– Раз ты об этом заговорила, то почему бы и нет, Дениз? Наступила пауза, и О'Доннел почувствовал, что Дениз не торопится с ответом.
– Я польщена, но не слишком ли это поспешно? Мы едва знакомы.
– Я люблю тебя, Дениз.
Он увидел ее пристальный изучающий взгляд.
– Я тоже могла бы полюбить тебя, Кент. – Затем медленно, словно подбирая слова, которые наиболее точно могли бы выразить то, что она чувствует, она сказала:
– Все во мне сейчас кричит: «Бери, бери его, не упускай». Но какой-то голос предостерегающе шепчет: «Не спеши, ты уже ошиблась один раз».
– Да. Я тебя понимаю.
– Я не сторонница быстрых решений в данном случае, Кент. Вот почему я до сих пор не развелась с мужем. Кроме того, ты – в Берлинггоне, я – в Нью-Йорке.
– Значит, ты не допускаешь мысли о возвращении в Берлингтон?
– Я никогда не смогу жить там. Зачем лукавить, Кент. Я слишком хорошо себя знаю.
Официант принес кофе и вновь наполнил бокалы.
О'Доннел почувствовал непреодолимое желание увести отсюда Дениз.
– Давай уйдем, – предложил он. Дениз не возражала, и он подозвал официанта.
Уже в машине Дениз вдруг спросила:
– С моей стороны это ужасно эгоистично, но почему бы тебе не работать в Нью-Йорке?
– Да, я сам иногда думаю об этом, – вдруг неожиданно для себя сказал О'Доннел.
«В Нью-Йорке немало первоклассных больниц, – думал он, пока они ехали к дому Дениз. – Здесь прекрасная частная практика. Этот город славится своими медицинскими силами. Что держит меня в Берлинггоне? Больница, коллеги по работе, общая атмосфера интенсивной напряженной жизни? Я сделал немало для больницы Трех Графств, этого никто не станет отрицать. А Нью-Йорк? Здесь Дениз. Достаточно ли этого?»
Дениз сама отперла дверь квартиры. Лакея не было видно.
– Хочешь выпить, Кент?
– Сейчас нет. Возможно, потом. Он обнял ее и привлек к себе ее податливое тело. Но Дениз спустя минуту легонько высвободилась из его объятий.
– Столько всяких проблем, – неопределенно промолвила она.
– Каких же?
– Ты совсем не знаешь моих недостатков. Например, я ужасная собственница.
– Мне не кажется это таким уж большим пороком.
– Если мы поженимся, – сказала она, – я не захочу тебя делить – ни с кем и ни с чем, даже с твоей больницей. Он рассмеялся:
– Мы могли бы найти разумный компромисс. Как все это делают.
Она посмотрела на него.
– Когда ты так говоришь, я почти верю, что это возможно. Когда ты снова будешь в Нью-Йорке?
– Как только я тебе буду нужен.
Поддавшись чувству, она вдруг быстро поцеловала его в губы. Но в это мгновение Кент и Дениз услышали звук отворяемой двери. Луч света из коридора упал на ковер. Дениз, отстранившись от него, обернулась.
– Я подумала, кто это разговаривает? – услышал О'Доннел детский голос.
– А ты разве не спишь еще? Познакомься, Кент, это моя дочь Филиппа.
Кент увидел худенькую девочку-подростка.
– Здравствуй, Филиппа. Прости, что разбудили тебя.
– Я читала. Это стихи. Вы их любите?
– Боюсь, что у меня не было времени на поэзию.
– Вот здесь есть кое-что для тебя, мама.
– Должна сказать, Кент, что мои дети решительно настаивают на том, чтобы я снова вышла замуж, – сказала Дениз, взглянув на открытую страницу. – Они ужасные реалисты. – А затем, повернувшись к дочери, спросила:
– А что ты скажешь, если я действительно выйду замуж за доктора Кента О'Доннела?
– Он сделал тебе предложение? – живо поинтересовалась девочка. – Ну конечно, выходи.
– Иногда я просто сомневаюсь в пользе современного прогрессивного воспитания, – сказала Дениз, подходя к Филиппе. – Спокойной ночи, детка.
– Мамочка, ты ужасно отстала, просто ископаемое.
– Спокойной ночи, Филиппа, – строго повторила Дениз.
– Хорошо. Но можно мне его поцеловать, раз он будет моим отчимом?
– Филиппа!
Девочка, рассмеявшись, чмокнула мать и, прихватив книжку, исчезла.
О'Доннел от души расхохотался.
Жизнь холостяка в эту минуту показалась ему бесцветной и неинтересной.
Операция началась ровно в 8.30. Точность расписания работы в операционной была одним из непременных требований, которые ввел О'Доннел, став главным хирургом.
Ампутация конечности не предвещала особых осложнений, но Люси Грэйнджер еще и еще раз тщательно обдумывала операцию во всех деталях. Сначала она решила отнять ногу по бедро, думая о том, что это увеличит шансы Вивьен на полное выздоровление. Но следовало помнить о протезе, и Люси наконец пришла к выводу, что можно отнять ногу чуть выше колена.
Осматривая еще раз больное колено Вивьен Лоубартон, она мысленно прикинула, где сделать надрезы.
Жестокую весть девушка приняла сначала мужественно, а потом, словно в ней что-то сломалось, горько и безутешно рыдала на руках у Люси. Привычная ко всему, Люси Грэйнджер почувствовала, как сжалось сердце от сострадания. Объяснение с родными Вивьен было не менее мучительным. И Люси с горечью подумала, что никогда не сможет заставить себя оставаться только хирургом, не имеющим права давать волю нервам и эмоциям. Холодной, собранной, невозмутимой она становилась только у операционного стола. Здесь все было подчинено одной цели.
Анестезиолог дал знак, что больная готова. Ассистент Люси, молодой врач-стажер, почти вертикально поднял ногу оперируемой, чтобы была возможность свободного оттока крови, и Люси наложила жгут у самого бедра. Получив от Люси молчаливое указание, анестезиолог стал осторожно нагнетать воздух в полый резиновый жгут, пока он туго не стянул ногу у самого основания, остановив циркуляцию крови. Ассистент медленно опустил ногу на стол и вместе с операционной сестрой быстро обложил стерильными салфетками. Люси протерла место надреза спиртовым раствором зефирана. В операционной присутствовали два студента-медика, и Люси знаком пригласила их подойти поближе. Операционная сестра подала инструменты. Операция началась.
***В холле для свиданий Майк Седдонс и родители Вивьен ждали исхода операции. Утром Майк встретил их у главного входа в больницу и проводил в палату Вивьен. Но девушку готовили к операции, она была под действием транквилизаторов и почти не воспринимала окружающее. А через несколько минут ее уже увезли в операционную.
И вот сейчас Майк, мистер и миссис Лоубартон ждали, машинально перебрасываясь отрывочными фразами. Высокий плотный Генри Лоубартон с обветренным от постоянного пребывания на воздухе лицом то и дело вскакивал, подходил к окну и смотрел в него, ничего не видя, затем возвращался, садился на стул, чтобы опять вскочить и совершить свой путь к окну.
«Хотя бы перестал ходить взад и вперед», – в отчаянии подумал Майк, нервы которого были напряжены до предела.
Мать Вивьен, в противоположность мужу, застыла на стуле, устремив в пространство немигающий взгляд и сжав руки на коленях. Видимо, Майк не ошибся, когда заключил, что не мужественный с виду мистер Лоубартон был опорой семьи; все трудности, должно быть, ложились на плечи этой хрупкой на вид женщины. Он невольно подумал о себе и Вивьен. У кого из них больше воли и характера? Накануне операции Майк зашел к девушке в палату. Оба уже знали, какой приговор вынесли врачи. Но против всякого ожидания Вивьен встретила Майка улыбкой.
– Заходи, Майк, – приветствовала она его. – И пожалуйста, не надо так огорчаться. Доктор Грэйнджер мне все сказала, и я уже выплакала все свои слезы. Я лишусь ноги и не буду уже той Вивьен, которую ты встретил и полюбил. И.., ты можешь оставить меня, я пойму это.
– Не говори так! – воскликнул Майк в искреннем негодовании.
– Почему? Ты боишься думать, что это возможно? Вивьен была права, он действительно боялся. Сомнения впервые овладели им.
– Прошло уже больше часа! – не выдержал мистер Лоубартон, остановившись на полпути между окном и стулом. – Сколько еще ждать, Майк?
– Доктор Грэйнджер сказала, что сама придет сюда.., сразу же… – с трудом произнес Майк, чувствуя на себе пристальный взгляд матери Вивьен. – Скоро мы все узнаем.
Через два небольших отверстия в инкубаторе, напоминающих амбразуры, доктор Дорнбергер осторожно обследовал новорожденного. Прошло более трех с половиной суток, и это само по себе уже обнадеживало. Но акушера беспокоили некоторые симптомы: они вызывали тревогу.
Дежурная сестра выжидательно смотрела на доктора. – Он дышал все время ровно, потом вдруг дыхание стало ослабевать. Я решила вызвать вас, доктор, – взволнованно проговорила она.
– Да, ему плохо. Прочтите-ка мне еще раз данные анализа крови ребенка.
Сестра, взяв карточку, прочитала ее вслух.
«Чем объяснить признаки анемии?» – тревожно раздумывал Дорнбергер.
– Если бы не результаты анализа на сенсибильность крови матери, я сказал бы, что у младенца эритробластоз.
