в обеспечении интересов всех классов и групп населения, выступая как носитель того, что именуется в буржуазных государствах порядком и законностью.
Справиться со взятой на себя общенародной ролью власть может при одном непременном условии: если она пользуется в глазах народа известным авторитетом (включая и те классы, которые либо уже осознали себя врагом этой власти, либо являются ее потенциальными противниками).
Чем же обеспечивается этот авторитет? Двумя основными факторами: компетентностью и определенным морально-полити
ческим уровнем правительства, ниже которого оно не может опускаться без риска потери этого авторитета. Речь идет о «респектабельности», «ореоле» власти, необходимости не только внушать страх нижестоящим агентам и обывательской массе, но и служить t источником самоутверждения самой власти — условие, также совершенно необходимое, чтобы эта власть могла успешно управлять.
Из этого отнюдь не следует, что указанная власть, по крайней мере до тех пор, пока она справляется со своими функциями, представляет собой эталон честности и непогрешимости. Наоборот, неотъемлемой и типичной стороной всех буржуазных го- * ' сударств с момента возникновения и до наших дней являются коррупция, бесчестность, грубые просчеты и другие аналогичные явления, сопровождаемые бесчисленными разоблачениями и скандалами. Царизм в этом отношении не только не составлял исключения, но и являлся в силу своего полуазиатского характера выдающимся примером грубого, жестокого и бездарного управления огромной страной. И тем не менее тезис об определенном минимуме респектабельности, необходимом для нормального функционирования власти, остается в силе, и все эти разоблачения также служат доказательством справедливости данной посылки, поскольку они вызваны именно нарушением указанного минимума. Иными словами, можно допустить, что министр финансов способен использовать свое служебное положение для личного обогащения игрой на бирже, но представляется невозможным, чтобы он прямо запускал руку в казенный сундук. Кстати сказать, все царские министры финансов были в этом отношении безупречны. Легко представить себе, ибо это соответствовало действительности, любого царского министра внутренних дел, грубо попирающего на каждом шагу царские же законы, но исключалось назначение на этот пост человека, имеющего репутацию уголовника. Так же примерно обстоит дело и с компетентностью власти, и прежде всего его главного звена — правительства.
Спрашивается, где же проходит граница между приемлемым и неприемлемым уровнем власти, какого, скажем, царского министра или Совет министров в целом можно считать соответствующим или несоответствующим указанному минимуму, не является ли этот минимум чем-то не поддающимся определению или, более того, продуктом чистой спекуляции, если иметь в виду общие ге-
нетические характеристики министров: защиту самодержавия, полуазиатские приемы управления, местничество, интриги, а главное — то, что все они никого не представляли, являлись чиновниками, назначенными царем и ответственными только перед ним, были верноподданными царя и не более того?
Ответ, на наш взгляд, заключается в том, является ли данное правительство идейным в том смысле, что интересы государства (разумеется, в его понимании, которое в действительности сводит эти интересы прежде всего к общим интересам господствующего класса) для него являются главными и в конечном итоге оказываются выше и важнее в сравнении с личными и групповыми интересами. В благополучные с точки зрения режима периоды эти начала — корыстное и идейное — мирно сосуществуют и практически не отделимы друг от друга. Но в острокритических ситуациях приходится делать выбор, и именно годы острых политических кризисов дают ясный ответ на вопрос, чем и кем является власть.
Изучаемый период как раз и является временем, когда царское правительство (а с ним вместе и весь государственный аппарат) полностью утратило государственное начало; на правительственной ниве подвизались, сменяя и пожирая друг друга, откровенные проходимцы и жулики, а немногие еще уцелевшие или вновь пришедшие «добропорядочные» министры не оказывали на политику сколько-нибудь значительного влияния. Причины, ход и последствия этого превращения и являются предметом нашего исследования.
«Министерская забастовка»
Ухудшение качественного состава Совета министров как целенаправленная линия началось еще до войны. Первым министром, назначенным по указанию Распутина, исходившего в своих рекомендациях исключительно из принципа личного доверия, был обер-прокурор святейшего синода В. К. Саблер, получивший этот пост в 1911 г. Одиозность Саблера была такова, что он стал персоной non grata даже для части правых депутатов Думы, не говоря уже о либералах.
Во время бюджетных прений весной 1914 г. Милюков процитировал письмо известного соратника Распутина иеромонаха Илиодора, рассорившегося к этому времени со «старцем» и ставшего его злейшим врагом. В письме говорилось: «Саблер и Да- манский (товарищ обер-прокурора.—А. А.)— ставленники Гришки. Гришка говорил, что Саблер поклонился ему, Гришке, в ноги за то, что он сделал его обер-прокурором»4. «Историк должен будет отметить тот факт,— писал Шавельский,— что в эпоху В. К. Саблера св. синод главным образом занимался наградными и бракоразводными делами». Из Саблера, по его мнению, вышел бы хороший поэт, рассказчик, «еще лучший анекдотист-рассказчик». «Не то шутник, не то— искатель приключений» — вот кем пред-
ставлялся обер-прокурор святейшего синода 5. Само собой разумеется, что Саблер находился в числе тех министров в составе правительства, которые настаивали и проводили наиболее реакционный политический курс.
«Личным» министром царя был и военный министр В. А. Сухомлинов, назначенный на этот пост еще в марте 1909 г. Его основные качества — некомпетентность и безответственность — обернулись для него впоследствии судебным процессом с обвинением в бездействии и превышении власти, служебных подлогах и государственной измене. Он имел прозвище «генерал Отлетаев», потому что все время разъезжал по стране 6. Делалось это с единственной целью — получать командировочные и прочие полагающиеся на министерские поездки деньги, с тем чтобы покрывать неумеренные траты своей супруги.
Несмотря на такие неминистерские качества, Сухомлинов, как указывает тот же Шавельский, «пользовался у царя исключительным влиянием»7. Секрет его успеха заключался в подчеркивании именно личного служения, основанного на преданности, а не на системе взглядов. В этом контексте становится понятным на первый взгляд странное замечание Сазонова о том, что Сухомлинов был непопулярен в Думе «не за свои политические убеждения, которых у него не было, а вследствие его необычайного легкомыслия и полного отсутствия качеств, нужных военному министру в пору опасных внешних осложнений»8. Сухомлинов категорически отказывался выступать в Думе, мотивируя свое нежелание тем, что «государь этого не желает»9. Иными словами, в своей деятельности он исходил не из интересов дела, а из политических симпатий и антипатий царя. Учитывая нелюбовь последнего к длинным докладам, Сухомлинов «облегчал» их сплетнями и анекдотами, по части которых был великий мастер.
Военный министр не хотел, однако, ограничиваться славой веселого рассказчика: он жаждал литературного успеха. Еще в 90-х годах генерал выступил с серией брошюр под псевдонимом Остап Бондаренко. В 1916 г., оказавшись не у дел, снова под тем же псевдонимом выпустил несколько брошюр. Именно он был автором печально знаменитой статьи в «Биржевке», где доказывалось, что русская армия готова к войне «вплоть до последней пуговицы последнего солдата»10.
Сухомлинов импонировал не только Николаю II, но и его супруге. Уже после отставки министра она писала царю: «Вчера видела Поливанова (преемника Сухомлинова.— А. А.). Он мне, откровенно говоря, никогда не нравился... Я предпочитала Сухомлинова. Хотя этот и умнее, но сомневаюсь, так же ли он предан»11. Забегая вперед, отметим, что это противопоставление (или предпочтение) личной преданности уму стало главной отправной точкой политики царской четы и Распутина в годы войны и имело принципиальное значение. Как записал в своем дневнике 29 апреля 1915 г. (т. е. незадолго до отставки Сухомлинова) великий князь Андрей Владимирович, заключая беседу с ним, «государь
сказал, что он глубоко верит Сухомлинову, что это, безусловно, честный и порядочный человек». На вопрос князя, известно ли царю, что против военного министра «ведется страшная кабала (в смысле кампания.— А. А.)-», последовал ответ: «Знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут»1*.
