Давид Эдуардович побился об заклад с генералом Орловым, что рекорд Борис Ельцин побьет. Удивительно, как безоговорочно верит нашему президенту этот незаконнорожденный сын Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе...
Еще Давид Эдуардович сказал, что нам не нужно столько казаков для охраны узников приватизации. Он сам слышал, как казаки рассуждают, не устроить ли им переворот. Депутата Векшина они собираются провозгласить генералом, а самого генерала Орлова объявить узником.
— Я им объявлю! — вспыхнул генерал Гриша.
Оказывается, он тоже уже слышал разговоры казаков, но не мог выяснить, что же они замышляют.
— А вы справитесь без помощников?..
— Справлюсь. — сказал Гриша и посмотрел на свой заросший волосами кулак.
Цены у нас не только растут.
Сегодня прочитал в туалете, что петербургские чиновники — самые дешевые в мире. Достаточно дать пару сотен долларов — и любой вопрос будет решен в желательном для вас смысле.
— Правда ли это, Рудольф? — навел я справку.
Обычно Векшин не вступает в разговоры, но тут ответ дал.
— Вранье. — услышал я из-за стены.
— Ты слишком категоричен, Рудольф. — сказал я. — Ведь я же не сам придумал это, а в газете прочитал.
— Ну, не знаю. — сказал Векшин. — При мне больше брали.
Меня это порадовало...
Цены на взятки снижаются, и это очень обнадеживает. Значит, рынок таки начинает работать.
Казаков отправили, как сказали, в командировку в Рельсовск, и в нашей квартире сразу стало пустовато, как на космодроме после запуска ракеты.
Любопытно, что охрану сокращают не только у нас, но и у М.С. Горбачева — до десяти человек.
Всех нас, и особенно майора Лупилина, огорчило это.
Очень тревожит мысль, а что будет, если народ захочет поблагодарить Михаила Сергеевича за всё. К счастью, сейчас, когда реформы пошли, народная любовь постепенно переключается на Бориса Николаевича Ельцина и Егора Тимуровича Гайдара.
А у них охраны — слава Богу! — достаточно.
Сегодня читал в туалете газеты и вдруг увидел заголовок: «Политбюро встречается в Минске!»
Вся остальная статья была оторвана, и сколько я ни рылся в фанерной коробочке для бумаг, так ничего и не нашел.
Моя тревога возросла до необыкновенных размеров, когда я вспомнил, что под видом командировки уехал за границу на неопределенный срок незаконнорожденный сын Э.А. Шеварднадзе Давид Эдуардович Выжигайло-Никитин, проживавший в нашей квартире.
Хотя была ночь, я пошел звонить знакомым, чтобы узнать, что это значит? Я спрашивал у них, что собираются они делать? Уезжать из этой, как говорил депутат Векшин, страны, улетать с этой, как говорю я, планеты или идти на баррикады?
К счастью, выяснялось, что тревога напрасна. Мне объяснили, что в сообщении корреспондента речь шла не о заседании Политбюро запрещенной Б.Н. Ельциным КПСС, а о встрече в Минске глав республик СНГ, бывших членов Политбюро КПСС.
Тревога улеглась, но я подумал, что корреспондентам нужно аккуратнее играть со словами.
Снова видел сон.
Депутат Векшин объясняет казакам, которых рассчитал Давид Эдуардович, что время «В» уже наступило.
— Что такое, Рудольф, время «В»? — спросил я.
— А ты не знаешь, зараза, да? — невежливо ответил Векшин.
Я не знал, но во сне мне почему-то нужно было скрыть свое незнание.
— Мы летим. Идет полетное время, — сказал я. — Оно называется «В», ибо засчитывается в стаж как один к трем. И тебе тоже, Рудольф, хотя ты и выполняешь не самую ответственную работу.
Векшин посмотрел на меня и как-то нехорошо засмеялся.
— А ты? — спросил он.
— А что я? Ты меня, Векшин, с собою не равняй. Я последовательный борец за права человека, а кроме того, поэт.
— Ты — поэт?! Тогда я — писатель!
— Векшин! — укоризненно сказал я. — Я вынужден развенчать твое самомнение. Ты же знаешь, что одна из моих теток — я сообщаю об этом во всех анкетах! — довольно длительное время находилась замужем за евреем. А ты, Векшин, чего собираешься в литературе делать?
От досады Векшин хотел меня укусить, и я на всякий случай проснулся.Сон оказался в руку.
Пошел в туалет, а из чулана — голоса. Я прислушался.
Депутат Векшин уговаривал майора Лупилина сломать замок на двери чулана и бежать.
— Куда бежать? — плакал майор. — Это же моя квартира. Я всегда жил тут. И замок тебе не сломать, услышат.
— Ну и хрен с тобой! — разозлился Векшин. — Тогда я один пойду.
— Ну куда, куда ты в переднике и колготках этих убежишь... Тебя же в психушку отвезут.
— Я у этого сраного грузина штаны стащил, в ванной в грязном белье зарыл!
— А я?! Григорий Иванович ведь до смерти забьет меня, если ты убежишь...
— Не забьет! — сказал Векшин. — Если и поколотит, то не до смерти. Кому-то ведь у них работать надо! Они уже не могут без этого!
— Но мне же одному не справиться! Вы же сами знаете, Рудольф Николаевич, что мне нельзя поднимать тяжелого!
— Знаешь что, Абрам Григорьевич...
— Что?!
— Мне насрать, чего тебе можно, а чего нельзя! Желаешь ишачить — оставайся. Мне наплевать, что с тобой будет!
Вы знаете, что я — очень уравновешенный, как и положено астронавту, человек.
Но сейчас я разозлился.
Меня раздосадовало, что Векшин сквернословит, а главное — как легко нарушает он клятвы дружбы, как легко разрывает узы товарищества.
— Не плачьте, Абрам Григорьевич! — громко сказал я из туалета. — Вы не погибнете от непосильной работы. Я не позволю Рудольфу предать вас. Сейчас я доложу генералу Орлову, что Векшин собирается бежать... А вы задержите его, не давайте ему ломать замок.
— Федька! — закричал из чулана Векшин. — Ты следишь за мною, стукач поганый! Не смей, сука позорная, Гришку будить! Ты что? Ссучился, падла?!
— Векшин! — сказал я мягко. — Ты не прав, Рудольф. Ты называешь меня сукой и стукачом, но какой же я стукач, какая же я сука, если хочу спасти тебя. Подобно господину Канту, ты, Рудольф, обладаешь чудовищным неведением того, что известно всем людям. И не только на нашей Земле, но и на других планетах. Вспомни, какой трагедией для Абрама Григорьевича, да и для тебя самого, обернулся прошлый побег, еще при покойном председателе Федорчукове .
— А сейчас я убегу, Федор! — горячо заговорил Векшин. — Ты откроешь чулан, и я проберусь в ванную. Там, в корзине с грязным бельем, у меня брюки зарыты! Выпусти меня, Федя!
— Нет, Рудольф! — сказал я. — По-моему, ты все-таки меня не понял. Хотя общее свойство всех категорий знания есть смертность, а общее свойство всех категорий действия — бессмертие, но, как говорит генерал Орлов, у них в партшколе всегда различали действие и действие, знание и знание. Я уверен, чтогенерал все равно поймает тебя и мне можно и не беспокоиться, но меня, Рудольф, тревожит другое. Предавая сегодня своего друга, ты завтра предашь демократию и все наше общее дело...
— Да пошел ты! — перебил меня Векшин и выматерился.
— Рудольф! — сказал я. — Неужели ты все позабыл?! Вспомни Герцена и Огарева. Вспомни Воробьевы горы... Вспомни клятву, которую они дали в виду Москвы. А ты. Извини, Рудольф. Я вижу, как старость в тебе переходит в младенчество, но совершается это совсем не так, как нужно для общего дела! Поэтому я просто обязан сообщить о твоем безумном намерении генералу Орлову. Я обещаю тебе, что буду лично ходатайствовать, чтобы тебя не очень сильно наказывали за этот проступок.
Разбудив генерала Орлова, я рассказал ему о готовящемся побеге.
— Бежать, говоришь, надумал? — почесываясь, переспросил генерал. — Ну- ну. Видно, кворум ему давно не считали. Катя! Слышала?
— Слышала. — Екатерина Тихоновна откинула одеяло и села в постели. — Чего с него взять, если в депутатах блытался. Пакостник такой.
Она зевнула, потом посмотрела на меня.
— Ну, чего уставился, Федя? Голой, что ли, своей супруги не видел? Подай халатик — вон там лежит.
Стараясь не смотреть на такую прекрасно-розовую Екатерину Тихоновну, я исполнил ее просьбу. Хотя халатик был из яркого желтого шелка с крупными красными цветами, но в комнате сразу стало как-то серее, как будто убавили свет, когда Екатерина Тихоновна накинула его на свои плечи.
Запахнув халатик, Екатерина Тихоновна встала.
Григорий Иванович тем временем натянул шаровары с лампасами, офицерские сапоги, засунул за голенище плеть и пошел открывать чулан.
Мне он поручил отыскать спрятанные депутатом брюки.
Я нашел эти брюки не сразу. В корзине с грязным бельем их не было, хотя я перебрал все вещи. Оказалось, Векшин и тут обманул меня — он засунул грязные брюки Давида Эдуардовича Выжигайло-Никитина под ванну...
Когда я вышел с брюками на кухню, Екатерина Тихоновна уже сидела в кресле и курила сигарету, наблюдая за разговором генерала Орлова с узниками.
Голые, в одних только передниках, они стояли возле стены, а генерал Орлов, похлестывая плетью по голенищу сапога, неторопливо прохаживался вдоль этого не очень-то героического строя.
