те дни проходили по всей стране. У большинства иркутян повышенного ин-
тереса к чехословацким событиям не наблюдалось. Они спорили о том, прав-
да ли, что чехам продали или сдали в аренду озеро Байкал. Эти разговоры
возникли за четыре года до вторжения, когда растроганные встречами с Ир-
жи Ганзелкой и Мирославом Зикмундом члены рыболовецкого колхоза в по-
селке Култук на Байкале завязали переписку с чешским сельскохозяйствен-
ным кооперативом. Чехи прислали култукцам в подарок четыре бочки пль-
зенского пива, а култукцы в ответ отправили четыре бочки слабосоленого
омуля. И по городу пошло: «Слышали новости? Байкал продали чехам». –
«Что за чепуха…» – «Точно, в аренду на двадцать лет!»
События 1968 года иркутян не слишком занимали, были заботы неот-
ложнее. Моя жена по три-четыре часа толкалась на городском рынке в оче-
реди за десятком привозных яблок, чтобы уберечь дочь от авитаминоза, и
места себе не находила, читая в газетах советы европейских модных салонов
насчет яблочных масок для лица. Многим казалось, что чехи, поляки, венгры,
немцы, другие наши европейские братья, как говорится, с жиру бесятся. По-
пробовали бы жить в сибирской глубинке, научились бы дорожить тем, что
имеют. «Мы с ними делимся последним, лишь бы никуда не рыпались, а им
все мало!» – говорили на автобусных остановках. А в ответ неслось: «Ничего,
был бы хлеб, а мыши найдутся!»
Усталые, затурканные люди, раздраженные своей унизительной жиз-
нью, не слишком интересовались мировыми событиями; по горло хватало
хлопот – как устоять в многолетней очереди на жилье, где достать румын-
скую мебель, польский костюм, чешскую обувь и раздобыть к празднику хо-
тя бы банку латвийских шпротов. А политикой пусть занимаются власти,
они знают, что делают.
Только интеллигенция следила за событиями с явным к чехам сочув-
ствием, которое читалось в глазах, даже когда люди оглядывались и молча-
ли. Старания чехов реформировать экономику, возродить институты граж-
данского общества, критически переосмыслить выбранный путь грели
надеждой; мог появиться полигон для эксперимента по переходу от тотали-
таризма к демократии. Между собой люди недоумевали: ну зачем требовать
от чехов восторга по поводу советского планирования, процессов над инако-
мыслящими, социалистического реализма в искусстве? Кому это нужно, каж-
дое их сомнение объявлять святотатством? Пражским реформаторам многие
желали удачи, надеясь получить толчок хоть к каким-нибудь переменам у
нас.
Но на собраниях партийного актива особый народ.
Приглашенный наблюдателем как корреспондент «Известий», я по
обыкновению устраиваюсь в задних рядах, рядом с Виктором Федоровичем
Новокшеновым. Мы давно дружим семьями, встречаемся в моем доме в Ир-
кутске или в его доме в Ангарске, рады каждой возможности повидаться. В
зале восемьсот человек, за их спинами можно тихо разговаривать, никому не
мешая. На трибуне из года в год одни и те же лица, мы знаем заранее, что и
от кого ждать.
На этот раз, 22 июля 1968 года, все говорят о Чехословакии; я приведу
выдержки по протоколу, сохраненному среди архивных бумаг.
Соловьев А.И. (секретарь Иркутского обкома ВЛКСМ). «Молодежь пьян-
ствует, развратничает, давит друг друга мотоциклами и обрастает бородами,
читает двусмысленные стихи и слушает самодельные песенки с гнусавой
меланхолией или полублатной псевдоромантикой. Всю эту стряпню в разной
обертке оптом и в розницу идеологи буржуазии стремятся протолкнуть не
только на благодатную почву Чехословакии, но и в нашу страну, подсунуть
молодому человеку. И неважно, где клюнет червь сомнения: в теории, во
взглядах на культуру или в морали. Главное “разрыхлить” коммунистиче-
скую убежденность, подорвать веру в преимущества социализма».
Жигалина Е.С. (птичница Иркутской птицефабрики). «Когда я поехала
на актив, мои подруги наказали мне: “Скажи, Екатерина, от всех нас, что тру-
да и сил мы не пожалеем, чтобы Родина была богаче”. А еще говорили – пе-
редай, что верную политику партия и правительство ведут за сохранение
мира, укрепление социализма. Полностью и целиком одобряем ее и делом
ответим на решения Пленума ЦК нашей родной партии. В этом году за шесть
месяцев наша птицефабрика продала государству более 12 млн яиц, план
выполнен на 132 процента. Хороших показателей добились мои подруги по
работе. Шаньгина Вера за полугодие получила по 130 яиц на курицу-
несушку, Кокорина Нина и Борисова Елизавета – по 120 яиц…»
…Пленум постановил: «…Верные интернациональному долгу, коммуни-
сты и все трудящиеся Иркутской области, как и весь советский народ, гото-
вы оказать братскому чехословацкому народу всю необходимую помощь и
поддержку в защите социалистических завоеваний» 35.
Мало кто из участников иркутского собрания знает в лицо моего друга,
но наслышаны все. Он директор электролизнохимического комбината, один
из самых «секретных» людей в Союзе, первый руководитель атомного пред-
приятия, не из другой отрасли пришедший, а в отрасли выросший. Начинал
под Свердловском, делал первую атомную бомбу. «Мою руку Берия пожи-
мал!» Получил назначение в Сибирь, при нем вбивали первые колышки и
под конвоем водили на стройку заключенных. В 1960-е годы комбинат стал в
СССР, как напишут лет через сорок, «одним из решающих факторов глобаль-
ного увеличения производства обогащенного урана» и внес «существенный
исторический вклад в достижение ядерного паритета с США и другими
ядерными державами» 36.
Интерес атомников к Чехословакии ограничивался урановым место-
рождением Яхимовское в Рудных горах. С этим сырьем работали супруги
Кюри. Мария Склодовская-Кюри открыла новые излучающие элементы,
названные ею полонием и радием. Перед войной чешские руды привлекали
советскую разведку, но горный район оказался под германским протектора-
том. При немцах на рудниках работали лагерники, в том числе советские во-
еннопленные. К концу войны здесь скопилось больше ста тысяч тонн необ-
работанной урановой руды. В 1945 году всю эту массу перевезли в СССР, ис-
пользуя для создания первой советской атомной бомбы. И в последующие
годы, пятидесятые и шестидесятые, пятая часть советского ядерного оружия
производилась с использованием чешских урановых руд.
Знакомством с Виктором Федоровичем я тоже обязан чехам, а точнее –
чехословацким хоккеистам. Это был первый в истории закрытого города
случай, когда в автобусе с зашторенными окнами иностранцев повезли из
Иркутска в Ангарск, в зону расположения секретного комбината. Им пред-
стояла игра с «Ермаком», хоккейной командой атомщиков, одной из лучших
в Сибири. Идею предложил В.Ф.Новокшенов, страстный болельщик. В вы-
ходные пятидесятилетний директор с хоккеистами носился по льду и насто-
ял на международной встрече, гарантируя властям полную для комбината
безопасность. У входа на стадион было полно милиции и сотрудников госбе-
зопасности, билеты давно распродали, мои корреспондентские корочки не
вызывали никакого почтения. Я собрался было возвращаться в Иркутск, как
мне показали человека, здесь единственного, кто способен пропустить на
стадион. Чешской команде он был представлен как руководитель хоккеи-
стов «Ермака». Крупный, круглолицый, близорукий, похожий на Пьера Без-
ухова, в тренировочном костюме, вязаной шапочке и в распахнутой дублен-
ке. Я подошел и назвался. Видимо, он получал «Известия», повернулся к со-
провождающим: «Пропустите. А то он и нам в газете накостыляет!»
Так я познакомился с Виктором Федоровичем Новокшеновым. Инже-
нер, ученый, крупная фигура в военно-промышленном комплексе, лишен-
ный права выезжать за рубеж и вступать в контакты с иностранцами, он не
имел доступа к информации, кроме официальной, но тянулся к людям твор-
ческим, думающим, приглашал на встречи с атомщиками своих друзей и
единомышленников. В их числе были академики Виталий Гинзбург и Исаак
Кикоин, а еще Герман Титов, Ким Филби, Алиса Фрейндлих, Олег Ефремов,
Евгений Евтушенко. .
О директоре-атомщике хочу сказать отдельно, потому что для элиты
советской технической интеллигенции чехословацкие события имели осо-
бый смысл.
Когда мы сблизились, я спросил, как морально чувствует себя человек,
причастный к созданию атомной бомбы. Для меня, отвечал Виктор Федоро-
