Я мнила, что бродить не суждено мне сиро, —
Ты ж покупателем другого стал кумира.
Я прошлый облик твой в душе не берегу,
Ведь сердце отворил ты моему врагу.
Да от неправых дел твой дух влечется к правым!
Да вспомнишь вздох Ширин ты сердцем нелукавым!
Ты — счастье спящее. С тобой ли мне дружить?
Ты — рок. Могу ли я с тобой в согласье быть?
Ведь я унижена. Зачем искать такую?
Ведь если я — раба, пошли мне отпускную.
Нет! Я тебе ровня! И мой возвышен трон.
Припомни, что мой рок тебе не подчинен.
Меня поставил вниз, но буду я другою.
Знай: на твои врата я обопрусь ногою.
Рассыплю зерна я кипящих слез, — и вмиг
На мой порог взбежишь; я твой услышу крик.
Ты на моей крови сад насаждал с усладой,
Плоды сбираешь ты. А я? Я — за оградой.
От твоего огня не стало мне теплей,
Но дымом взор мой жжешь все чаще ты и злей.
Как вероломен ты! Ведь ты мой стан разграбил.
И честь, принявши вновь свой царский сан, разграбил.
Ты был скитальцем, — я дружить с тобой хотела.
Ты дело совершил — и нет до Сладкой дела.
Меня ты вверг в позор; он тяжек и глубок.
Ты свой забросил щит в надменности поток.
Ты подписал приказ, ты мне назначил муки.
Уйдя, поверг меня в мучения разлуки.
Картину ты сыскал в румийской мастерской.
К армянской сладости что ж тянешься рукой?
Цветы румийского ты обрываешь дола,
Так не терзай венец армянского престола.
Страшусь: не зажигай ты снова свой огонь.
Огонь рождает дым; ты прошлого не тронь.
Ты не бросай шипов в полу судьбы. Послушай.
Не надо сыпать соль на разлученных души.
Ты ввержен в сладкий сон меж царственных пиров.
Что ж, отвернись от всех скитальческих шатров.
Пускай терзаюсь я, забудь ко мне дорогу,
Чтоб я могла себя отдать служенью богу.
Считай, что заманил ты птицу снова в сеть,
Но птица снова в степь сумела улететь.
Теперь безгорестных ночей я не имею,
И благосклонности твоей я не имею.
О, как терплю я гнет мучительных дорог!
Ведь охромел мой конь, а мой привал далек.
И сколько слез я лью, меня сжигает горе.
Пред ними ад — свеча, и с каплей схоже море.
И в море, где в огне горит моя ладья,
И в райских долах я, и в адских горнах я.
И все ж близ адских бездн, о сладостной отчизне
Припомнив, я тайком ищу истоков жизни.
Могу ли не скорбеть в пустыне без тебя?
Тот год была с тобой, а ныне — без тебя.
Твоей землянки дверь засыпана землею,
Моей воды поток потек над толовою.
О, долго ль мне ладью потоком слез вести!
О, долго ль дружеским свиданьям цвести!
Ведь без тебя мое не завершится дело,
Чтоб зреть ему, должны быть вожделенья зрели.
Покуда бытия не оборвется нить,
Больной надежд на жизнь не может не хранить.
Рассудок мой велит лишь к мудрости стремиться.
Но выводы любви не на ее странице.
На пегом скакуне уверенный ездок,
Ристалищем любви помчавшись, — изнемог.
Творит ученый смесь, что умудряет разум.
Но смесь дают тому, кто уж теряет разум.
Ты терпеливого влюбленным не зови.
В тревоге сладостной — рождение любви.
Терпенье не идет путем любви счастливым.
Любви блаженный жар не свойствен терпеливым.
Но пусть в тоске Ширин и в горе. Никогда
Пусть шаха не гнетет подобная беда!»
И вот, когда Ширин прочла всю повесть, землю
Поцеловал Шапур и вымолвил он: «Внемлю.
Решенье царственной всех наших слов ценней.
Твоя уместна речь», — и он поник пред ней.
Пусть мысль его была сверлить его готова,
Не говорил Шапур, сперва не взвесив слова.
Да, слово каждое, что твой рождает рот,
Ты взвесь, как золото, пуская в оборот.
Серебряный кумир был весь исполнен гнева.
Подобная пери, в шелках шуршащих дева,
Там, где меж хмурых гор раскинулась тоска,
Не знала ничего приятней молока.
Хотя бы сто сортов халвы пред нею было,
И то бы молоко ей пищею служило.
Но далеко паслись ей нужные стада,
И путь к ним требовал немалого труда.
Вкруг логова тоски, по скатам гор разлитый,
Желчь источающий, рос лютик ядовитый.
И гнал стада пастух, проведавши про яд,
Туда, где пастбища угрозы не таят.
Ночь локоны свои широко разметала,
В ушко продев кольцо из лунного металла.
В кольце тоски Луна, что жжет, тоской поя,
Кольцом до самых зорь свивалась, как змея.
Пред ней сидел Шапур; готовясь вновь к дорогам,
Он с грустною Луной беседу вел о многом.
В заботы, что несла услада рая, он
Вникал, и обо всем он был осведомлен.
Узнав, что пастбища в такой дали от стана,
Внимающий расцвел, как лепестки тюльпана.
Индусом пред Луной он свой склоняет лик.
Как пред Юпитером Меркурий, он поник.
«Есть мастер-юноша, — сказал он, — будешь рада
Ты встретить мудрого строителя Ферхада.
Все измерения он разрешает вмиг.
Эвклида он познал и «Меджисте» постиг.
С искусною киркой склонясь к кремнистой глыбе,
Начертит птицу он, сидящую на рыбе.
Он розе пурпурной даст пурпур, и меж гор
Скале железом даст китайский он узор.
Пред ним поник весь Рум; и, сделав камень плоским,
На нем рисует он, его считая воском.
Помочь твоей беде, я знаю, он бы смог.
Он — ключ, и каждый шип он обратит в цветок.
Без мастера ни в чем достичь нельзя предела.
Но мастера найдешь, и завершится дело.
Мы с ним — ровесники; в Китае рождены.
И мастером одним нам знания даны.
Тот мастер ведал все; как лучшую награду,
Мне бросил он калам, кирку вручил Ферхаду».
Когда умолк Шапур, с души Сладчайшей гнет
Был снят, — докучный гнет хозяйственных забот.
День зеркало свое подвесил, и закрыла
Ночь многоокая все очи — все светила.
И стал Шапур искать, и вскоре разыскал
Того, кто был сильней неколебимых скал.
Он ввел его к Ширин. Приветливо, с поклоном,
Как гостя важного, его почтил он троном.
Вошел, с горою схож и всех ввергая в страх,
Ферхад, что груды скал раскидывал в горах.
Был высотой силач, что мощный слон; почила
В Ферхаде двух слонов чудовищная сила.
И каждый страж из тех, кем был гарем храним,
Его приветствуя, склонился перед ним.
Он засучил рукав, как должен был по званью,
Он, препоясанный, встал пред широкой тканью.
В смущенье был Ферхад: рок на своем пиру
Вел за завесою какую-то игру.
И вот — ночной набег! Внезапное злодейство!
Рок развернул свое за тканью лицедейство.
С улыбкой, что в себя весь сахар собрала,
Вся сладость Сладостной свой голос вознесла.
Два сахарных замка сняла Ширин с жемчужин.
Стал сахар с жемчугом в одном звучанье дружен.
И пальма сладкая те финики дала,
Чья сладость финики терзала, как игла.
И сахар сладость слов — о молоко с хурмою! —
Почтя, сказал, что мед без них пойдет с сумою.
И сахар услыхал: мир сахарный возник, —
И отряхнул полу от Хузистана вмиг.
Ее ведь Сладкою назвали, — и на диво
Беседу Сладкая вела сладкоречиво.
Ну что сказать еще? Да все, что хочешь, друг!
Пленял и птиц и рыб ее речений звук.
Когда уста Ширин свой сахар источали,
С поклоном леденцы Сладчайшую встречали.
Едва на сборище Ширин откроет рот, —
Сердца внимающих в полон она берет.
Сражала речью всех! От Сладкой оборона,
Клянусь, не найдена была б и для Платона.
В Ферхада слух вошла речь Сладостной, — и жар
В нем запылал, и дух в нем стал кипуч и яр.
Смятенная душа вздох извергает жгучий, —
И падает Ферхад, как падают в падучей.
Удар по темени Ферхада жег, — и он
Крутился, как змея, ударом оглушен.
Ширин, увидевши, что сердце у Ферхада,
Как птица трепеща, свой плен покинуть радо,
