— Я могу узнать, — сказал слуга и повел Шаллан обратно в Вуаль, с ее далеким, невидимым потолком. Потом поспешно удалился, чтобы поговорить с кем-то еще, и оставил Шаллан у двери в Паланеум.
Она может вбежать внутрь. Пробраться...
Нет. Братья дразнили ее за излишнюю робость, но не робость сейчас удерживала ее на месте. Там, несомненно, есть охрана, и проникать туда бесполезно, это лишь уничтожит все шансы переубедить Ясну.
Заставить Ясну выслушать, доказать свою правоту. Даже от мыслей об этом Шаллан становилось плохо. Девушка ненавидела споры. В юности она ощущала себя изящной хрустальной фигуркой, которую выставили в шкафу под стеклом, чтобы можно было смотреть, но не трогать. Единственная дочь, последнее, что напоминает о любимой супруге светлорда Давара. По-прежнему казалось странным, что именно ей пришлось всем заняться после... после происшествия... после...
Воспоминания атаковали ее. Нан Балат в синяках, жилет изорван. Длинный серебристый меч в ее руке, достаточно острый, чтобы резать камни, точно воду.
«Нет. — Шаллан оперлась о каменную стену и сжала сумку. — Нет. Не думай о прошлом».
По привычке ища утешения в рисовании, девушка уже собралась достать бумагу и карандаши, но тут вернулся слуга.
— Светлость Ясна Холин действительно попросила выделить ей читательский альков, — сообщил он. — Вы можете подождать там, если желаете.
— Желаю, — сказала Шаллан. — Спасибо.
Слуга подвел ее к огороженному пространству, внутри которого четыре паршуна стояли на крепкой деревянной платформе. Шаллан в сопровождении прислужника ступила на платформу, и паршуны начали тянуть веревки, прикрепленные к вороту наверху, поднимая платформу. Единственными источниками света были сферы-броумы, закрепленные по углам подъемника на потолке. Аметисты, излучавшие мягкий фиолетовый свет.
Ей нужен план. Ясна Холин не из тех, кто может легко передумать. Шаллан придется ее чем-то поразить.
Они поднялись футов на сорок над поверхностью, и слуга взмахом руки велел паршунам остановиться. Шаллан последовала за старшим слугой по темному коридору к одному из балкончиков, что выступали на стене Вуали. Он был круглый, точно башенка, с каменными, по пояс, перилами. Занятые альковы мерцали разными цветами освещавших их сфер; в окружающей тьме огромного пространства казалось, будто балкончики зависли в пустоте.
В алькове стоял длинный изогнутый каменный стол, единственный стул и хрустальный сосуд, похожий на кубок. Шаллан поблагодарила кивком слугу. Тот удалился, а девушка вытащила горсть сфер и бросила в кубок, освещая альков.
Вздохнув, уселась и положила сумку на стол. То завязывая, то развязывая шнурки на сумке, она пыталась придумать хоть что-нибудь, что позволило бы переубедить Ясну.
«Сначала, — решила Шаллан, — мне следует очистить разум».
Девушка достала стопку плотной рисовальной бумаги, несколько угольных карандашей разной толщины, кисточки и стальные перья, чернила и акварельные краски. Последним она вытащила один из своих маленьких альбомов — листы в обложке, — в котором были натурные зарисовки, сделанные на протяжении недель на борту «Услады ветра».
Эти незамысловатые вещи для Шаллан стоили больше полного сундука сфер. Она взяла верхний лист в пачке, потом выбрала заточенный угольный карандаш и покрутила в пальцах. Закрыла глаза и вызвала в памяти образ: Харбрант, каким она его запомнила в тот момент, когда сошла на причал. Волны колышутся у деревянных опор, в воздухе пахнет солью, люди взбираются по вантам, взволнованно окликают друг друга. И сам город, раскинувшийся на склонах холмов, — дома построены очень плотно, ни пяди земли не пропадает зря. Где-то далеко слышится тихий перезвон колокольчиков.
Она открыла глаза и принялась рисовать. Ее пальцы двигались сами по себе, для начала нанося широкие штрихи. Похожая на ущелье долина, в которой лежал город. Порт. Тут — квадраты, которые потом превратятся в дома, там — зигзаг, отмечающий резкий поворот широкой дороги, ведущей вверх, к Конклаву. Очень медленно она добавляла деталь за деталью. Тени-окна. Линии, заполняющие улицы. Намеки на людей и телеги, чтобы показать хаос оживленных улиц.
Девушка читала о том, как работали скульпторы. Многие брали обычный каменный блок и на первом этапе придавали ему условную форму. Потом обрабатывали снова и снова, с каждым разом добавляя детали. Она рисовала так же. Сначала широкие штрихи, затем детали — все больше и больше деталей — и наконец-то самые тонкие линии. Шаллан не училась графике, она просто делала то, что считала нужным.
Город под ее рукой обретал форму. Художница убеждала его появиться линия за линией, штрих за штрихом. Что бы она делала без этого? Напряжение спадало, словно утекая сквозь ее пальцы и карандаш.
Работая, Шаллан теряла ощущение времени. Иногда она будто впадала в транс, и все вокруг исчезало. Ее пальцы как будто действовали сами по себе. Предаваться размышлениям, рисуя, было намного легче.
Очень скоро она перенесла образ из памяти на страницу. Подняла лист, удовлетворенная, расслабленная, — ее разум был чист. Запечатленный Харбрант покинул память — он весь перешел на бумагу. В этом тоже ощущалось что-то расслабляющее. Как будто ее разуму приходилось прилагать усилия, чтобы удерживать образы, пока не представится возможность их использовать.
Потом нарисовала Ялба — без рубашки и в жилете, жестом подзывающего коренастого возчика, который доставил ее к Конклаву. Она работала и улыбалась, вспоминая приветливый голос матроса. Тот, наверное, уже вернулся на «Усладу ветра». Ведь два часа миновали? Скорее всего.
Шаллан доставляло больше удовольствия рисовать животных и людей, а не вещи. Было что-то воодушевляющее в возможности перенести живое существо на бумагу. Город представлял собой линии и прямые углы, а человек — круги и изгибы. Сумеет ли она правильно изобразить ухмылку Ялба? Сумеет ли показать его ленивое спокойствие, то, как он заигрывает с женщиной, которая намного выше его по положению? А вот носильщик с тонкопалыми руками, обутый в сандалии, в длинной куртке и мешковатых штанах. Его странный язык, проницательный взгляд и даже этот его план по увеличению чаевых — превращение обычной поездки в настоящую экскурсию...
Рисуя, она чувствовала себя так, будто работала не просто с углем и бумагой. Создавая портрет, художница погружалась в саму душу. Есть растения, от которых можно отрезать небольшой кусочек — лист или маленькую часть ствола, — потом посадить и вырастить такое же растение. Создавая образ человека, Шаллан отщипывала побег души и на бумаге высаживала его, растила. Уголь вместо сухожилий, бумажная масса вместо костей, чернила вместо крови, шершавый лист вместо кожи. Она работала в определенном ритме и темпе, а шуршание карандаша по бумаге — это словно дыхание того, кого изображала.
Спрены творения начали собираться вокруг блокнота, разглядывать ее работу. Как и другие спрены, они, по слухам, всегда рядом, но обычно остаются невидимыми. Иногда удавалось их привлечь. Иногда нет. В рисовании это зависело от навыка.
Спрены творения были среднего размера, величиной с ее палец, и излучали мягкий серебристый свет. Они постоянно изменяли форму. Обычно принимали облик вещей, виденных недавно. Погребальная урна, человек, стол, колесо, гвоздь. Всегда одинакового серебристого цвета, всегда одинаково миниатюрные. Они в точности имитировали очертания предметов и существ, но двигались при этом странно. Стол мог кататься, как колесо, а урна разбивалась и восстанавливала сама себя.
Ее рисунок привлек с полдюжины спренов; акт творения приманил их, как яркий огонь приманил бы спренов пламени. Шаллан привыкла не обращать на них внимания. Они были нематериальны — если она задевала одного, его тело развеивалось, точно песок на ветру, а потом появлялось вновь. Художница ничего не чувствовала, прикасаясь к ним.
В конце концов она подняла страницу, довольная. На ней были изображены Ялб и возчик в деталях, с намеками на оживленный город позади. У нее получилось передать их взгляды. Это самое важное. Каждая из десяти Сущностей соответствовала каким-нибудь частям человеческого тела — кровь как жидкость, волосы как древесина и так далее. Глаза соответствовали хрусталю и стеклу. Они были окнами в разум и душу человека.
Она отложила страницу. Некоторые люди собирали трофеи. Другие — оружие или щиты. Многие собирали сферы.
Шаллан собирала людей. Людей и интересных существ. Возможно, это было связано с тем, что значительную часть своей юности она провела будто в тюрьме. Девушка давно научилась запоминать лица, но рисовала их не сразу. Дело в том, что отец однажды обнаружил, что она изображает садовников. Его дочь? Рисует портреты темноглазых? Он пришел в ярость — это был один из редких случаев, когда Шаллан пострадала от его печально знаменитого нрава.
