– У тебя был шанс стать лидером, – цедит Макс. – Возможно, несчастного случая можно было избежать, если бы тогда не струсил и не передумал. Но ты сплоховал. А теперь, парень, тебе придется разбираться с последствиями. – Лицо Макса выдает его возраст. У него появились морщины, которых не было ни в прошлом году, ни раньше, а его кожа приобрела серовато-коричневый оттенок, будто ее посыпали пеплом.
– Эрик так увлекся процессом посвящения, потому что в прошлом году ты отказался следовать его указаниям…
В прошлом году в тренажерном зале я останавливал все бои, прежде чем кто-то получит серьезную травму, невзирая на распоряжение Эрика, согласно которому драка продолжается до тех пор, пока один из участников не потеряет сознание. В результате я едва не лишился должности инструктора, что непременно случилось бы, если бы не вмешался Макс.
– И я хотел дать тебе последний шанс, чтобы все исправить, естественно, под чутким присмотром, – продолжает Макс. – Но ты меня разочаровал. Ты зашел слишком далеко.
Пот, который прошиб меня по пути сюда, испарился. Макс отходит назад и открывает дверь.
– Убирайся из моей квартиры и разбирайся со своими неофитками, – рявкает он. – И больше не переступай эту черту.
– Да, сэр, – тихо отвечаю я и ухожу.
* * *
Рано утром я отправляюсь навестить Эдварда в больнице. Солнце поднимается и светит сквозь стеклянный потолок Ямы. Голова Эдварда замотана белыми бинтами, и он не может ни двигаться, ни говорить. Я молча сажусь рядом и смотрю, как настенные часы отсчитывают минуты.
Я вел себя по-идиотски. Считал себя непобедимым, верил, что Макс никогда не передумает видеть меня в качестве своего коллеги! Я даже не сомневался, что он в некоторой степени мне доверяет. Нужно быть более предусмотрительным. Максу требуется лишь пешка. Это говорила мне мама.
Но я не хочу быть пешкой. Хотя теперь я вообще не знаю, кем мне быть.
* * *
Обстановка, которую выдает подсознание Трис Прайор, жуткая и одновременно красивая – золотисто-зеленое небо и желтая трава, распростершаяся на несколько миль в каждую сторону. Странно наблюдать за чужой симуляцией страха. Это очень личное. Я не считаю себя вправе заставлять людей становиться уязвимыми, даже если они мне не нравятся. Каждый человек имеет право на свои секреты. От просмотра страхов моих подопечных у меня складывается ощущение, будто мою кожу соскребли наждачной бумагой.
Желтая трава в симуляции Трис не колышется. Если бы не спертый воздух, я бы скорее назвал это простым сном, нежели кошмаром. Но он означает для меня одно – надвигается гроза.
Внезапно по траве проносится тень, и на плечо Трис садится большая черная птица, впиваясь когтями в ее рубашку. Кончики моих пальцев покалывает от воспоминания о том, как я коснулся плеча Трис, когда она вошла в комнату симуляции. Я невольно думаю о том, как я убрал ее волосы с шеи, чтобы ввести инъекцию. Легкомысленный глупец.
Трис сильно ударяет черную птицу, и в мгновение ока ситуация меняется – гром грохочет, небо темнеет, но не из-за туч, а из-за птиц. Они двигаются огромной стаей – согласованно, как части одного разума. Страшный крик Трис – самый худший звук во всем мире – она в отчаянии жаждет помощи. Я безумно хочу ей помочь, хотя и понимаю, что все не по-настоящему. Я знаю. Вороны безжалостно наступают, окружают Трис, и она оказывается погребенной заживо в черных перьях. Трис неустанно зовет на помощь, но я бессилен, я не хочу видеть ее гибель, не хочу наблюдать за тем, что будет дальше.
Но вдруг Трис начинает двигаться, и теперь она уже лежит в траве, успокоившись. Если ей сейчас больно, она ничего не показывает – просто закрывает глаза и сдается. Почему-то именно ее поза действует на меня еще хуже, чем ее крики о помощи.
А потом все заканчивается.
Трис резко дергается в металлическом кресле, хлопая себя по телу, чтобы прогнать невидимых птиц. Затем она сворачивается клубком и прячет лицо в ладонях. Я подхожу к ней, чтобы дотронуться до ее плеча и утешить ее, но она бьет меня по руке.
– Не трогай меня!
– Все закончилось, – говорю я, поморщившись, – она не осознает, насколько сильно она меня ударила. Я не обращаю внимания на боль и провожу рукой по ее волосам, потому что я веду себя глупо, неуместно глупо…
– Трис, – говорю я, а она наклоняется вперед-назад, постепенно затихая. – Трис, я провожу тебя в спальню, хорошо?
– Нет! Они не должны меня видеть… таком состоянии…
Вот что делает новая система Эрика – храбрая девушка только что победила один из самых жутких своих страхов менее чем за пять минут. На такое тяжелое испытание обычно уходит как минимум в два раза больше времени, чем у нее, но она не хочет выйти в коридор. Теперь Трис боится, что ее увидят слабой или беззащитной. Трис – бесстрашная, что является неоспоримым фактом, однако эту фракцию уже нельзя назвать фракцией Лихачества.
– Да успокойся уже, – говорю я нарочито раздраженным тоном. – Пройдем через заднюю дверь.
– Мне ни к чему, чтобы ты… – отвечает она.
Ее руки трясутся, даже когда она отвергает мое предложение.
– Чепуха, – возражаю я и быстро помогаю встать. Она трет глаза, пока я направляюсь к задней двери. Однажды Амар проводил меня через этот выход. Он пытался отвести меня в спальню, несмотря на то, что я отказался – возможно, Трис гложет то же самое беспокойство. Разве можно прожить одну и ту же ситуацию, но с разных точек зрения?
Она выдергивает свою руку из моей ладони и поворачивается ко мне лицом.
– Зачем со мной так поступили? В чем смысл? Я не подозревала, что обретаю себя на недели мучений, когда выбирала Лихачество!
Будь это не она, а любой другой неофит, я бы уже пару раз наорал на него за несоблюдение субординации. Чувствуя угрозу в ее постоянных нападках на мой характер, я бы пытался жестоко подавлять ее восстания – так я вел себя с Кристиной в первый день посвящения. Но Трис заслужила мое уважение, прыгнув первой в сеть, потом она бросила мне вызов во время первого совместного обеда. Ее не отпугнули мои однообразные ответы на вопросы, она заступилась за Эла и смотрела мне прямо в глаза, когда я метал в нее ножи. Она не подчиняется мне и никогда не будет подчиняться.
– Ты думала, преодолеть трусость будет легко? – спрашиваю я.
– Преодоление трусости здесь ни при чем! Трусость – это то, как ты ведешь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Четыре!
Трис начинает плакать, но я настолько поражен ее словами, что даже не ощущаю неловкости из-за ее слез. Она не поддается приказам Эрика. Она учится другим, более мудрым вещам.
– Я хочу домой, – шепчет она.
Я знаю, где в коридоре расположены камеры. Надеюсь, они не зафиксировали то, что она только что сказала.
– Рационально думать, невзирая на страх, – это урок необходимый каждому, даже твоей семье Сухарей, – объясняю я.
Я сомневаюсь во многих вещах, касающихся процесса посвящения, но не в симуляциях страха. Так проще всего осознать свои кошмары, а затем побороть их. Гораздо эффективнее, чем учиться метанию ножей или искусству боя.
– Вот почему неофиты погружаются в симуляцию. Надо просто тренироваться, – продолжаю я. – Если ты не способна этому научиться, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам не нужна.
Я жесток с ней, потому что уверен, что она справится. А еще потому, что я не знаю, как вести себя по-другому.
– Я пытаюсь. Но у меня не получилось. У меня не получается.
Мне становится почти смешно.
– Как по-твоему, сколько времени ты провела в галлюцинации, Трис?
– Не знаю. Полчаса?
– Три минуты, – заявляю я. – Ты справилась в три раза быстрее, чем остальные неофаты. Это что угодно, только не провал.
«Наверное, ты дивергент», – думаю я. Но она не сделала ничего, чтобы изменить симуляцию, поэтому, скорей всего, она не дивергент. Вероятно, она просто очень храбрая. Я улыбаюсь.
– Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь.
– Завтра? – говорит она уже спокойнее.
Я дотрагиваюсь до ее спины.
– О чем была твоя первая галлюцинация? – вдруг интересуется она.
– Не столько о чем, сколько о ком, – отвечаю я и тотчас умолкаю.
Может, мне стоит рассказать ей о своем первом препятствии в пейзаже страха – боязни высоты? Вряд ли, ведь она явно хотела узнать что-то другое – более потаенное и глубокое. Рядом с ней я не могу контролировать себя, как это получается у меня с другими людьми. Я несу какую-то чушь, потому что лишь так я могу удержаться от того, чтобы не сказать ей лишнего. Прикосновение к ее телу через рубашку дурманит мой разум.
