Вождь величественно приблизился к пленникам и заговорил. Слова часто были исковерканы до неузнаваемости, конструкции фраз — примитивны, но общий смысл можно было уловить без особого труда.
— Сегодня великий день, потому что мы захватили Необычных пленников!
Вождь приосанился и обвел глазами своих соплеменников. Каэтана не сомневалась, что в битве он по‑настоящему опасен и страшен, но сейчас своим хвастовством он напоминал большого ребенка.
— Мы будем много праздновать, — возвестил он. — Отец наш Муруган придет из леса к своим детям, чтобы принять участие в пиршестве. Ему мы скормим вот этого. — Палец рыжебородого уперся в печального альва.
— А я что говорил? — повернулся тот к Каэ. — Бегал от трикстеров, бегал, а все равно им и попался…
— Ты, женщина, красива и, говорят, хороший воин. Ты будешь моей. Ты счастлива. — Последние слова вождь произнес утвердительным тоном, как нечто само собой разумеющееся — иначе и быть не могло. — Если ты так же хороша в постели, как и в бою, я повыгоняю всех своих женщин и ты родишь мне великих воинов.
— Очень мило, — прорычала Каэ, — да он у меня после первой же брачной ночи только мух будет способен считать!
Джангарай хихикнул, представив себе вождя, со скучающим видом подсчитывающего мух. Бордонкай, который тоже слышал эту короткую речь «невесты», не выдержал и расхохотался.
Вождь, не поняв, в чем дело, не обиделся — ему и в голову не могло прийти, что смеются над ним, и он сделал вывод, что Бордонкай смеется в знак презрения к собственной смерти. Рыжий с уважением взглянул на великана и сказал:
— А ты выйдешь в бой против Муругана, чтобы позабавить нашего Отца. Он любит убивать великих воинов. Если бы я не был вождем племени, он любил бы убивать меня, потому что я — великий воин. — Тут его взгляд упал на Джангарая, и он закончил безразличным тоном: — А ты будешь рабом. Рабы тоже нужны, чтобы работать.
— Ну и тупица, — восхитился Джангарай.
— А зачем ему мозги, — бросила Каэтана, — без них сподручнее. И если в бою по голове дадут, то безопаснее.
Джангарай опять не смог сдержать улыбки.
— Праздник начнется вечером, а пока мы вас запрем, — возвестил вождь. — И тебя запрем, — обратился он к Каэтане. — Я еще не выгнал своих жен. — На его лице отразилась тень тревоги.
Каэтана подумала, что рыжему будет не так‑то легко избавиться от своего гарема. Подобное положение вещей, с одной стороны, внушало некоторую надежду, но с другой… Еще глаза выцарапает какая‑нибудь взбесившаяся фурия за это чучело, которое не нужно и за все сокровища мира. Каэтана тяжко вздохнула. Вождь, уже собравшийся уходить, по‑своему истолковал этот вздох. Видимо, его посетила совершенно гениальная мысль и он поспешил воплотить ее:
— Нет, я возьму тебя с собой, и ты сама повыгоняешь моих жен. А я посмотрю, на что ты способна. Если нет, — добавил он буднично, — тогда они убьют тебя.
Он кивнул двум дюжим воинам, и те, отделив Каэ от группы пленных, повели ее по направлению к самой большой постройке в центре деревни.
— А я вернусь потом, — неопределенно пообещал рыжий и величественно удалился.
Каэтана взглядом успокоила разгневанных товарищей. Трикстеры оказались такими тупыми, что она недоумевала, как они могли победить войско герцога Элама. Вероятно, прав Воршуд и не обошлось здесь без вмешательства богов — хотя пришлось же им тогда повозиться.
Дальнейшая судьба, не представлялась Каэ в чересчур черном свете. Она была уверена, что они смогут обмануть недалеких лесных жителей. Вот только встреча с ревнивыми женами рыжего вождя ее несколько обеспокоила — когда дерутся женщины, даже палачи могут побледнеть.
Воины, не особо церемонясь, втолкнули ее в широкое и просторное помещение, более всего похожее на хлев, в котором несколько женщин занимались своими делами. Все они были почти на голову выше Каэтаны — пышные, грудастые, с крепкими руками, и Каэ невольно поежилась, представляя грядущий милый разговорчик. Если мозгов у них столько же, сколько и у мужчин их племени, то договориться с ними не получится.
— Эй, — окликнул женщин воин, приведший Каэ, — эй, Шанга, Зуйан, Лакт. — Толстухи медленно подняли головы. — Это новая жена Маннагарта, и она пришла, чтобы выгнать вас.
Пока он произносил эту короткую речь, другой воин торопливо развязывал Каэтане руки. Как только он справился с этим несложным делом, оба воина скрылись, словно растаяли в воздухе, — они явно трусили.
Дом Маннагарта был обставлен со странной смесью нищеты и роскоши. Здесь уживалась мебель из Аллаэллы, сработанная лучшими краснодеревщиками и стоившая целое состояние, — резная, с инкрустациями из прекрасных камней, перламутра и кости — и грубо сколоченные лежанки и табуреты, основной задачей которых было вынести вес могучих жен вождя. Тонкие ткани из Тевера и Сарагана, драгоценные покрывала из Урукура, которые можно было пропустить через узкое кольцо, бесценное оружие из Мерроэ и сосуды с благовониями из Фарры лежали, сваленные живописной кучей, в дальнем углу, а лежанки были покрыты мехом лесных зверей и грубой домотканой шерстью.
Жены Маннагарта — их было семь — тоже являли собой зрелище не для слабонервного наблюдателя. Та, которую звали Шангой, была выше остальных и одета богаче: похоже, в настоящее время именно она имела самое большое влияние на рыжего трикстера. Поскольку кольца эламских вельможных дам ни за что на свете не налезали на ее толстые и грубые пальцы, она нанизала их на кожаный шнурок и повесила на шею. В ушах у Шанги висели разные серьги, — очевидно, она не смогла решить, какая пара ей нравится больше, и поступила так мудро, как может поступить только истинная женщина.
Зуйан была тонкой и стройной (по меркам трикстеров, конечно), чем и покорила любвеобильное сердце своего повелителя. Она была наряжена изысканнее всех и особенно гордилась своей немыслимой талией, ибо затянула ее драгоценным поясом, застегнутым на последнюю дырочку. Более всего она напоминала тыкву, перетянутую посредине, и Каэ не удержалась от лукавого взгляда. «Что значит женщина, — подумала она не без иронии, — тут скоро убить могут, а вот поди ж ты, неудачный наряд другой особи женского пола как‑то согревает душу».
Тем временем трикстерские красавицы немного пришли в себя от первого потрясения и теперь пытались Угадать, чем может грозить, им эта нахалка, посмевшая вторгнуться сюда, в святая святых, — спальню Маннагарта. Первой заговорила Лакт:
— То есть почему меня выгонять? Я не хочу уходить отсюда!
— И я не хочу? — моментально заголосила Шанга. — Маннагарт вкусно кормит и хорошо одевает. Он мне нравится.
— Сейчас мы ее убьем, — радостно внесла Зуйан свое Дредложение. — Тогда она разонравится нашему мужу, а мы понравимся сильнее.
Еще пара минут ушла у жен Маннагарта на осмысление Мазанного, затем они все разом повернулись К Каэтане, поднялись со своих мест и стали приближаться к ней, визжа от ярости. Двигались они медленно, очевидно чтобы напугать пришлую женщину. Каэ подумала, что интереснее всего было бы сбежать и оставить рыжего разбираться с возмущенными женами, но тогда точно не удастся уйти невредимыми от трикстеров. И Каэ приготовилась к одному из самых серьезных сражений за свою жизнь.
Увидев, что дерзкая даже не двигается с места, жены кинулись на нее, намереваясь вцепиться в лицо и волосы. Толстухи мешали одна другой, и образовалась шумная свалка, в центре которой оказалась Каэтана. Она же не церемонилась с соперницами, вкладывая в удары всю ненависть и все презрение к этому примитивному жестокому народу и к вождю, пожелавшему стравить свою будущую жену с бывшими.
«Ну ничего, — мстительно думала Каэ. — Будут тебе жена и дети…»
Она старалась бить не столько чувствительно, сколько точно — в солнечное сплетение, в шею. Толстые и пыхтящие женщины с криками падали от ее ударов, а последних двух она схватила за волосы и, поймав на встречном движении, столкнула головами. Раздался треск, будто лопнул спелый арбуз, и обе мешком повалились друг на друга.
Каэтана выпрямилась, испытывая дикую боль в спине и разбитых руках, охнула, ойкнула, и тут сзади раздался смешок. Довольный такой смешок — рыжебородый стоял в проеме дверей в окружении нескольких воинов и потирал руки.
— Ты очень хороший воин, и ты очень красивая, — оповестил он Каэтану. — Я рад. Наши дети будут настоящими вождями.
— А вот этого тебе не следовало говорить, — процедила Каэ сквозь зубы. И спина, и руки как‑то сразу перестали болеть. Она шагнула вперед и нанесла вождю сокрушительный удар в челюсть.
Тот покачнулся и уставился на нее мутными глазами, на дне которых медленно вскипала ярость.
— Таков обычай моей земли, — пояснила Каэ, невиннейшим образом глядя на будущего мужа.
Маннагарт только крякнул, не зная, как поступить. Если обозлиться — значит, признать, что удар был более чувствителен, а если спустить…, Он колебался, недолго — сам ведь признал в странной женщине воина — и занес руку для ответного, удара. Каэ поймала ее в движении, продолжила бросок, и вождь, коротко охнув, полетел носом вперед на тела собственных жен.
