Мои подруги принимают новость спокойно — в Москве, где столько всего происходит, удивить кого-нибудь практически невозможно.
— Все мужики — полные ничтожества, примитивные самцы, хамелеоны и эгоисты, и это — лучшие из них. О прочих и говорить нечего… Жаль, конечно, что с Парижем теперь придется завязать, — Женька, как всегда, хоть и видит проблемы других, но исходит прежде всего из своих собственных. Она первой из нас вышла замуж в двадцать лет и первой же решилась на развод через пять лет брака с талантливым художником, который начинал с рюмочки за каждый удачный мазок, а закончил беспросветным запойным алкоголизмом.
— Все в этой бренной жизни, как выясняется, приходяще и преходяще… Мне казалось, что у тебя — единственной из нас — действительно идеальный брак… Но раз вы развелись, то ясно, там тебе совершенно бессмысленно торчать. Здесь у тебя корни, родительский бизнес, ты же у нас — наследница, единственный ребеночек, да и Маришке уехать оттуда в самый раз, пора адаптироваться здесь, — поддерживает меня Ирина.
У нее самой все давно висит на волоске, но она по прежнему умеет вникнуть в чужую историю и точно знает, как стоит поступать другим — всем, кроме нее самой — своя собственная, давно надоевшая и зависшая тема до сих пор остается незавершенной…
Евгения продолжает в своем репертуаре, заявляя, что завидует мне — тринадцать лет назад это было потому, что я уезжала в Париж, а сейчас потому, что у меня есть возможность изменить свою жизнь, уехав из Парижа.
— Мне давно все осточертело в моей поганой жизни — старая квартира, работа, инфантильные мужики, даже собственный сын приносит одни огорчения — прогуливает занятия, начал курить, пошли сплошные тройки…
— Началось, — с иронией говорит Ирина.
— Родители все время пилят, что пора, наконец, решиться и снова выйти замуж. А я не то что на замужество, я даже на ремонт не могу решиться…
— Перестань ныть, — говорю я, вспомнив слова Виктора. — Посмотри на себя — молодая, независимая женщина, выглядишь девчонкой, а уже такой взрослый сын…
— Хоть я уже и привыкла к стилю Евгении Борисовны, но считаю, что еще не пришла пора создавать клуб под названием «Непонятые и усталые»… У меня созрел тост, девчонки, — Ирина поднимает бокал. — Хорошо, что ты снова с нами, Белка. Ты всегда была нашим организующим началом. Давайте теперь, как раньше, чаще встречаться, а не зарываться в семью, работу, проблемы. Хорошо, когда есть настоящие подруги, которым можно излить душу. Давайте дадим слово — говорить друг дружке только правду, без всякого стеба, без желания продемонстрировать свою состоятельность на фоне проблем других. И еще — помогать друг другу, когда трудно. Короче — за новый виток в развитии дружбы зрелых дам!
Мы с энтузиазмом сдвигаем бокалы шампанского.
* * *
Да, это то, в чем я нуждалась. Эта поездка дала мне больше, чем передышку и отдых. Теперь я точно знаю, что приняла правильное решение. Раньше я думала, что всякие «дымы отечества» — просто пафосная фраза, а сейчас прочувствовала это на себе… Мне действительно хорошо в Москве, здесь я у себя дома, да, именно так — у себя дома, а не просто в доме, ведь дом — это не только стены, крыша и удобства, меблировка, они пусть важные, но закостенелые декорации, которые без внутреннего наполнения не слишком много значат…
Дом — это прежде всего родные и близкие по духу люди и неистребимое чувство связи со всем, что напоминает о прошлом, а здесь этого так много… Дом — это также и целительная атмосфера дружеского участия, и бесконечные разговоры на родном языке, где наконец-то можно высказаться со всей откровенностью, с нюансами и оттенками, и быть понятой, и услышать в ответ такую же откровенную исповедь… Это и мой факультет, и ботанический сад, безмолвный свидетель раздумий и слез, и с детства знакомые улицы, по которым просто ходишь слушаешь их, — они тоже говорят абсолютно понятным, пусть порой и не изысканным, но родным языком…
И какое мне дело, если кому-то вздумалось считать это неумением организоваться и нытьем, ведь искренность, жалость, сопереживание и слезы сочувствия — это наша родимая стихия, наше национальное достояние…
Все это оказалось мне необходимым и подействовало на меня лучше всяких самовнушений и призывов, поддержало мой дух, дало новый прилив сил…
И, слава Богу, больше не придется напрягаться, пытаясь понять очередную, небрежно кем-то произнесенную реплику, появившуюся новую надпись или неожиданное объявление, не нужно ни с кем вступать в речевое взаимодействие и производить акты речевой коммуникации — можно просто раз-го-ва-ри-вать… А то и молчать — на одном языке, среди своих… И такое молчание совсем другого рода, чем тишина одиночества среди чужих… Стоило приехать, чтобы сделать такое открытие, осознать его и оценить….
Дочери здесь тоже нравится, и это — главное. Все остальное — вопрос времени, денег и некоторых усилий. И вообще, как говорится, что нам Париж, когда мы и сами — Москва!
Мечтаем мы, воздушные замки строим… а Бог возьмет, да в одну минуту все наше высокоумие в ничто обратит.
М. Салтыков-Щедрин
Перед ней лежали фотографии, принесенные спившимся безработным журналистом, которого она знала в лучшие времена — теперь, благодарный за неожиданно свалившийся на него фарт, он был готов рвать подметки… Он хоть и слыл заурядным пьянчужкой, но, находясь на сдельной оплате, свой интерес понимал и потому работал быстро и четко. Информация, добытая им, еще нуждалась в дополнениях и соответствующих комментариях, а вот снимки не нуждались ни в чем, с ними все было предельно ясно — совсем свежие, сделанные в течение последней недели, все они являлись неоспоримыми и омерзительными доказательствами мужниного предательства…
Но винить некого, кроме себя самой, своего вечного стремления быть на гребне волны и не упускать интересных возможностей, вот и снова влезла в новый проект — киносценарий для Гаркуша — и слишком приспустила вожжи.
Сначала она ничего не поняла в его выкрутасах, но участившиеся — пусть и под благовидными предлогами — отлучки из дома стали в конце концов подозрительными. Дважды она попыталась проследить его маршрут и незаметно, с небольшим отрывом, какое-то время вполне справлялась с ролью гонщика, преследуя его, но в обоих случаях упустила его машину из виду тотчас после выезда на шоссе. Это лишний раз доказывало — здесь, как и во всем прочем, требуется профессионализм, и ей самой с этим не справиться, а значит, ничего и не выяснить — оба раза он, демонстрируя полное нетерпение, пускался с места в карьер и гнал на предельной скорости.
Ему, очевидно, казалось, что она не замечает ни его блаженной улыбки, ни нового блеска в глазах, ни необычного настроения. У него вдруг явилось желание отложить все, пусть малоинтересные, но приносящие значительные доходы поездки, а заодно отказаться на время даже от постоянно поступающих заманчивых предложений продирижировать блистательными оркестрами, — сократил список до минимума — лишь трех — пяти в год, и все якобы для того, чтобы не распыляться, а сосредоточиться на опере «Дворцовый переворот», либретто которой она написала еще прошлой осенью.
Зная его любовь к заграничным гастролям и шикарным приемам, уже по одной этой детали можно было бы заподозрить неладное, но тогда она решила, что дело просто в усталости, ведь прошлый год у него был действительно урожайным — четыре его оперы прошли в десяти европейских городах и он продирижировал рекордным количеством оркестров — девяносто три выступления! В итоге — космические заработки и почти восемь месяцев жизни за рубежом…
И эти, и все прочие его успехи, конечно же, — ее заслуга. Где бы он был, со всеми своими талантами, без ее связей и умения мгновенно сориентироваться, навести мосты, перехитрить, подмазать, подсунуть, рискнуть, наконец? Да прогастролируй он еще хоть сто лет, ничего бы у него не выгорело даже с теми импресарио, на которых она выходила на свой страх и риск, доверяя чутью, еще в самом начале их гастрольных поездок. Все эти люди, руководившие ими на той стороне, мгновенно понимали, с кем имеют дело… От них зависело многое, они владели уймой уловок и лазеек, о которых другие и не подозревали. С ней они делились своими знаниями и делали все, чтобы он сразу начал зарабатывать по Божеским, а не по обирающим минкультовским и госконцертовским меркам. Все они сразу стали их верными союзниками и остаются ими по сей день…
А чего стоит одна четко выстроенная ею и постоянно действующая система общения с призванными пестовать культуру родимыми инстанциями! Эта табель о рангах, в зависимости от количества и качества проделанной работы и степени важности услуг, — просто поэма, настоящий перл в ее коллекции историй о человеческой наглости и жадности…
