Так что же в таком случае остается от его утверждения относительно петиций на государево имя, имевших якобы «для государя значение непререкаемого голоса народа»?60 И что остается от «народа как субъекта государственного управления»? Остается «приказная подделка под волю народа», легальная фикция, которую, собственно, и именует Миронов «народной монархией».
Там же, с. 263.
Там же, с. 134.
Б.Н. Миронов. Цит. соч., с. 121.
Той самой, между прочим, монархией, «конспирировавшей», как мы помним, при посредстве Приказа тайных дел даже против собственного правительства, не говоря уже о народе. А что до закона, который, по мнению Миронова, тоже ограничивал моско- витское Государство Власти, то и он ведь, как мы знаем, «оберегал только интересы казны».61 Во всяком случае, личность крестьянина (не забудем, что речь о 95 % населения) в расчет этим законом не принималась напрочь. Или, как говорит Ключевский, «его личность исчезала в казуистике господских отношений»62 Вот вам и «народный режим».Конечно, привычка говорить от имени «всей земли» оставалась. Но, как и три столетия спустя в советской «Московии», оставалась она лишь в качестве дани, которую официальная риторика режима платила первоначальному массовому энтузиазму первых лет после Смуты. На самом деле в Московии случилось именно то, чего так отчаянно страшился в польском плену митрополит Филарет и что очень точно охарактеризовал М.Н. Покровский как «политическую реставрацию».63
Возникает, конечно, интересный вопрос, как получилось, что прагматик и позитивист Миронов оказался в плену официальной риторики московитского режима ничуть не меньше экзальтированного фундаменталиста М.В. Назарова? И почему он, точно так же, как Назаров, ничего не сообщил читателю о московитской реальности? Но об этом у нас еще будет случай поговорить подробно. А сейчас вернемся к этой самой реальности.
Глава вторая
Московия: векХУ.. //|0СК0ВИЯ
и Польша У нас нет здесь возможности подробно описывать иностранную политику Государства Власти. Остановлюсь поэтому лишь на двух сюжетах: на отношении его к Польше и татарскому Крыму. Даже этих примеров более
В.О. Ключевский. Цит. соч., т. з, с. 180.
Там же.
М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 422.
чем достаточно, чтобы убедиться, что стратегические цели, которые преследовала реформирующаяся Россия в свое Европейское столетие, в 1480-1550 годах, были безнадежно в Московии утрачены. Единственное, что она отстаивала в международной политике, — интересы Государства Власти.
...В 1648 году Польша обрела в Украине свой Алжир. Собственного де Голля, однако, у нее не оказалось. Свершилось, наконец, то, чего полтора столетия назад так отчаянно ждал и на чем построил всю свою стратегию Иван III: православный фундамент вздымал на дыбы католическую метрополию. Решающий момент наступил. Действовать следовало немедленно. И что же? Если бы нам нужно было дополнительное доказательство, что Московия царя Алексея была совсем не той страной, что Россия Ивана III, то вот оно перед нами. Несмотря на всю свою православную риторику, Государство Власти не только не торопилось на помощь православным повстанцам, оно, казалось, даже не понимало, зачем это нужно.
Шесть лет метался, напрасно умоляя о помощи, Богдан Хмельницкий между московитским царем, турецким султаном и шведским королем. В отчаянии он то угрожал Польше («Переверну я вас, ляхов, вверх ногами, а потом отдам в неволю турецкому царю»), то Московии: «Вот я пойду, изломаю Москву и все московское государство, да и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится». А то и еще пуще: «Мы пойдем на вас с крымцами. Будет у нас с вами, москали, большая война за то, что нам от вас на поляков помощи не было».64
А в Москве все «медлили, — говорит Ключевский, — выжидали, как люди, не имеющие своего плана, а чающие его отхода событий... из Украины просили Москву помочь, чтоб обойтись без предательских татар... Москва не трогалась... и шесть лет с равнодушным любопытством наблюдала, как дело Хмельницкого, испорченное татарами под Зборовом и Берестечком, клонилось к упадку, как Малороссия опустошалась союзниками-татарами и зверски свирепою усобицей, и, наконец, когда страна никуда уже не годилась, ее приняли под свою высокую руку, чтобы превратить правящие украинские классы из польских бунтарей в озлобленных московских подданных»65
Н.И. Костомаров. Цит. соч., с. 197.
В.О. Ключевский. Курс русской истории, М., 1937, т. 3, с. 326,
Но самые головокружительные повороты ожидали московитскую политику уже после Переяславской рады 1654 г°Да» когда в Москве вошли во вкус имперской экспансии. Тем более была эта экспансия соблазнительна» что Польша, смертельно ослабленная Хмельницким и татарами и атакованная вдобавок с севера шведами, была попросту неспособна к еще одной войне на востоке. В результате, практически не встречая сопротивления, московитские армии захватили всю Белоруссию и Литву. В 1656 году Алексей Михайлович въехал на белом коне в древнюю столицу Гедимина и первым делом повелел именовать себя «великим князем Литовским». Атем временем шведский король Карл X занял обе польские столицы — Варшаву и Краков. Таким образом в середине XVII века некогда могущественная и раскинувшаяся «от можа до можа» Речь Посполитая как-то внезапно перестала существовать.
Московия ахнула. Такого результата никто в ней не предвидел и, самое главное, не желал. Получить на западной границе вместо слабой Польши мощную Швецию было худшим из всех возможных вариантов. И в том же 1656 году Москва приняла решение парадоксальное. В обмен на фантастическое обещание императорского посла Алегретти избрать на польский престол — после смерти короля Яна-Казимира — царя Алексея, Московия неожиданно отказалась от всех своих приобретений в западной Руси.
Понятно, никаких гарантий, что польский король отойдет в лучший мир раньше Алексея Михайловича, Алегретти дать Москве не мог. Да и вообще это был стандартный прием западных дипломатов. Они, как пишет М.Н. Покровский, «систематически манили царя Алексея престолом Речи Посполитой и очень удачно обменивали на эти туманные надежды вполне реальные куски занятой московскими войсками территории».66
Едва ли знает история что-нибудь подобное такому инфантильному легковерию. Мало того что Московия возвращала полякам мечту Ивана III, западную Русь, она обязалась теперь защищать их от шведов. А это, естественно, означало еще одну и на этот раз заведомо безнадежную войну. И все ради личных обещаний царю. Нужны ли еще доказательства, что интересы Государства Власти никакого отношения не имели к интересам страны?
66 М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 500-501.
нь Глава вторая Московия: векХУН Московия и Польша 111
Каки следовало ожидать, этот новый союз с поляками до крайности испортил отношения с Украиной. Особенно после того как посланцы Хмельницкого, вернувшись из Вильно, рассказали в присутствии всей казацкой старшины, что «царские послы нас в посольский шатер не пустили... словно псов в церковь Божию. Аляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир на том, чтобы всей Украйне быть по- прежнему во власти у ляхов». Мудрено ли, что, услышав такое — после Переяславской рады, — Хмельницкий, по словам Костомарова, «пришел в умоисступление»? «Дитки — воскликнул он. — Треба отсту- пити от царя, пойдем туда, куда велит Вышний Владыка. Будем под бу- сурманским государем, не то что под христианским».67
И дорого еще придется заплатить Московии за это бессмысленное предательство и предпочтение своего Государства Власти интересам страны, когда преемник Хмельницкого гетман Иван Выгов- ский с татарами уничтожит весною 1659 года под Конотопом лучшую московитскую армию Шереметева.
Так или иначе, Московия удовлетворилась в итоге включением в царский титул «всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца Литовского, Волынского и Подольского». Даром что на самом деле и «Малыя» и «Белыя», и Литву, и Подолию, и Волынь отдала она частью туркам, частью полякам. Не говоря уже о том, что по Кардисско- му миру шведам достались все её завоевания в Ливонии, а по Анд- русовскому с поляками еле-еле удержала Московия лишь Смоленск да левобережье Украины.
Печальный итог всему этому подвел тотже Юрий Крижанич: «Поистине достойна сожаления наша злосчастная политика, мы ,л, стремимся воевать там, где мы должны были бы содержать постоянный мир, а вместо того пробуждаем спящих псов; где же следовало бы дать отпор дерзкому врагу, там мы откупаемся дарами и все-таки терпим беспрестанные разбои и опустошения, отдаем безбожному врагу чуть не все добро земли своей, а собственный народ доводим до голода, до отчаяния».68 Это горестное наблюдение Крижанича и подводит нас к следующему сюжету.
