Ргсета бросила саркастическій взглядъ сожалѣнія.
«Дѣйствительно, Ректоръ былъ счастливъ и имѣлъ основаніе благодарить Бога!» Но иронія, которая звучала въ этихъ словахъ, была слишкомъ тонка для того, чтобъ Паскуало могъ ее понять.
Послѣдній преобразился, возмущаясь дурнымъ поведеніемъ женщины, которой онъ не зналъ, и соболѣзнуя несчастью человѣка, чье имя даже не было ему извѣстно.
Подобныя мерзости приводятъ его въ ярость! Убиваться на работѣ, чтобы прокормить жену и дѣтей, а затѣмъ, вернувшись домой, найти невѣрную въ объятіяхъ любовника, откровенно говоря, такая штука всякаго можетъ вывести изъ себя и довести до пожизненной каторги. А въ такихъ случаяхъ кто виноватъ? Онъ безъ колебанія говоритъ: виноваты эти проклятыя быбы, которыя и на свѣтѣ-то живутъ, чтобы губить мужчинъ, а больше ни для чего!» Но тотчасъ же онъ пожалѣлъ, что зашелъ слишкомъ далеко, и поправился, сдѣлавъ оговорку въ пользу Росеты и Долоресъ.
Впрочемъ, эта оговорка почти не принесла пользы, такъ какъ его сестра, видя, что разговоръ переходитъ на тему, близкую ея матери и ей самой, начала говорить съ большой горячностью, и ея нѣжный голосокъ дрожалъ отъ гнѣва. «А мужчины! Вотъ прекрасная порода! Истинные виновники, это – они. Ахъ! и она съ матерью имѣютъ полное право сказать: «кто изъ нихъ не подлецъ, тотъ дуракъ!..» Если женщины таковы, каковы онѣ есть, то виноваты мужчины, только мужчины. Они стараются соблазнять молодыхъ дѣвушекъ; она можетъ объ этомъ говорить по опыту, такъ какъ, будь она дура и послушай ихъ, она была бы теперь Богъ знаетъ чѣмъ. А, если онѣ замужемъ становятся дрянными, то это уже вина мужей, которые или раздражаютъ ихъ своимъ дурнымъ поведеніемъ и подаютъ дурной примѣръ, или слишкомъ глупы, чтобы замѣтить бѣду и вовремя примѣнить лѣкарство. Стоитъ только посмотрѣть на Антоніо! Развѣ Росаріи не было бы простительно потерять себя, хоть бы ради мести за мерзкіе поступки мужа? Что касается дураковъ, она не желаетъ приводить примѣровъ. Ихъ много, даже и въ Кабаньялѣ, – мужей, виновныхъ въ томъ, что допустили до гибели своихъ женъ, – и всѣ ихъ знаютъ».
Безо всякаго умысла она такъ посмотрѣла на Ректора, что тотъ, несмотря на свою простоту, какъ будто понялъ и бросилъ на сестру вопросительный взглядъ; но тутъ же, успокоенный слѣпымъ довѣріемъ къ женѣ, онъ удовлетворился слабымъ протестомъ противъ того, что говорила Росета. «Ну! Это все – скорѣе сплетни, чѣмъ правда. У здѣшнихъ людей злые языки. Они разсуждаютъ о супружскихъ дѣлахъ крайне лвгкомысленно, находятъ поводъ къ смѣху въ вѣрности жены и въ чести мужа, издѣваются самымъ жестокимъ образомъ надъ семейнымъ миромъ, но, въ сущности, это – пустые разговоры безо всякаго желанія обидѣть.» «Имъ не достаетъ образованія», какъ отлично выразился священникъ, донъ Сантіаго. Даже самъ Паскуало, если бы захотѣлъ обращать вниманіе на ихъ болтовню, развѣ не имѣлъ бы повода сердиться? Развѣ не осмѣлились они дѣлать злостныя предположенія о Долоресъ и подпускать намеки ему самому, на взморьѣ въ Кабаньялѣ? И на кого, великій Боже? Нельзя повѣрить! На Антоніо, на его брата! Ну, вотъ! Все, что можно сдѣлать, это – посмѣяться! Статочное ли дѣло, чтобы, при такой хорошей женѣ, кто-нибудь пришелъ охотиться въ его владѣніяхъ, и чтобы этимъ браконьеромъ былъ именно Антоніо, тотъ Антоніо, который почитаетъ Долоресъ, какъ родную мать?!»
И Ректоръ, хотя ему досадны были эти сплетни, смѣялся при воспоминаніи о нихъ съ тѣмъ выраженіемъ презрѣнія и вѣры, какое бываетъ у крестьянъ, если при нихъ отрицаютъ чудеса ихъ деревенской Богородицы.
Росета замедлила шагъ. Она посмотрѣла на Паскуало своими глубокими большими глазами, какъ бы сомнѣваясь въ искренности этого смѣха. Но нѣтъ, сомнѣніе невозможно: смѣхъ былъ непритворенъ. Простофиля былъ непроницаемъ для подозрѣній. Это ее разозлило; инстинктивно, не отдавая себѣ отчета въ причиняемомъ злѣ, она сболтнула то, что просилось у нея съ языка. «Да, она стоитъ на своемъ всѣ мужчины, безъ исключенія, – негодяи или дураки!» И ея взглядъ устремился на брата, ясно показывая, что онъ причисленъ ко второй категоріи.
Тогда этотъ первобытный человѣкъ началъ понимать. «Дураки?.. И онъ тоже, можетъ быть?.. Развѣ Росета знаетъ что-нибудь?.. Тогда она должна сказагь… сказать прямо…»
Они дошли до полпути, гдѣ крестъ; и тутъ на нѣсколько минутъ остановились. Ректоръ былъ блѣденъ и покусывалъ свой толстый палецъ: палецъ моряка, широкій, мозолистый, со стертыми ногтями.
«Да, она должна сказать прямо!»
Но Росета не говорила. Она видѣла сильное возбужденіе брата, которое встревожипо ее. Она боялась, не зашла ли слишкомъ далеко; совѣсть ея, какъ честной дѣвушки, возмутилась, и, при видѣ блѣдности и суровости на этомъ, обыкновенно простодушномъ и добромъ, лицѣ, она упрекнула себя.
Поэтому она почти взяла назадъ свои слова.
«Нѣтъ, нѣтъ, она не знаетъ ничего. Сплетни, не болѣе… Но все же, чтобы не дать людямъ болтать, Паскуало долженъ бы заставить Антоніо ходить къ нему не такъ часто».
Ректоръ слушалъ ее, наклонившись къ водопроводу, у креста, и поглощалъ всю воду, вытекавшую изъ крана, какъ будто бы недавнее волненіе зажгло огонь въ его груди. Послѣ этого онъ пустился въ путь съ мокрымъ ртомъ, вытирая губы своими мозолистыми руками.
Но добродушіе еще разъ одержало побѣду.
Нѣтъ, никогда не поступитъ онъ такъ дурно съ Антоніо. Развѣ бѣдный мальчикъ виноватъ, что люди такъ наглы? Кромѣ того, запереть передъ нимъ двери, это – желать его гибели: если онъ сталъ теперь сколько нибудь смирнѣе, то именно благодаря добрымъ совѣтамъ Долоресъ, бѣдняжки, крторую такъ многіе ненавидятъ изъ зависти, только изъ зависти.
И, въ злобѣ на враговъ Долоресъ, онъ подчеркнулъ свое сужденіе жестомь, которымъ какъ бы ставилъ и Росету въ число завистницъ.
«Но пусть болтаютъ до устали. Онъ, все же, очень спокоенъ и плюетъ на всѣхъ… Антоніо для, него – сынъ. Онъ помнитъ, будто вчера, то время, когда онъ служилъ нянькой этому мальчугану, когда спалъ съ нимъ рядомъ въ каютѣ старой лодки, стараясь занять поменьше мѣста, чтобы тому было просторно на постели. Какъ такъ? Развѣ такія воспоминанія забываются легко? Забываются только счастливые дни! Вылетаютъ изъ памяти пріятели, съ которыми пьешь и поешь въ кабачкѣ, а съ кѣмъ вмѣстѣ голодалъ, чортъ возьми! того не забудешь! Бѣдный Антоніо! Ректоръ рѣшилъ сдвинуть съ мели этого несчастнаго, достойнаго жалости, и не уймется, пока не сдѣлаетъ его хорошимъ человѣкомъ. Что вообразила себѣ Росета? Ахъ, онъ, въ самомъ дѣлѣ, дуракъ; зато сердцу его даже тѣсно въ груди!»
И онъ колотилъ себя въ могучую грудь, которая гудѣла какъ барабанъ.
Затѣмъ братъ и сестра шли болѣе десяти минутъ, не обмѣнявшись ни словомъ, Росета сожалѣла, что затѣяла этотъ разговоръ; Паскуало, опустивъ голову и задумавшись, порою хмурилъ брови и сжималъ кулаки, будто боролся съ какою то дурною мыслью.
Вотъ они дошли до Грао и вступили въ тѣ улицы, что ведутъ къ Кабаньялю. Тутъ Паскуало, наконецъ, заговорилъ, явно чувствуя потребность излить душу, высказать сокровенныя и мучительныя мысли, отъ которыхъ морщился его лобъ.
«Словомъ, главное въ томъ, что эти рѣчи – только людскія выдумки. Потому что, если бы онѣ когда-нибудь потвердились, чортъ возьми! Тутъ еще не знаютъ, каковъ Ректоръ! Есть минуты, когда онъ самъ себя боится… Да, конечно, онъ – человѣкъ миролюбивый и ненавидитъ ссоры; часто на взморьѣ онъ отказывается отъ своихъ правъ, потому, что онъ – отецъ и не хочетъ слыть забіякой. Но пусть не смѣютъ трогать его добра: денегъ и жены!.. Онъ до сихъ поръ съ ужасомъ вспоминаетъ, какъ, на пути изъ Алжира, ему прошло въ голову, если таможенная шлюпка настигнетъ его, стать у мачты съ ножомъ въ рукѣ и убивать, убивать до тѣхъ поръ, пока его самого не свалятъ на тюки, составляющіе все его богатство. А что касается Долоресъ, то порою, видя, какъ она красива и привлекательна, съ ухватками барыни, что къ ней такъ идетъ, онъ себѣ говорилъ, (отчего не сознаться?), онъ себѣ говорилъ, что, можетъ быть, кому-нибудь удастся ее отнять у него; и, тогда, чортъ возьми!.. тогда онъ чувствовалъ желаніе задушить ее и броситься затѣмъ по улицамъ, кусая всѣхъ, какъ бѣшеная собака… Собака – вотъ что онъ такое: добрая, смирная собака; но разъ онъ взбѣсится, то уничтожитъ всѣхъ, если его не убьютъ до тѣхъ поръ… Пусть его оставятъ въ покоѣ, пусть не трогаютъ его счастья, которое онъ пріобрѣлъ и поддерживаетъ трудомъ».
И Ректоръ, размахивая руками, пристально смотрѣлъ на сестру, какъ будто Росета собиралась похитить у него Долоресъ. Потомъ, вдругъ, онъ сдѣлалъ движеніе, будто просыпаясь, и на его лицѣ отразилось сожалѣніе, которое испытываешь, когда боишся, не наговорилъ ли лишняго въ минуту возбужденія.
