из живых не руководил, и они по своему разумению и усмотрению выставляли уцелевшие колбы с мутантами, доски с чертежами, документацию, антураж помещений – какими они их помнили. Развешивали одежду, расставляли стулья, чистили от копоти стены и потолки. В течение двух лет, до 1950-го года они привели базу в более-менее то состояние, которое вы сейчас видите. Позже они следили за обсерваторией с телескопами, поддерживали функционирование всех приборов, наблюдали за саркофагами и сторожили объект в силу своих, заложенных учёными возможностей.
- Так это были их халаты, которые я видел, однако на вешалках? – впервые подал голос отважный оленевод.
- Какие халаты, Ваня?
- В лаборатории. Под полкой с противогазами. Да.
- И что?
- Я на них заметил тогда бирки с надписями: «Губер» такой-то. Все под разными номерами.
- И не сказал нам?
- Побоялся, что вы будете смеяться, однако.
Все печально улыбнулись. До халатов ли сейчас было, собственно говоря?
Старик кивнул и продолжил. Андрей подстроился под его речь.
- Сама система замораживания была полностью автоматизирована и разработана нашими учёными вплоть до секунды. Человека сначала усыпляли, затем погружали в саркофаг с жидким азотом, добавляя глицериновую среду. Температуру доводили до минус 196-ти градусов, при этом ни коим образом не мешая автоматике заниматься основным процессом: Губеры просто следили, чтобы не происходило незапланированных сбоев в аппаратуре. Система заморозки подразумевала собой состояние анабиоза на сто лет. Автоматически она была запрограммирована, чтобы включиться в 2048-м году, то есть, ещё спустя пятьдесят пять лет, считая от сегодняшней даты. Это срок выхода их анабиоза тех людей, кто создаст заново новую арийскую расу – чистую, без нацистских взглядов и верований. Младенцы тоже заморожены, и я надеюсь, что после нас они создадут новую колонию поселения в подземной Антарктиде, когда автоматика самопроизвольно уничтожит вирус. А там уже можно и обнародовать своё существование.
Наступила пауза. Прежде чем Виктор Иванович успел что-то спросить, Павел задал вопрос первым:
- Вы всё время упоминаете клонов-Губеров. А где они сейчас, почему мы с ними не столкнулись ни разу?
Старик печально улыбнулся.
- Их уже нет. Но я как раз к этому и подходить в своём рассказ. Набираться терпения, друзья, остаться совсем немного.
Он обвёл всех взглядом и, сухо закашлявшись, приложился к платку.
- Так как мы числились в команде обслуживания, нас разморозили первыми, чтобы мы потом, спустя отведённый нам судьбой срок, могли размораживать следующую смену, те – следующую, и так до 2048-го года. Последняя смена должна была вывести из состояния анабиоза весь генофонд будущей расы, но теперь, как вы понимаете, об этом не может быть и речи. Я специально никого из следующей смены не размораживал. Что толку, если им суждено будет заразиться и умирать в одиночестве, как, собственно, и я сейчас. В течении тридцати двух лет Губеры поддерживали наше жизненное состояние в анабиозе, следили за датчиками, подпитывали через трубки наши организмы, и… постепенно умирали. С 1948-го по 1980-й годы перестали функционировать пятнадцать клонов, затем ещё, пока, наконец, не остался последний – тот Губер-бармен, что дружил с Паулем. Он-то нас и разморозил. Умирая, он включил автоматическую разморозку тридцати саркофагов – нас с Паулем и остальных двадцати восьми – новой смены команды обслуживания. Теперь с 1980-го года за капсулами с глицериновой средой должны были следить мы. И мы следили. До поры до времени…
Якут ахнул.
- Так вы с 1980-го года продолжаете жить и бодрствовать? Тринадцать лет? – он с удивлением и крайней степенью уважения посмотрел на старца.
- Увы. Мало того, я есть уже четыре лет как сам находиться здесь. Один. Вы первый за четыре лет, кто я увидеть живым.
- Как это? – переспросил Якут.
- После выхода из анабиоза, - перевёл Андрей, - мы чувствовали себя, можно сказать, нормально. Как нас замораживали, так мы и вышли из сна в том состоянии двадцативосьмилетних молодых мужчин. Наш организм – во всяком случае, мой – переживал те функции, которые и подобают жизнедеятельности тела в тридцатилетнем возрасте. Почти три года, с 80-го по 83-й, я нормально питался, ходил в туалет, по утрам делал зарядку. Две тысячи человек лежали в саркофагах, мы следили за ними, и к тому же я изучал французский и русский языки – заняться было чем. Не знаю, каким образом, но Паулю удалось разморозить свою фройляйн: может, перед смертью ему Губер сказал по секрету код, может, и сам каким-то образом вычислил – я до сих пор не знаю об этом. Так или иначе, с 1980-го года нас на базе находилось тридцать живых – плюс девушка Пауля. Были ещё женщины, но к нашей истории они не имеют прямого отношения. Этот период я тоже вспоминаю с теплотой в душе. Мы жили, если можно так выразиться, в райском наслаждении. Нас никто не трогал, нами никто не интересовался – первый ажиотаж постепенно утих, и о нас, казалось, забыли. Рут – так звали девушку Пауля – готовила нам ужин, и по вечерам мы играли либо в карты, либо посещали кинозал, либо просто плескались в бассейне. Другие тоже разбились по парам и проводили время в своё удовольствие. У меня девушки не было, да я и не горевал особо: всё, что мне было нужно для одинокого счастья, находилось, как вы понимаете, в библиотеке. Лишь позже я понял, что означает настоящее чувство одиночества.
Георг медленно выдохнул воздух, и, казалось, вместе с этим выдохом в пустоту пространства выскользнула частица его души – настолько потрясённо это выглядело со стороны.
- Всё начало происходить так же внезапно, как и в 1948-м году. Размороженные организмы тридцатилетних людей начали выходить из строя буквально за один год, и, старея, умирали прямо на глазах.
- Вы сейчас о каком годе упоминаете? – спросил Павел.
- Дать вспомнить… - опустив веки, проговорил Георг. – Это быть… да! Это быть 1989-й год. Четыре лет назад. Тогда есть умирать Пауль. За год до это умирать бедная Рут.
- Андрей, переводи, - указал на старика начальник. – Видишь, как ему трудно даются русские слова. – Говорите по-немецки, прошу вас, - обратился он к Георгу. – Андрей успевает переводить, мы всё понимаем.
- Да. За год до этого умерла Рут, и смерти продолжались в течение всего 89-го года. Все двадцать восемь человек умерли от этого, генетически мутированного вируса. Я тогда ещё не знал, что он продолжает мутировать и
