дети. Женщина в шляпе, сидящая внизу слева, может быть няней, но может быть и Вирджинией Вулф. Она отдыхает на пляже с маленьким ребенком и наблюдает за фигурами вверху: стоящей женщиной со спускающейся на спину толстой косой и сидящими у ее ног детьми – они что-то ищут или строят башенки из песка, а она смотрит вдаль, на море без горизонта. Ее фигура напоминает множество самых разных произведений – от алтарного образа «Мадонны Милосердия» Пьеро делла Франчески периода Кватроченто (XV век) до картин Мунка и Матисса.
Написанные Белл женщины и дети у моря предвосхитили, а отчасти даже вдохновили литературный шедевр Вирджинии Вулф «На маяк». В романе описано ее реальное детство на берегу моря, в компании многочисленных сестер и братьев, властного отца и добросердечной хозяйственной матери, скончавшейся слишком рано.
Семья Стивен проводила лето в Сент-Айвсе с видом на маяк Годреви, единственную вертикальную линию на горизонтальной плоскости моря. Одна из главных героинь романа, художница Лили Бриско, страдает от критики окружающих и внутренней неуверенности в себе, но в итоге становится победительницей. Вот последние слова романа: «…вдруг, вся собравшись, будто сейчас вот, на секунду, впервые – увидела, – она провела по самому центру уверенную черту. Кончено; дело сделано. Да, подумала она, кладя кисть в совершенном изнеможенье, – так мне все это явилось» (перевод Е. А. Суриц).
Магия живописной картины «Пляж в Стадленде» и романа «На маяк» – превращение прозаического в высочайшее искусство, настолько высокое, что оно становится почти духовным переживанием. «Пляж в Стадленде» мог бы стать алтарным образом современной эпохи – Богоматерь с младенцем встречают женщин с детьми. Повседневная жизнь становится вечной.
* * * * *
Белл рисовала обложки для книг сестры. Выведенные ее рукой абстрактные, почти экстатические линии: маяк, волны и прочие подходящие к содержанию образы (обложки отличаются очаровательной буквальностью) – стали отличительной чертой типографии и издательства Hogarth Press, открытых Вирджинией и ее мужем в 1917 году.
Вулф продолжала черпать вдохновение в искусстве своей сестры. Критики отмечали, что образ Сьюзен в «Волнах» списан с Белл и произведение в целом создано под влиянием ее картин. В своем дневнике Вулф называла «Волны» «абстрактной пьесой-поэмой… мистической безглазой книгой». Она, как картины ее сестры, была безликой, но брала начало из важнейшего источника – самой жизни.
Ванесса Белл. Обложка первого издания романа Вирджинии Вулф «Волны». 1931
Через десять лет после создания «Волн» Вулф утопилась. Белл горевала о ее кончине, но продолжала жить. Она встретила старость и до самого конца не прекращала рисовать. Ближе к концу первого романа Вулф, «По морю прочь», старик говорит: «Хотеть жить не трусость. Это полная противоположность трусости. Лично я хотел бы прожить еще сотню лет… Подумайте только, сколько всего за это время должно произойти!»
Элис любила неудачников. Она любила неудачника в герое и героя в неудачнике. Думаю, она видела это во всех нас.
ДЖИННИ НИЛ
Наше «я» висит у нас на шее мертвым грузом.
ЭЛИС НИЛ
ЗИМОЙ 1931 ГОДА тридцатилетнюю художницу Элис Нил пристегнули ортопедическими ремнями к жесткому матрасу в больнице Филадельфии. В больницу Нил отправили родители: она страдала бредом, недержанием мочи и пыталась совершить самоубийство. Позднее она по праву займет место самой великой американской портретистки ХХ века, но в 1931 году врачи запретили ей заниматься живописью и вообще каким-либо искусством. Искусство, по мнению медиков, грубо нарушало душевное равновесие этой симпатичной молодой блондинки. Вместо этого ей настойчиво порекомендовали заняться шитьем.
Она ненавидела шить.
Элис Нил назначили строгий, почти тюремный режим: будили в пять утра, чтобы она могла съесть резиновой вилкой свой завтрак, после чего она весь день проводила в комнате с решетками под неусыпным надзором врачей. Такое обращение могло свести с ума любого художника, ведь его работа – наблюдать, а не находиться под наблюдением.
Но Нил действительно требовался надзор. Вернувшись из больницы в родительский дом, она в первую же ночь пошла на кухню и сунула голову в духовку. Утром ее, полумертвую, нашел брат (сначала он подумал, что это их мать лежит, вытянув ноги, на линолеуме). Отец сетовал, что им теперь придет огромный счет за газ; Нил вернули в отделение для самоубийц. Там она пыталась проглотить осколки стекла, броситься в коллектор для грязного белья, задушить себя чулком. Ничего не получалось. «Я не могла затягивать его достаточно долго или держать достаточно сильно, – сказала она. – Вы не сможете совершить самоубийство, если только – в момент безумия – не сделаете что-то окончательное и бесповоротное».
Сделать «окончательное и бесповоротное» ей так и не удалось, по крайней мере, что касается самоубийства. Окончательно и бесповоротно Нил занялась живописью – и больше никогда не останавливалась.
Я впервые увидела работу Нил – это был портрет Энди Уорхола, – когда училась в магистратуре в Нью-Йорке. И моментально влюбилась в него. Признаюсь, портрет – мой любимый жанр, а Нил была настоящим алхимиком. Каким-то образом она изображала то, что могла видеть только она: характер и дух, саму жизненную суть тех, кто ей позировал.
Продолжая рассматривать Уорхола на стене, я искоса оглядывала полупустую галерею, надеясь поймать чей-нибудь взгляд и спросить: вы видите то же, что вижу я? Нил уловила то, чего не было ни на картинах, ни на фотографиях, ни на обложках скандально известного поп-художника. Энди Уорхол, бледный и уязвимый, выражал всю хрупкость человеческой природы.
Примечательно, но тем же всевидящим взглядом она умела смотреть на саму себя. Жила она довольно долго, и ей удалось запечатлеть один из самых проницательных образов старения в истории, стоящий в одном ряду с Рембрандтом, так же трезво наблюдавшим за собственным угасанием. На этой картине, написанной в 1980 году, восьмидесятилетняя портретистка беспощадно изучает собственную все еще впечатляющую личность. Пушистые белые волосы, по-старомодному зачесанные наверх, – мягко говоря, неуместная прическа для обнаженной натуры – перекликаются с ярко-белой тряпкой в ее левой руке. По мнению некоторых комментаторов, это и ветошь для вытирания краски, и белый флаг, знак капитуляции. Капитуляции перед чем? Полагаю, они имели в виду старение и увядание плоти. Но как быть с тем, что это первый автопортрет, написанный Нил за пятьдесят лет, отданных портретной живописи? За свою жизнь она уговаривала сбросить одежду десятки людей – мужчин, женщин, детей – и вот сама решила присоединиться к ним. Наконец она позирует для самой себя, сидя в том же широком кресле в синюю полоску, где до нее сидели многие натурщики и натурщицы.
Она непростой клиент. Модерзон-Беккер первой написала обнаженный автопортрет – смелый и революционный поступок,
