Фуфайка на нем была почему-то вывернута наружу.
Шапка тоже.
Глава 8
С утра был чай.
Горячий, сладкий, с плюшками. Некоторые похожи на улиток, другие на сердечки, а третьи плюшки плюшками, сверху мак. И внутри мак, мама Саныча с утра гремела квашней, и когда мы проснулись, в доме уже пахло пирогами. Это был такой настоящий запах, мне захотелось, чтобы им пропиталась одежда и волосы, возьму как можно больше в обратный путь. Половину в отряд, другую съем по пути. Будем брести по лесу и есть. Плюшки, а еще с капустой, с грибами и шаньги с картошкой. Пирожки, черный хлеб, вкусный, с прилипшей ко дну капустными листами, а еще мама к вечеру обещала блины.
Самовар растапливал сам Саныч. Как-то по особому, с щепками и шишками , с сапогом, за водой бегал на родник, а потом варил эту воду, бросив в самовар царский серебряный рубль. Мама накрыла стол. И скатерть постелила, разноцветную, похожую на цыганский платок, как эта скатерть появилась, так в доме сразу сделалось празднично.
Выставила тарелки с пирогами, вазочку с брусничным вареньем, и берестяную плетенку с сахаром. Здесь был и принесенный нами сахар – серые куски, похожие на взорванные скалы, и другой, чуть желтоватый, почти квадратный, я помнил его со старых времен, и какой-то вообще коричнево-золотистый, пять кусков, не знаю, откуда такой появился. В отдельных мисках лежали соты с застекленевшим медом и круглые разноцветные шарики, я помню такие, от них у меня зубы ломило всегда.
Из соседней комнаты то и дело выглядывали мелкие девчонки, мама грозила им кулаком, а они хихикали и бурчали животами. Лида и Валя, Саныч шикал на них, но они только громче хихикали и охотились за сахаром – подбегали к столу, хватали маленькие куски и с визгом уносились к себе.
Мы уселись за стол, немного помолчали и принялись за чаепитие. Я, чтобы не терять даром время, взялся за пироги, начал с самых больших, величиной с две ладони, с рыбой и луком, невероятные, я съел три штуки. Наверное, и больше бы съел, но как-то стало неудобно обжорствовать, и я обратился к другим пирогам, с грибами, потом с капустой, потом с какими-то корешками, запивал все это чаем, сладким и горячим. Саныч не отставал, только он действовал немного по другому – откусывал сразу от трех булок с разными начинками, прихлебывал чай, снова откусывал, заедал вареньем и никакой усталости не чувствовал. Мама Саныча наоборот, ела мало, дула на горячий чай и на нас смотрела. Но не грустно, а наоборот, весело, что мне тоже очень нравилось,
Умяв, наверное, половину этой пирожной роскоши, мы успокоились и немного отдохнули. Самовар создавал вокруг себя прозрачный тепловой шар, другой самовар, состоявший не из меди, а из нагретого воздуха, я совсем размяк и сделался добрым, и улыбчивым. И когда из комнаты выскакивали Лида с Валей, я тоже делал вид, что хочу их поймать.
Мама ничего не спрашивала – тоже удивительно. Я думал, она станет пытать про нашу жизнь, про новости, про войну, но ее это не интересовало почему-то, и про себя она не рассказывала. Сначала я не понимал, а потом догадался. Вот с войны пришел ее сын. Ненадолго, на день, может, на два. Они давно уже не виделись. Так зачем заполнять время войной? И она решила создать кусочек мира. Получилось. Чай, самовар, пироги, дом, даже наша одежда куда-то исчезла.
Саныч откинулся на стуле и стал показывать, как правильно пить чай. Он выбрал кусок сахара средних размеров, поставил его в середину блюдечка, налил сверху чая и стал пить, закусывая сотами.
Я попробовал сделать так же, оказалось, что это здорово, мы надували щеки, брызгались и походили на пузатых купцов с картинки, которую я видел однажды в старинной книжке.
После четырех стаканов и пирогов захотелось спать. Я сидел напротив самовара, видел свое отражение в полированном желтом боку, тощие щеки, нос наоборот большой, глаз из-за него не видать. Самоварный я покачивался, как-то даже колыхался, будто состоял из дыма, голова у него почему-то свисал вбок, и от этого спать хотелось еще сильнее, я очень старался, чтобы не клюнуть носом в горячую медь.
Саныч куда-то удалился, его мама тоже, и тут из соседней комнаты выскочили сестры, Лидка и Валька. Они запрыгнули на стулья и накинулись на пироги, на сахар, на варенье, на все, одним словом. Показался Саныч, теперь он не шикнул на сестер, показал им язык. Они показать язык не могли, только промычали что-то в ответ и глаза выпучили.
– Не спать! – это Саныч сказал уже мне. – У нас еще рыбалка!
Ни о какой рыбалке мне думать не хотелось, хотелось подремать, а потом еще поесть. Но Саныч был неумолим.
– Я сто лет на рыбалке не был, – помотал он головой.
– Летом же…
– Летом совсем не то, – возразил Саныч. – Любой дурак может – вода, берег… Не то это. Рыбалка только зимой рыбалка. Это совсем другое дело! Ну, сам увидишь. Еду с собой брать не будем, чтобы аппетит нагулять.
Я хотел сказать, что у меня аппетит разгорится уже через полчаса, особенно на морозном-то воздухе…
– На рыбалку лучше еду не брать, – твердо сказал Саныч. – Больше поймаешь, верная примета. И потом если клев идет – никакой еды не надо. Собираться давай.
Стали собираться. Откуда-то появились два полушубка, один побольше – видимо, отцовский, его надел Саныч, другой поаккуратней – материн, в него влез я. Шапки, сильно пахнущие нафталином, заячьи, с длинными ушами, одинаковые. Высокие, из тяжелого каучука галоши на валенки, безразмерные меховые рукавицы, деревянные ящики, все это торжественно извлекалось из хитрых тайников в стенах, под полом и под крыльцом. Сестры Саныча глядели на нас с печки, дразнились и показывали пальцами. Мать улыбалась.
А Саныч напротив, был серьезен и сосредоточен, видно, что к рыбалке он относится основательно, почти так же, как к войне.
– А лыжи? – спросил Саныч. – Остались?
Мать покачала головой.
– Жаль, на лыжах бы веселее. Ладно, и так дойдем.
Саныч сунул мне короткий ломик с веревкой, привязанной к середине. Зачем на рыбалке лом…
– Пешня, – пояснил он. – Лунки надо рубить. Самая важная в рыбалке вещь. Ну что, мы готовы. Пойдем, наверное, через огороды?
Мать кивнула.
Река оказалась совсем рядом, через огороды сто метров. Спустились по берегу к лодкам, черневшим из под снега, Саныч постучал по одной.
– Наша, – сказал он. – Отец ее сам делал, давно еще. Под лодкой в дождь спать хорошо, быстро засыпаешь.
– Здесь удить будем? – я кивнул на реку.
– Не, на Ловати сейчас делать нечего, глубоко слишком, надо чуть отойти. У нас тут местечко есть – рыба из подо льда прямо скачет. Вечером уху сварим, я сам сварю. Ты знаешь, как правильную уху варить? Не знаешь, откуда тебе, ты же в городе жил. Для правильной ухи надо всего в равных частых взять – воды, рыбы и лука. Варить быстро, дождаться только, чтобы вода закипела, а потом в чугуне томить. Часа два, а лучше три…
Шагали по реке. Ловать казалась мне слишком широкой, наверное, шириной с настоящую Волгу, берегов не было видно, снег раскинулся, деревья утонули в белизне, и кроме белого ничего. Солнце, лед. Я вспомнил, что раньше ездили по рекам. Зимой все дороги заметало снегом и все ездили на санях по рекам, разгонялись, свистели, щелкали кнутом над лошадиными головами, и так от Тобольска до Сахалина. Здесь было очень красиво, и первый раз за последние зимы я не хотел в тепло, Лукино исчезло за поворотом, некоторое время я оглядываясь видел белый дымок, но потом растворился и он, мы точно в другой мир попали.
С крутого берега свисала береза. Видимо, она оборвалась уже давно, но совсем не обрушилась, зависла параллельно воде, укрепилась и стала расти так, я заметил между ветками пристроенную доску.
– Тут Полка в Ловать впадает, – объяснил Саныч. – Сейчас не видно, конечно, а летом здесь щуки. Просто акулы, с человека ростом. Залазишь на березу, забрасываешь три крюка с живцами. И пара штук всегда попадется. Я сюда один любил ходить, у меня тут шалаш сложен. Утром крюки забросишь, потом на сенокос, а как темнеть начинает опять сюда. И обязательно одна щука да повиснет. Почистишь ее, пожаришь, наешься и лежишь, в небо смотришь. На утро тоже хватает, а ночью можно чай малиновый пить…
Мне тоже захотелось малинового чая. И жареной щуки.
– А зимой тут окуни. Здесь яма, а вверх по течению плес, вся рыба сюда скатывается, сейчас увидишь.
Мы подошли к березе, Саныч взял пешню, несколько раз ловко ударил в лед, и в безупречной глади образовалась дырка, небольшая, чуть пошире яблока. Я полагал, что сейчас Саныч вырубит широкую квадратную полынью, мы усядемся на краю на ящики, свесим ноги и забросим удочки…
Но все оказалось совсем не так.
Саныч мастерски вырубил четыре лунки, плюнул в каждую на удачу.
– Раньше я мотылем прикармливал, – сказал он. – Мы с отцом специально морозили в таких узких длинных ящиках, а потом на специальной терке над лункой терли… Но ничего, и так хорошо, за войну тут рыбы накопилось – двадцать лет не переловить. Давай что ли начнем…
