Со свойственной идеализму наивной, ни на чем не основанной верой в непогрешимость своих догм Толстой восклицает: «С матерьялистами и совсем заблуждающимися не надо тратить времени на спор. Надо, указав им их ошибку, идти вперед; пускай остаются позади. Так же, как с людьми, спорящими о дороге. Надо указать им настоящую и идти по ней, предоставив им исправить свою ошибку или остаться назади» (запись 2 июня 1889 года). Но «спорить» с материалистами Толстому приходится вновь и вновь, потому что, основываясь на ложных философских позициях, великий писатель, естественно, не мог сам отыскать «настоящей дороги» к достижению социального преобразования мира. Приняв решение «не тратить времени на спор» с материалистами, Толстой ходом самой жизни, разрушающей утопические иллюзии писателя, вынужден был все чаще и чаще возвращаться к мыслям о материалистическом учении.
Так Дневники Толстого с чрезвычайной рельефностью обнажают кричащие противоречия в мировоззрении писателя, отразившего «разум» и «предрассудки» патриархального крестьянства, слабые и сильные стороны его идеологии.
Проповедуя терпение, смирение, «нравственное самоусовершенствование», «непротивление злу насилием», Толстой вместе с тем резко восставал против всякого конкретного проявления социального зла, против всяких попыток его оправдания.
Среди абстрактных, реакционно-идеалистических, религиозно-нравственных рассуждений в его Дневниках содержится огромное количество исключительно ярких страниц страстного обличения социальной несправедливости. Эти записи представляют для нас особый интерес. Они помогают уяснить идейную направленность творчества писателя, понять кровную связь его с социальными чаяниями и стремлениями дореволюционного крестьянства.
В Дневниках и Записных книжках 1888—1890 годов находим многочисленные заметки и подготовительные материалы к обличительным произведениям Толстого этих лет. Здесь зафиксированы первые замыслы «Воскресения» и первоначальный этап работы над бессмертным романом, различные стадии работы писателя над пьесой «Плоды просвещения», повестями «Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий», статьей об искусстве и другими произведениями.
Наибольшее внимание, естественно, привлекают материалы, связанные с историей создания «Воскресения».
Еще задолго до того, как в творческом сознании писателя стал конкретно вырисовываться замысел «Коневской повести» («Воскресения»), Толстой мечтал создать обличительное художественное произведение. 5 января 1889 года, находясь в Москве, он прочел статью Кеннана о тюремном режиме, установленном для политических заключенных в Петропавловской крепости. В этот же день он записал в Дневнике: «Читал Кеннена и страшное негодование и ужас при чтении о Петропавловской крепости. Будь в деревне, чувство это родило бы плод». Только городская обстановка жизни, раздражавшая и тяготившая писателя, помешала ему тогда создать художественный «плод», характер которого соответствовал бы идейной направленности «Воскресения». Позднее режим Петропавловской крепости был изображен Толстым во второй части романа.
Резко враждебное отношение к политическому режиму самодержавия сочеталось у Толстого с ненавистью к казенной церкви, на которую всегда опирались эксплоататоры для порабощения народа. Толстой видел, как христианское словоблудие господствующих классов совмещалось с диким произволом по отношению к людям труда, лицемерно величаемым «братьями во Христе». Писатель с резкой неприязнью относился ко всем новым модным религиозным течениям среди социальных «верхов» общества. Как видно из дневниковых записей, 8 февраля 1889 года Толстого посетил английский евангелист Ф. В. Бедекер. Популярный среди английской и отчасти русской аристократии проповедник-миссионер послужил прототипом для сатирического изображения Кизеветтера и англичанина в «Воскресении». По мнению Толстого, «они (т. е. деятели православия. — И. У.) — паразиты... лицемеры». Обращаясь к ним, Толстой говорит: «Святые-то, которых вы называете вашими, были бы только больше святыми, если бы не было вас... а вы — противное им, вы губители истины» (Дневник, запись 4 июля 1889 года). Передавая в Дневнике спор с А. М. Кузминским о православии, Толстой записывает свое суждение о том, что деятели православия — «злейшие враги, то есть главные задерживатели установления» того «царства божия», под которым писатель разумел социальную справедливость в ее специфическом толстовском истолковании (та же запись). Эти мысли Толстого получили яркое выражение в романе «Воскресение».
30 апреля 1889 года Толстой записывает в Дневнике «7 пунктов обвинительного акта против правительства: 1) Церковь, обман суеверия, траты. 2) Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4) Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики — убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция».
Это резкое обличение Толстым помещичье-буржуазного государства и церкви и определяет общий характер идейного направления «Коневской повести». Уже в первоначальном замысле будущего романа звучит гневный протест писателя против угнетения личности в собственническом обществе. Именно поэтому в первых редакциях «Воскресения» все мысли художника сосредоточиваются вокруг сцены суда, глумящегося над человеком и попирающего элементарную справедливость.
Замысел «Воскресения» возник под впечатлением рассказа А. Ф. Кони об одном случае из его судебной практики. Но с первых же дней работы над романом Толстой явно ощутил крайнюю для него, художника, недостаточность, схематичность переданного ему А. Ф. Кони сюжета. «Смутно набираются данные... для Коневской повести», — записывает Толстой в Дневнике 17 декабря 1889 года. И хотя авторская датировка говорит о завершении 26 декабря 1889 года первой редакции «Коневской повести», буквально в следующие дни писатель вновь принимается за переработку ее.
К 90-м годам в распоряжении Толстого было огромное количество доходивших до него самыми различными путями сведений о разорении, нищете, безземелии крестьянства, произволе помещиков, представителей власти, церкви и т. п., что могло дать писателю материал не для одного, а для многих обличительных романов. Но знать что-либо Толстому было мало. Писателю нужно было еще «прочувствовать» известные ему факты, понять, как на эти факты смотрит «множество людей». Гениальный художник стремился к такому изображению событий, которое соответствовало бы не только его личной оценке фактов, но и оценке их широкими слоями народа. В этом отношении чрезвычайный интерес представляет дневниковая запись 3 января 1890 года: «Пророк, настоящий пророк, или, еще лучше, поэт (делающий) — это человек, который вперед думает и понимает, что люди и сам он будет чувствовать. Я сам для себя такой пророк. Я всегда думаю то, что еще не чувствую, например, несправедливость жизни богатых, потребность труда и т. п., и потом очень скоро начинаю чувствовать это самое». «Пророк-поэт», по мнению писателя, должен выразить не только то, что он сам думает, но и прежде всего то, что люди чувствуют, и суметь слить свое и их чувство воедино. «Коневский рассказ» в его первой редакции, повидимому, не удовлетворял писателя именно потому, что в нем еще не было в необходимой для художника степени выражено «чувство» людей, то есть миллионов крестьян, о несправедливости жизни господствующих классов.
По дневниковым записям 1889—1890 годов можно проследить шаг за шагом, как шел у Толстого процесс «набирания данных» и их «прочувствования» для первых редакций романа «Воскресение». В Дневник 11 февраля и в Записную книжку 10 и 11 февраля 1890 года Толстой заносит конспективные записи многих прояснившихся ему сюжетных и психологических деталей «Коневской повести», которые в значительной степени отразились в тексте романа. В этих записях, в частности, Толстой уже ясно очерчивает замечательную сцену встречи Катюшей поезда, в котором проезжал Нехлюдов. «Она, — записывает Толстой в Дневнике, — увидав его при проезде, хочет под поезд, но садится и слышит ребенка в чреве». Сюжетная мысль Толстому ясна даже в деталях, но у художника продолжается сложный процесс «прочувствования». И только спустя много времени в итоге этого процесса Толстой приводит оставленную Нехлюдовым Катюшу к пониманию правды о страшном глумлении над ней людей, живущих «несправедливой жизнью богатых», к сознанию, что «всё, что говорят про бога и его закон, всё это — обман и несправедливость».5
Работа над «Коневской повестью» сопровождалась у Толстого размышлениями о тягостном положении народа, лицемерии казенной церкви, произволе господствующих классов. Дневники писателя показывают, как морально-психологический сюжет «Коневской повести» превращался постепенно в широкое полотно социально-обличительного романа «Воскресение».
