыщена Ширин.
Гульгун навьючен; в путь пуститься вышло время.
Ширин в седле, Шапур ее хватает стремя.
Ширин сбиралась в путь, окружена гурьбой
Красавиц; только тех взяла она с собой,
От коих в дни трудов и в час досужий смеха
И помощь ей была и светлая утеха.
Динары и парчу с собой она взяла.
Четвероногих взять приказ она дала:
«Верблюдов и коней, овец, коров!» И долам
Дано наполниться потоком их веселым.
К чертогу горному спешит она; стада
За нею тянутся, как зыбкая гряда.
И в раковине блеск вновь затаился щедрый.
И драгоценный лал вновь погрузился в недра.
Индийской топи мгла клад убрала от глаз,
В кремнистый лог тоски запрятался алмаз.
Но от жемчужины блеснул окрестный камень.
Так мрачный храм огня вмиг озаряет пламень.
От лика Сладостной, что розовей весны,
Тюльпаны меж камней нежданные видны.
От пламени Ширин, что разгорался яро,
В горячем воздухе все больше было жара.
И царь, проведавши, что друг невдалеке,
В надежде возомнил: срок миновал тоске.
Но страх пред Мариам сражал огонь порыва:
