Контракты о суррогатном материнстве и справедливости
Итак, кто был прав в деле «малышки М» — суд низшей инстанции, выступивший за обеспечение исполнения контракта, или Верховный суд штата, признавший юридическую ничтожность этого контракта? Чтобы ответить на этот вопрос, надо оценить моральную силу контрактов и рассмотреть два возражения, выдвигаемые против контрактов о суррогатном материнстве.
Довод в пользу соблюдения контрактов о суррогатном материнстве строится на двух теориях справедливости, которые мы уже рассматривали — либертарианстве и утилитаризме. Либертарианский довод в пользу исполнения контрактов состоит в том, что контракты отражают свободу выбора: соблюдение контракта, заключенного двумя взрослыми людьми по согласию, — это уважение их свободы. Утилитаристский довод в пользу соблюдения контрактов состоит в том, что контракты способствуют общему благосостоянию: если обе стороны соглашаются со сделкой, обе стороны должны извлечь из нее определенные выгоды или счастье из соглашения; в противном случае стороны не заключили бы контракты. Итак, если нельзя продемонстрировать, что сделка уменьшает пользу какого-либо третьего лица (причем это уменьшение превышает выгоды участников сделки, взаимовыгодные обмены, в том числе контракты о суррогатном материнстве), условия сделки следует соблюдать и выполнять.
А каковы возражения? Насколько они убедительны?
Первое возражение: сомнительность согласия
Первое возражение, касающееся подлинности добровольного согласия Мэри-Бет Уайтхед, вызывает вопрос об условиях, в которых люди принимают решения. Это возражение утверждает, что мы можем принимать решения свободно, только если не испытываем чрезмерного давления (скажем, не испытываем острой нужды в деньгах) и достаточно хорошо информированы о других вариантах поведения. Что именно считается чрезмерным давлением обстоятельств или отсутствием информированного согласия — вопрос спорный. Но суть подобных доводов сводится к необходимости выяснить, когда предположительно добровольное согласие действительно добровольно, а когда — нет. Этот вопрос приобрел огромное значение в деле «малышки М», как, впрочем, и в спорах о добровольческой армии.
Объективности ради стоит заметить, что споры о «фоновых» условиях, необходимых для имеющего смысл, полноценного согласия, — в сущности, семейная ссора, разыгрывающаяся в одном из трех рассматриваемых в этой книге подходов к справедливости: подходу, утверждающему, что справедливость означает уважение свободы. Как мы уже видели, либертаринство — одно из течений в рамках этого подхода. Либертарианство утверждает, что справедливость требует уважения любых решений, принятых людьми, если такие решения не нарушают прав других людей. Другие теории, рассматривающие справедливость как уважение свободы, налагают некоторые ограничения на условия, в которых принимают решения. Эти теории говорят то же, что и судья Вилентц о деле «малышки М»: решения, принятые под давлением обстоятельств или в отсутствие информированного согласия, не являются действительно добровольными. Мы будем лучше вооружены для оценки этих споров, когда обратимся к политической философии Джона Роулза, представителя лагеря защитников свободы, который отвергает либертарианскую трактовку справедливости.
Второе возражение: обесценивание и высшие блага
А что сказать о втором возражении против контрактов о суррогатном материнстве, возражении, утверждающем, что некоторые вещи, в том числе детей и репродуктивные способности женщин, нельзя купить или продать за деньги? Что именно дурного в подобных покупке или продаже? Самый убедительный ответ на эти вопросы таков: отношение к детям и беременностям как к товарам снижает их ценность или не позволяет оценивать их должным образом.
В основе этого ответа лежит идея, чреватая далеко идущими выводами: правильный способ оценки благ и социальных практик — не просто человеческое дело. Некоторые способы оценки соответствуют определенным благам и практикам. В случае товаров вроде автомобилей или тостеров правильный способ оценки товаров — их использование или производство и продажа с прибылью. Но относиться ко всему как к товару ошибочно. Например, было бы неправильно относиться к людям как к предметам, которые продают и покупают. Потому что человеческие существа — личности, заслуживающие уважения, а не предметы, предназначенные для использования. Уважение и использование — два разных способа оценки.
Элизабет Андерсон, современный моральный философ, предлагает вариант этого довода к спору о суррогатном материнстве. Она утверждает, что контракты о суррогатном материнстве обесценивают детей и труд беременных и рожающих женщин, утверждая отношение к ним как к товарам.138 Под обесцениванием Андерсон имеет в виду отношение к чему-либо «в соответствии с низшим способом оценки, чем того заслуживает оцениваемый предмет». Мы ценим вещи не только «больше» или «меньше». Мы оцениваем их качественно более высокими или качественно более низкими способами. «Любить или уважать кого-то значит оценивать человека по качественно более высокой шкале, чем пользуется тот, кто просто использует этого человека... Коммерческое суррогатное материнство обесценивает детей постольку, поскольку предполагает и диктует отношение к ним как к товарам».139 Коммерческое суррогатное материнство использует детей в качестве инструментов получения прибыли, а не как объектов внимания, не как личностей, достойных любви и заботы.
Андерсон утверждает: коммерческое суррогатное материнство обесценивает и женщин, поскольку предполагает отношение к их телам как к фабрикам и платит им за то, что они не привязываются к выношенным детям. Коммерческое суррогатное материнство подменяет «родительские нормы, обычно регулирующие вынашивание детей, экономическими нормами, регулирующими обычное производство». Требуя от суррогатных матерей «подавления всякой материнской любви, которую они испытывают к рожденным ими детям», контракты о суррогатном материнстве «превращают материнский труд женщин в форму отчужденного труда», пишет Андерсон140 и далее продолжает:
«В контракте о суррогатном материнстве [мать] соглашается не создавать и не пытаться создать отношения „мать-ребенок“ с рожденным ею ребенком. Ее труд отчуждается, поскольку она должна отказаться от результата, который социальные практики беременности обоснованно развивают, — от эмоциональных уз со своим ребенком».141
Главным в доводах Андерсон является мысль о том, что блага отличаются друг от друга качественно, а потому ошибочно оценивать все блага одним способом, как инструменты получения прибыли или как предметы потребления. Если эта мысль правильна, она объясняет, почему есть некоторые вещи, которые нельзя покупать за деньги.
Эта же мысль бросает вызов утилитаризму. Если справедливость — всего лишь вопрос максимизации баланса удовольствий над страданиями, нам нужен всеобщий, единообразный способ взвешивания и оценки всех благ и удовольствий или страданий, которые эти блага нам приносят. Именно с этой целью Бентам и изобрел концепцию полезности. Но Андерсон доказывает, что оценка всего полезностью (или деньгами) обесценивает блага и социальные практики, в том числе детей, беременность и материнство, которые следует правильно оценивать по более высоким нормам.
Но каковы эти более высокие нормы и как можно понять, какие способы оценки следует применять к тем или иным благам и социальным практикам? Один из подходов к этому вопросу начинается с идеи свободы. Поскольку люди способны к свободе, их (то есть нас) не следует использовать так, словно это всего лишь предметы. Вместо того к людям следует относиться достойно и с уважением. Такой подход акцентирует различие между личностями (которые достойны уважения) и простыми объектами или вещами (которые следует использовать) как фундаментальное различие в морали. Величайшим защитником этого подхода является Иммануил Кант, к идеям которого мы обратимся в следующей главе.
Другой подход к высшим нормам начинается с идеи о том, что правильный способ оценки благ и социальных практик зависит от целей и задач, которым служат эти практики. Вспомните: Андерсон, выступая против суррогатного материнства, утверждает, «что социальные практики беременности обоснованно способствуют» достижению определенной цели, а именно формированию эмоциональных уз между матерью и ее ребенком. Контракт, требующий от матери не формировать такие узы, унижает, обесценивает и женщин, и детей, поскольку отвлекает от этой цели. Такой контракт подменяет «родительскую норму» «нормой коммерческого производства». Концепция, утверждающая, что мы выявляем нормы, соответствующие социальным практикам, пытаясь уловить характерную цель этих практик, составляет суть теории справедливости, выдвинутой Аристотелем. (В одной из следующих глав мы рассмотрим подход Аристотеля.)
