Премьеру назначили на весну.
"Щеголев, ваш выход!"
Премьера "Ясной Поляны" состоялась 2 мая 1973 года. Мы с Аленой прилетели в Омск накануне. Устроились в гостинице, появился Киржнер и повел нас к себе.
Он жил один. Одна из двух небольших комнат напоминала нутро некоего гигантского лампового приемника, а может быть, капитанскую рубку "Наутилуса": до потолка - приборы, а на потолке еще и поблескивает что-то овальное в дырочках. Это все была звукозаписывающая и звуковоспроизводящая аппаратура, произведенная не только в разных странах, но и собранная вручную лучшими отечественными левшами.
Комментируя, Яков сыпал цифрами, которые, если бы мы в них хоть что-то понимали, неопровержимо доказывали, что здесь все уникально.
Он включил музыку, сначала тихо, потом прибавил. Завибрировал пол, и слегка заложило уши.
Яша был явно доволен, он немного напоминал тореадора, только что уложившего быка. Прибавил еще.
- А соседи?! - проорал я, помахав руками возле ушей.
- Соседи хорошие!.. Три слоя изоляции!.. - проорал в ответ Яша.
- Утром жду в театре, - сказал он, когда мы прощались у гостиницы. - Дорогу сами найдете? Завтра прогон первого акта.
Назавтра перед театром увидели - и сердце екнуло - большой, выше человеческого роста рекламный щит с видимой издалека надписью: "Премьера. Д.Орлов. "Ясная Поляна". 2-3-10-18-22 мая".
Тихо вошли в тускло освещенный зрительный зал, Яша помахал рукой из-за режиссерского столика в центральном проходе.
О чем мечтается перед прогоном, за которым близка премьера, - и осветителю, и каждому актеру, и режиссеру, и, конечно, автору? Чтобы все получилось как надо! Чтобы все испробованное, много раз повторенное, соединилось в целое, в единое, ладно сплавленное действо, чтобы усилия и умения каждого в отдельности, сложившись и перемножившись, стали общим детищем - спектаклем.
Зеркало сцены было затянуто белой кисеей, а внутри сцена была ярко освещена. Там, как бы за дымкой, придуманной художником В. Клотцем, хлопотали чуть затуманенные монтировщики и реквизиторы, размещали приметы яснополянской усадьбы, - и все это на фоне задника, уходящего под колосники, с изображенными на нем устремленными к небу березовыми стволами.
А дальше случилось то, от чего вдруг предательски защипало в глазах: из правой кулисы вышел Лев Толстой и, легко опираясь на палку, проследовал в кулису левую. В блузе, выставив бороду, на упругих ногах в мягких сапожках. Он был похож не только потому, что был абсолютно таким же, как на тысячах изображений, а и по предполагаемой его манере двигаться, распределяться в пространстве, даже по той ауре, которая явно над ним витала.
После прогона, когда артисты разгримировались и переоделись, Киржнер всех позвал в зал - знакомиться с автором. Я стоял у рампы, лицом к актерам, расположившимся в зрительских креслах, говорил, а сам искал глазами того, кто только что был Толстым. И не находил! Не узнавал! Потом с удивлением вглядывался в его лицо, когда он подошел и его представили - ничего толстовского в лице не было абсолютно. Чудеса, да и только! Грим, конечно, но и поразительный дар перевоплощения, абсолютной органики в образе и в предлагаемых обстоятельствах предопределили эту творческую работу актера Щеголева.
Александр Иванович Щеголев был крепок физически и свежо, по-молодецки реактивен в движениях. Схватил однажды меня в охапку от избытка чувств и подкинул. Ему было под шестьдесят, а во мне, между прочим, было под восемьдесят кг. В те дни наших общений он, как говорится, буквально излучал энергию и светился восторгом - ему невероятно нравилось делать эту роль. Признался: играю старика, а переживаю вторую молодость. И с юношеским нетерпением ждал премьеру.
Роль Толстого - особ статья, но и до нее, и после он тоже был велик. Недаром ему первому среди всех сибирских актеров присвоили высшее в стране звание - народного артиста СССР.
А начинал он у А.Таирова, играл в легендарной таировской "Оптимистической трагедии", в "Египетских ночах", в "Цезаре и Клеопатре". Во время войны были фронтовые бригады, после войны - разные города и театры, которых так оказалось много, что все и не перечислишь. Но некоторые роли не назвать нельзя. По ним ясно, что Щеголев всегда ходил в "первачах", неизменно премьерствовал. Тут и Д,Артаньян, и Сергей Луконин в "Парне из нашего города", и Радищев в пьесе про Радищева, и Вершинин в "Трех сестрах", и Сирано де Бержерак. А в 1952 году он даже получил Сталинскую премии за исполнение роли Якова Каширина в спектакле Саратовского тюза "Алеша Пешков". Ну а в Омске он потрясал всех своим Силой Грозновым в "Правда хорошо, а счастье лучше", Сатиным в "На дне", Талановым в "Нашествии", Егоровым в "Пожаре" по Распутину.
Едва нас познакомили, Александр Иванович потащил домой: "Пойдем-пойдем, Надя на стол что-нибудь метнет, музей покажу!" Жена его - Надежда Надеждина репетировала Софью Андреевну. Так все вместе мы и проследовали через центр города, где по дороге каждый второй с ними здоровался.
В квартире один угол в гостиной хозяин отвел под полки с материалами о Толстом, другой был посвящен генералу Карбышеву. Омичи считают героического генерала своим - он из этих мест. Киржнер вместе с журналистом Мозгуновым написал пьесу "Так начинается легенда" - с Карбышевым в центре, а главную роль сыграл Щеголев. Об этом и напоминал домашний музей. Теперь появилась новая экспозиция.
Премьера
Местное радио, телевидение, газеты основательно подогрели интерес к нашей премьере. "Омская правда" поместила большую статью Якова Киржнера. Он подробно объяснял, "в чем принципиальное значение постановки пьесы "Ясная Поляна" на сцене Омского драматического театра", а в конце посчитал необходимым сообщить: "Мы ждем на премьеру автора, и это еще больше усиливает наше волнение..."
Автор не заставил себя долго ждать.
...Подошли с Аленой к театру часа за полтора до начала. Задержались у входа, постояли под весенним предзакатным солнышком. Толпа вокруг была изрядная - и продолжала прибывать. А в переполненном зале в первых рядах несколько человек оказались с медалями лауреатов Ленинской премии на груди. Омск есть Омск - город с большой наукой и передовым производством: тут могли быть и ученые, и конструкторы, и шефы чего-нибудь засекреченного. Народ, словом, был в городе непростой, культуре не чуждый. Вот и пришли посмотреть на нашего Льва Толстого.
От всего этого делалось неспокойно, даже страшновато. Где-то в рядах затерялся Александр Свободин. Не мог не приехать - Толстой...
И вот - начали...
Спектакль открывался пространной сценой, в которой Льва Толстого нет. Его ждут. Ждет Софья Андреевна, младший сын, сестра хозяина дома монахиня Марья Николаевна, гостящие в доме князь с княгиней - давние друзья, музыкант, соседская помещица Звягинцева. И слуга Тимофей, что чинит в сторонке кресло, ждет. Кресло потом "сыграет" в сюжете...
В нервной скороговорке Софьи Андреевны проскользнет озабоченность здоровьем мужа, а заодно и судьбой его завещания, откроется раздражение Чертковым - "эта его одноцентренность с господином Чертковым сделает нас нищими". Монахиня попытается утешать, младший сын ерничает, князь бахвалится - словом, каждый со своим мотивом, а все вместе - беспокойная атмосфера дома, в котором грядет трагедия. И все, повторяю, ждут его - вот-вот вернется из Тулы, где присутствовал в суде, защищал несправедливо осуждаемых мужиков.
Зал смотрел и слушал внимательно. Тоже ждал.
И когда вбежал на сцену лакей, крикнул "Граф едут!", то не только на сцене вздрогнули и поднялись с мест, а и зрители подались вперед - сейчас увидим!.. Какой он?..
Он вышел стремительно, огнево, победно и еще можно добавить - как-то очень симпатично. Сразу притягивал.
Талантливых актеров много, одаренных свыше - единицы. Они отмечены той притягательностью, которую нельзя ни наиграть, ни отрепетировать. Она или есть, или ее нет. Вспомним Леонова, Смоктуновского, Евстигнеева, Олега Янковского - вот, что имеется ввиду. Из зарубежных - Габен, Бартон, Дастин Хоффман, Роберт де Ниро. Александр Щеголев был этой породы. Такой молчит, ничего, кажется, не делает, а ты не можешь глаз оторвать. И когда "делает" - тоже не можешь. Это - тайна, и в этом - наше зрительское счастье.
Истинных актеров узнаешь в любой роли, в любом обличье видна их самость. Щеголев был наделен этим исключительно. Даже когда, как в случае с Толстым, перевоплощался до неузнаваемости. Он и тогда полностью сохранял свою органику и гипнотическую привлекательность.
Он будто лично был знаком с Толстым, настолько убеждал зрителей, что именно так, как он демонстрирует, Толстой ходил, стоял, сидел, взмахивал руками, смеялся, откинувшись, склонялся над бумагами, держал книгу. Если и был в чем-то другим, то это уже не играло ни какой роли - мастерство актера покоряло, мы оказывались во власти именно его версии.
