– И ты, конечно, хочешь, чтобы он был в тебя влюблен? Вот чего бы мне хотелось в первую очередь!
– Само собой, – рассеянно сказала Жозефина. – Но главное для меня – чтобы я была всегда уверена, что люблю его. Любить гораздо интереснее, чем быть кем-то любимой.
В коридоре за дверью послышались шаги, и в комнату вошел мужчина. Это был офицер в форме французской авиации: облегающий мундир небесно-голубого цвета, сияющие в свете ламп, как зеркала, высокие шнурованные ботинки и ремень. Он был молодой, сероглазый; взгляд его, казалось, устремлялся вдаль, а над губами торчали красновато-коричневые усики военного. Слева на груди у него красовались в ряд цветные орденские ленточки, на рукавах были золотистые полоски, а в петлицах – крылышки.
– Добрый вечер! – учтиво произнес он. – Мне сказали, что нужно идти сюда. Надеюсь, я не помешал?
Жозефина не могла даже пошевелиться. Она осматривала его с ног до головы, и чем дольше она на него смотрела, тем ближе он ей казался, все более затмевая собой всю окружающую обстановку. До нее сначала донесся голос Лилиан, а затем голос офицера, произнесший:
– Моя фамилия Дайсер; я – кузен Кристины. Не возражаете, если я закурю?
Садиться он не стал. Прошелся по комнате, полистал какой-то журнал – не делая вид, что не замечает их присутствия, а словно стараясь из вежливости не помешать их разговору. Заметив, что воцарилась тишина, он сел за столик рядом с ними, сложил руки и улыбнулся.
– Вы служите во французской армии? – отважилась спросить Лилиан.
– Да, я только что из Европы, и мне здесь очень нравится.
Жозефина заметила, что он совсем не выглядел довольным. Он выглядел так, словно ему очень хотелось сейчас же куда-нибудь сбежать, но бежать было некуда.
Впервые в жизни она не чувствовала себя уверенно. Ей было совершенно нечего ему сказать. Она надеялась, что пустота, которую она ощутила сразу же после того, как ее душа внезапно устремилась к его прекрасному образу, не отразилась у нее на лице. Она заставила себя улыбнуться и вспомнила, как однажды, давным-давно, Трэвис Де-Коппет пришел на урок танцев в дядюшкином «взрослом» плаще, и ей неожиданно показалось, что перед ней – настоящий муж чина из высшего света. Также и теперь – долгая война за океаном нас почти не затронула, если не считать того, что нам на время пришлось довольствоваться лишь собственными гаванями, и эта война уже превратилась в легенду, и стоявший сейчас перед Жозефиной человек, казалось, шагнул сюда прямо из какой-то огромной книги сказок с алым переплетом.
Она обрадовалась, когда прибыли остальные участники ужина и комната наполнилась людьми – незнакомцами, с которыми, в зависимости от того, чего они заслуживали, можно было болтать, смеяться или зевать прямо в лицо. Девушек, порхавших вокруг капитана Дайсера, она презирала, но восхищалась им самим – даже взмахом ресниц он не показывал, нравится ли ему это внимание. Ей особенно не нравилась высокая, ухватистая блондинка, которая как бы в рассеянности взяла его за руку; ему надо было бы тут же смахнуть платком все следы такого кощунства по отношению к его безупречности.
Они пошли ужинать; он сидел далеко от нее, и она была этому рада. Она видела лишь его синюю манжету над столом, когда он протягивал руку за бокалом, но у нее было такое ощущение, что здесь находятся они вдвоем – пусть он об этом даже и не подозревает!
Сидевший рядом с ней мужчина поделился необязательной информацией о том, что он – герой:
– Это кузен Кристины, он вырос во Франции и пошел служить добровольцем в самом начале войны. Его сбили в тылу у немцев, но он сбежал, спрыгнув с поезда на полном ходу. Об этом много писали в газетах. Думаю, сюда он приехал ради какой-то пропаганды… И еще он отличный наездник. Все от него без ума!
После ужина она тихо сидела, не вмешиваясь в разговоры мужчин, упорно желая, чтобы он к ней подошел. Ах, она будет такой милой, она не станет выказывать ни любопытства, ни сентиментальности, не станет расспрашивать о его подвигах, не станет делать ничего, что наверняка успело ему наскучить с тех самых пор, как он вернулся домой, и заставляло его чувствовать себя неудобно. До нее доносились обрывки разговоров:
– Ах, капитан Дайсер… Правда ли, что немцы пытают всех пленных канадских солдат… Как вы думаете, сколько еще продлится война… Ах, оказаться в тылу врага… А вам было страшно… – Затем раздался низкий мужской голос, рассказывавший ему о войне, периодически затягиваясь сигарой: – Как мне кажется, капитан Дайсер, ни один из противников не может победить. Поразительно: они боятся друг друга!
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он к ней подошел, но это случилось в самый благоприятный момент, когда освободился стул рядом с ней.
– Мне уже давно хотелось поговорить с самой прекрасной девушкой! Я весь вечер этого ждал; так долго тянулось это время…
Жозефине захотелось прижаться к блестящей коже его портупеи, и даже более того – ей захотелось, чтобы его голова вдруг очутилась у нее на коленях. Всю свою жизнь она ждала именно этого момента. Она отлично знала, чего хочет он, и она ему это дала; это были не слова, а теплая и восхищенная улыбка – улыбка, говорившая: «Я – твоя, стоит тебе лишь попросить; ты меня покорил». Эта улыбка знала себе цену, потому что ее красота говорила за двоих, выражая всю грядущую радость, переполнявшую их обоих.
– Кто же ты такая? – спросил он.
– Я – просто девушка.
– А я подумал, что ты – цветок! Я думал – и зачем они усадили тебя на стул?
– Вив ля Франс! – с наигранной скромностью ответила Жозефина. И уставилась ему на грудь: – А марки ты тоже собираешь? Или только значки?
Он рассмеялся:
– Приятно вновь увидеть настоящую американскую девушку! Я ждал, что меня посадят за столом хотя бы напротив, чтобы я мог на тебя смотреть!
– Я видела только твои манжеты.
– А я – твою руку. По крайней мере, я… Ну да, я так и подумал – это был именно твой зеленый браслет!
Позже он спросил:
– Ты сможешь уделить мне хотя бы один вечер?
– Не все так просто. Я ведь пока в школе учусь.
– Ну, тогда можно встретиться днем. Мне бы хотелось сходить куда-нибудь потанцевать, послушать новые мелодии. Последняя новинка, которую я слышал, – это «Поджидая Роберта И. Ли».
– Няня ее часто напевала, укладывая меня спать!
– Так когда ты сможешь?
– Боюсь, что тебе придется устроить так, чтобы нас всех пригласили к вам в гости. Твоя тетка, миссис Дайсер, очень строга.
– Да, я все время забываю, – согласился он. – Сколько тебе лет?
– Восемнадцать, – сказала она, прибавив себе лишний месяц.
На этом их прервали, и вечер для нее окончился. Все остальные юноши были в смокингах и выглядели на фоне стяга его формы словно участники похоронной процессии. Некоторые из них оказывали настойчивые знаки внимания Жозефине, но сейчас она могла думать лишь о небесно-голубом мундире, и ей хотелось остаться наедине с собой.
«Вот оно, наконец-то!» – шептал ее внутренний голос.
И весь остаток вечера, и весь следующий день она провела слов но в трансе. Еще один день, и она его увидит – еще сорок восемь часов, сорок, тридцать… Само слово «пресыщение» вызывало у нее смех; она еще никогда не ощущала такого волнения, никогда еще так не ждала. Сам блаженный день был словно окутан дымкой, состоявшей из волшебной музыки, зимних комнат с приглушенным светом, автомобилей, где ее дрожащая коленка прижималась к его высоким форменным ботинкам со шнуровкой. Они танцевали, и она гордилась взглядами, которые следовали за ними; она гордилась им даже тогда, когда он танцевал с другой девушкой.
«Он может счесть, что я слишком молода, – с тревогой подумала она. – И тогда он ничего мне не скажет. А если скажет, то я брошу все, я убегу с ним хоть сегодня!»
На следующий день начались занятия в школе, и Жозефина написала домой:
Дорогая мама! Могу ли я провести часть каникул в Нью-Йорке? Кристина Дайсер пригласила меня на неделю к себе в гости, и в таком случае у меня еще останется целых десять дней, которые я проведу в Чикаго. Главная причина – в театре «Метрополитен» ставят вагнеровское «Кольцо Нибелунга», и если я поеду домой прямо сейчас, то посмотрю лишь «Золото Рейна». Кроме того, я заказала здесь пару вечерних платьев, и они еще не готовы…
Ответ пришел очень быстро:
…потому что, во-первых, получится, что ты не будешь дома в свой восемнадцатый день рождения, и твоему отцу это не понравится, поскольку это будет первый день рождения, который ты проведешь не с нами; во-вторых, я не знакома с Дайсерами; в-третьих, я решила устроить в честь тебя небольшой прием, так что мне понадобится твоя помощь; и, наконец, я не верю, что ты написала мне о настоящих причинах. На рождественской неделе в «Гранд-Опера» в Чикаго ставят…
А капитан Эдвард Дайсер тем временем посылал цветы и короткие вежливые записочки, которые звучали для нее словно переводы с французского. Она смущалась, отвечая на них, поэтому ответы она составляла на модном жаргоне. Французское образование и годы, проведенные на войне в то время, когда Америку кружил водоворот «века джаза», сделали так, что он, хотя ему и было всего лишь двадцать три, казался представителем другого, более церемонного, более учтивого поколения. Ей было интересно, что бы он сказал насчет вяло-экзотических персонажей вроде Трэвиса Де-Коппета, Бука Чаффи или Луи Рэндалла? За два дня до начала каникул он написал ей, спрашивая, когда отходит ее поезд на запад. Это уже было что-то, и семьдесят два часа она провела, думая лишь об этом, не в силах сконцентрироваться на куче рождественских приглашений и неотвеченных писем, на которые она собиралась ответить перед отъездом. Но в день отъезда Лилиан принесла ей номер «Городских сплетен», который, судя по его потрепанному виду, уже успел погулять по школе; в журнале была отмечена следующая заметка:
