Я действительно не очень дружил со спортом. До пожара мой худосочный вид идеально совмещался с тем впечатлением хорошего мальчика, который мне необходимо было оставлять у пограничников при контрабандных ходках. После пожара мне стало неинтересно, как я выгляжу. — Я не дохлый, я подтянутый, – пожал я плечами. — Эх, тебя бы ко мне в спортзал, я бы из тебя человека сделал за месяц. Ты бы у меня под колючей проволокой ползал и через горящие кольца бы прыгал, как тигр в цирке. А так – какой-то глист. Скажи еще, что стрелять не умеешь. — Нет, не умею, – признался я. — Нацик должен быть здоровым, – тут он засмеялся. Когда он смеялся, это выглядело еще страшней, чем когда он скалился.
Его слова я не совсем понял. «Нацистами» называли себя бритоголовые молодчики в армейских фуфайках, черных штанах Drittes Reich со спущенными подтяжками и в тяжелых ботинках Camelot с белыми шнурками. Их финансировали чечены с Комаровки, чтобы они время от времени устраивали рейды на чайна-таун и «очищали нашу землю от китайцев». При этом по возможности громили китайские торговые точки, чтобы люди покупали у своих, на Комаровке. Во время этих рейдов нацисты сильно отгребали от триад, последователей школы кунг-фу и просто случайных китайцев-любителей единоборств, поэтому нацистам все минчане очень сочувствовали. К тому же чечены были нашими, русскими, а китайцы – понаехавшими, и поэтому было неприятно, что тех, кто махается за наших, так сильно бьют. Но этот же работал на китайцев. Какой же он «нацист»?
Камуфляжник пошел на кухню, взял со стола грушу и с удовольствием в нее вгрызся. Так мы простояли какое-то время – он с наслаждением ел мою грушу, а я терпеливо ждал и не знал, чем занять руки. Как только я увидел его с бригадой на площадке, ко мне пришла мысль, что триады решили извиниться, что из-за них мне разрушили жилье, но я уже видел, что камуфляжный прибыл явно с какой-то другой миссией. Версию, будто он каким-то образом узнал, что книга уцелела при пожаре, я отмел как абсолютно невероятную. О том, что книга сохранилась, знаю только я и то место, в котором она хранится. Тем временем он доел грушу, бросил огрызок в раковину и деловито спросил:
— Чего стал? Одевайся давай! С тобой хотят познакомиться!
Именно так, в безличной форме — ни кто хочет познакомиться, ни чего мне ждать от этой встречи. Я начал ощущать его стиль – такой нагловато-презрительный Old Spice Red Lable. Но не обидно презрительный, а по-дружески презрительный, с оттенком Jack&Jones. С мимолетной улыбкой Lacoste. Как старший брат с младшим. Хороший стиль для полевого командира. Видимо, солдаты триад его обожествляют. Еще бы узнать, каким образом он, тутэйший, возглавил армию «Светлого пути». Я надел рубашку Hilfiger, свитер Zara, кардиган Thommy, и он начал ржать:
— Ты, похоже, в Антарктиду собираешься? — Так на байке холодно же будет ехать. Вы же на байках? — На лайках, блин! – передразнил он меня. – Ты с ума сошел? На улице декабрь, кто на байках в декабре ездит? Мы же не торговцы рыбой и не продавцы льда. Мы — господа уважаемые.
У подъезда действительно ждал настоящий американский Hummer, причем не гражданская модель, а армейская Humvee, с отсеком для тяжелого пулемета. Пулемета и пулеметчика, кстати, не было – неожиданная законопослушность для триад. Камуфляжник сел за руль и кивнул мне на место рядом с собой, впереди. Сзади разместились четыре китайца, остальные направились к сопровождающему джипу, хотя, кажется, вполне могли бы поместиться и здесь вшестером. Мы рванули с места так, будто за нами гнался танк «Абрамс». Водил он так же, как и улыбался. — Куда мы едем, – попробовал осведомиться я. Ну бывает же, что люди отвечают на вопросы. — Меня Сварог зовут, – представился он вместо того, чтобы ответить. – Сварог – это такой бог. Бог пламени небесного.
Такого бога китайской мифологии я не помнил. Хотя, может быть, он появился недавно, и про него пока не писали в глянце, который я читаю, когда задалбывает смотреть ящик. — А я Сергей, – на всякий случай сказал я. — Нужно тебе качаться, Сергей, – сказал он глубокомысленно. И снова прибавил загадочно. – Нацик должен быть здоровым!
Вечерний город промелькнул мимо окон Humvee с такой скоростью, будто мы смотрели в перемотке запись с автомобильного видеорегистратора. По мосту над Немигой мы выскочили на улицу Ленина, под самую пятку чайна-тауна. Слева от нас пронзал небо голыми ветвями деревьев сквер у ратуши, в котором тайцы торгуют талисманами, а китайцы – фальшивыми человеческими органами. Тут мы ненадолго остановились у ворот, закрытых металлической ролетой. По обе стороны от этой арки были монолитные бетонные лестницы, ведущие на первый уровень Шанхая. Тут же размещался и один из немногочисленных заасфальтированных входов в муравейник: по нему, несмотря на мороз, двигалась череда скутеров и байков. Когда в месяц зарабатываешь тридцать юаней, будешь ездить на двух колесах и в минус двадцать. Если, конечно, скутер заведется.
Ворота выглядели так, будто бы за ними был небольшой захламленный гараж, в котором вряд ли поместился бы наш Humvee. Сварог нажал на кнопку на дистанционном пульте, и ролета отъехала вверх. За ней был не гараж, а темная улочка, сжатая старыми домами без окон. Подобно кариесу, поразившему зуб, улочка тянулась глубоко в муравейник, разветвляясь на многочисленные боковые проходы. Где-то вверху гудел чайна-таун, улочка же была абсолютно безлюдна. — Ничего себе! Улица под улицей! – удивился я. — Именно. Когда-то тут был самый центр. Сердце Минска. Интернациональная. Я еще помню, как по ней люди ходили. Но сейчас город поднялся, а она ушла под землю. Видишь, первые этажи домов заброшены, парадные двери заколочены.
Мы крались по захламленному извивающемуся проходу. Через какие-то двести метров машина остановилась у огромной ямы, остатки асфальта тут на несколько метров вошли под землю. Сварог вывернул в сторону, оставил место для парковки джипу сопровождения, выключил двигатель. После того, как погас свет фар, вокруг стало совсем темно: бывшая улица тонула в сумерках. Фонарей не предусматривалось, поскольку тут давно никто не жил и светить было некому. А может, триады умышленно не освещали ее, чтобы она казалась нежилой. — Сюда сейчас только диггеры спускаются, – донесся из темноты голос Сварога, – а мы их мочим. Поэтому скажи спасибо, Сергей, что тебе довелось все это увидеть.
Сорок девятые включили налобные фонарики, высвечивая быстрыми белесыми лучами то фрагмент кирпичной стены, то кучу строительного мусора, то ведущую с крыши трубу, с которой быстрой дробью катятся капли. Один из солдат что-то крикнул по-китайски и высветил лучом фонаря свою кисть с указывающим вверх большим пальцем и оттопыренным мизинцем. — Чисто. Можно выходить, – объяснил мне мой собеседник. – Ты под ноги смотри, а то наши друзья из Госнаркоконтроля любят тут растяжки с гранатами Ф1 ставить. На прошлой неделе трех парней так потеряли.
Мы вышли из Humvee. Тут было душно, как в катакомбах, и только сверху доносилось эхо сотен людей, которые перемещались высоко над нашими головами. Ощущение, как под мостом, когда по нему движется огромный поток. Из-за темноты я не видел даже носков своих ботинок. Пытаться рассмотреть какие-то растяжки в такой темноте было просто бессмысленно. А может, Сварог просто так пошутил. Спокойней думать, что шутил. Три китайца шли впереди, трое у нас по бокам. — Вперед, – приказал Сварог. – Странно, что глаза приказали не завязывать. Доверяют, – и снова — ни кто доверяет, ни зачем завязывать глаза, не объяснил. — А может, решили тебя после встречи – в бетонные башмаки и в Свислочь. Он снова заржал, и по улице разнеслось гулкое эхо, будто его передразнила сотня гоблинов, которая жила тут под землей.
Через несколько шагов «потолок» стал существенно ближе к земле, и это заставляло идти, втянув голову в плечи: местами высота прохода становилась еще меньше, и приходилось нагибаться. Через десять метров такой прогулки стало вдруг очень неспокойно: телу хотелось выпрямиться, это порождало панику. В одном из мест, где было относительно высоко, мы остановились отдохнуть: рядом с нами виднелись пыльные, покрытые паутиной, потрескавшиеся от времени деревянные двери. Чуть дальше фонарики выхватывали из кинематографической темноты пожелтевшую вывеску с непонятными словами «Пан Хмелю», написанными витиеватым шрифтом. У меня даже возникло ощущение, что это словосочетание на мове, но если такое допустить, это значило бы и то, что когда-то в Минске тексты на мове встречались прямо на улице, рядом ходили дети, на эти слова смотрели подростки и девушки – ну это уже полный бред!
Сварог прислонился к дверному косяку и нарисовал указательным пальцем на пыльном дереве букву «ў». Взрослый человек, а ведет себя как невоспитанный подросток. И шутки у него странные. Сейчас понятно, что за типы рисуют эти «ў» в мужских туалетах и на бетонных заборах, видных из окон скоростных поездов на въезде в Минск. — Видишь, мы буквально под полом живем, – сказал он, – и это естественно. Мы же подпольщики! – он снова заржал, и несколько бойцов из его охраны вежливо подхватили его смех. Хотя я снова не понял, что он имеет в виду. Если называть подпольщиками силу, которая контролирует треть города, то кто тогда не подпольщик? Он загадочно продолжил, будто пытаясь растолковать мне свой «подпольный» статус: – Сказал «слава нации», говори и «смерть врагам»! Вот так, Сережа. И никак иначе!
