— А вы можете называть меня Леандро.
— Леандро. Хорошо.
Я ясно вижу, как ее щеки покраснели. Так же вспыхивают все женщины, что хотят меня трахнуть.
Прекрати. Она твой психотерапевт.
Пока еще нет. Это только мой первый сеанс, чтобы увидеть, понравимся ли мы друг другу.
Можем и не понравиться.
Кого я обманываю? Она мне определенно нравится. Ну, она будет мне нравиться до тех пор, пока я не кончу, после чего я не захочу с ней повторных встреч.
Действительно ли я хочу потерять возможность получить помощь от блестящего психотерапевта из-за прихоти трахнуться, когда могу сделать это позже с какой-нибудь другой девицей?
— Я извиняюсь, что немного опоздала на нашу встречу.
— Никаких проблем. — Я следую за ней в ее кабинет.
Обычный кабинет психотерапевта, все в нейтральных тонах и призвано успокаивать. Не то чтобы я бывал в кабинетах психотерапевтов прежде.
— Прошу, садитесь, — она указывает на удобно выглядящее кресло, сама садится в такое же, расположенное напротив, всего в нескольких футах от меня, и разделяет нас лишь кофейный столик. — Может, вы хотели бы попить, прежде чем мы начнем?
— Нет, все в порядке. Спасибо, — говорю, пока глазами изучаю ее ноги, которые она только что скрестила.
Она прочищает горло, отрывая мой взгляд и направляя его выше, к ее глазам.
Потянувшись вперед, она поднимает журнал из манильской бумаги и кладет его себе на колени.
— Итак, это наш ознакомительный сеанс. Он поможет узнать о тебе немного больше и понять, какого рода помощь тебе нужна. Также благодаря этому сеансу ты узнаешь меня и увидишь, подходим ли мы друг другу, и думаешь ли ты, что я смогу тебе помочь.
Мы определенно подходим друг другу. Она голая, я в ней.
Кажется, мы бы сошлись идеально.
— Я буду делать записи, если тебе это не доставит неудобств. Некоторые психотерапевты предпочитают записывать сеансы на кассеты, но мне ближе ручка и бумага.
— Нормально. Без разницы. — Я слегка улыбаюсь ей, так что не кажусь придурком, какой я есть на самом деле.
Она отвечает на улыбку и наши взгляды встречаются.
Я прочувствовал эту улыбку вплоть до моего члена.
Она отводит взгляд в сторону, смотрит на журнал. Открывая его, она поднимает ручку со стола и держит ее напротив страницы.
— Итак, давай начнем с причины, почему ты здесь.
Сказать ей, почему я здесь.
Я здесь, потому что моя жизнь пошла под гребаный откос. Из-за одной аварии.
Не хочу перед кем-либо звучать ноющим говнюком, но знаю, что лучше признаться в своем дерьме этой женщине.
— Это была авария. — Мой голос ровный.
Она кивает и начинает записывать.
— На трассе. Я пилот, гонщик.
— Привела ли эта авария к серьезным травмам? — Ее взгляд встречается с моим. Она смотрит на меня так, словно не знает, а в ее словах явственно слышится абсолютное незнание.
Я думал, что мир знал обо мне все.
Но, может, не она.
Понимание этого немного расслабляет меня, и откуда-то берется желание рассказать этой женщине все.
Сильнейшие страхи. Сожаления. О ненависти к самому себе, которую я чувствую из-за собственной немощности.
— Да. — Я делаю глубокий вдох. — Обе ноги были сломаны. Запястья были раздроблены. Были обширные переломы ребер. Но все эти травмы были самой легкой частью. — Я злобно усмехаюсь. — Худшим были… взрывной перелом нижних позвонков и субдуральная гематома. — Я пальцем стучу по голове в месте, где находится скрытый отросшими волосами шрам. — Когда я был на операционном столе с открытой черепушкой, мое сердце перестало биться. — Делаю глубокий вдох. — Технически, я был мертв около минуты.
— И какие ощущения от осознания того, что ты умер?
Я приподнимаю плечо в полу-пожимании, словно это ничего не значит. Но это очень важно.
— Не знаю. Но я знаю, чего я не ощущаю.
— Чего же?
— Жизни. Я не чувствую себя живым. Я знаю, что это должно бы заставить меня чувствовать себя более живым, чем когда-либо. Но это не так.
— Почему?
— Потому что я не могу участвовать в гонках. Без гонок я ничто.
— Ты уверен в том, что это правда?
— Если бы не было ею, я не оказался бы здесь.
Ее глаза отрываются от меня, она смотрит на написанные ею слова.
— Ты не участвовал в гонках со дня аварии?
— Нет.
— Физически ты способен водить машину? Травмы не препятствуют этому?
— Нет, не препятствуют. Я проходил реабилитацию год, делая все возможное для того, чтобы вернуться в машину. — И теперь не могу, потому что я чертов трус.
— Итак, это не тело удерживает тебя от гонок. Твой разум.
— Я бы, блядь, не был здесь, если бы это было не так. — Я не хотел ругаться или огрызаться, но ничего не мог с собой поделать. Но также я и не извинился за это, потому что я козел.
Наши взгляды встречаются, ее взгляд тверд.
— Что насчет поездок в роли пассажира? Как тебе это?
— Справляюсь. — Едва.
— Та же степень паники, что при попытке водить?
— Нет. Немного легче. Не так плохо.
— Ты страдаешь от панических атак?
Я хмурюсь.
— Только когда пытаюсь вести машину, — бормочу тихо.
Мне нелегко признавать, что у меня есть панические атаки.
Она снова скрипит бумагой. Скрежет ручки по бумаге доводит меня до раздражения. Это и ее чертовы ноги, ее грудь, которая вздымается и опадает при каждом ее вдохе и выдохе.
Я больше не хочу говорить. Я просто хочу ее трахнуть и не думать о своих дерьмовых проблемах. Похоронить себя в ее теле так глубоко, чтобы я мог думать лишь о ней, видеть и чувствовать только ее.
— Теперь, когда ты не участвуешь в гонках, как ты проводишь свое время?
Я жестко рассмеялся.
— Вам глянцевую или реальную версию?
— Правду. Я хочу, чтобы ты всегда говорил мне только правду. Если тебе кажется, что прямо сейчас ты не можешь ею поделиться, это нормально. Но никакой лжи. Я не смогу помочь, если ты будешь лгать мне.
— Ладно. – Я выдыхаю. — Как я провожу свои дни? Сожалею о прежних днях, тоскую по жизни до аварии и забочусь о похмелье. Затем иду в бар, напиваюсь, цепляю женщину. Веду ее в отель, к ней домой, в переулок, в туалет бара, плевать куда, и трахаю ее. Абсолютно то же самое я делаю на следующий день, и через день, и в любой другой после.
Это первый раз, когда я перед кем-то обнажаю свою жизнь.
И она даже не вздрогнула. Полагаю, она должна была слышать много разного дерьма.
— Все еще думаете, что можете мне помочь? — Смотрю на нее с вызовом.
— Да. — Она одаряет меня твердым взглядом. — Ты пьешь, чтобы скрыть свои чувства. Уверена, мне не нужно говорить, что это плохая идея. Алкоголь — твоя зависимость?
— Прямо в точку, — рассмеялся я, но смех получился глухим, даже для моих ушей.
Я так давно смеялся по-настоящему, что уж и забыл эти звуки.
Она перестала скрещивать ноги. И мое внимание мгновенно перенеслось на них. У нее великолепные гребаные ноги. И на ней чулки. Интересно, есть ли под этой юбкой пояс с резинками?
— Прости, если это задевает тебя, но я так работаю. Я могу задать вопрос и заставить почувствовать дискомфорт. Тебе не нужно отвечать, но, если все же ответишь, мне это поможет оказать помощь тебе.
— Нет, я не зависим.
— Уверен?
— Уверен. Я не пьяница.
— Что ты чувствуешь, если думаешь о том, чтобы не пить снова?
Я задумался на мгновение.
— Ничего не чувствую. — Сомневаюсь, что что-то сможет заставить меня чувствовать.
— И все же, я бы рекомендовала обратиться к кому-нибудь по поводу употребления алкоголя. Я знаю чудесную группу, которая справляется с состоянием…
— Я не алкоголик, — огрызаюсь я. — У меня есть проблемы, но это не одна из них.
Она смотрит на меня с осторожностью.
— Ладно. Оставим это… пока. — Она кладет ручку на журнал, лежащий на ее коленях, и смотрит на меня.
Ее красные губы медленно размыкаются, и я могу думать только о том, как размазываю эту помаду по ее рту поцелуем.
— Наше время почти подошло к концу. Первый сеанс всегда короткий. В следующий раз у нас для разговоров будет целый час.
Я знаю, что бы я предпочел делать с ней шестьдесят минут, и это не включало в себя так уж много разговоров.
Но она лучшая, а мне нужно стать лучше.
— Есть ли у тебя что-то такое, о чем ты хотел бы поговорить, прежде чем закончится наш сеанс? Мысли или чувства, о которых мне следует знать?
Я хочу трахнуть тебя.
— Нет. А вообще есть. — Я чешу нос. — Мне нужно вернуться на трассу к январю, самое крайнее к середине января, чтобы я смог подготовиться к старту Гран-при в марте.
Она кладет журнал и ручку на стол и бросает взгляд на настенный календарь, на котором значится нынешний месяц — ноябрь.
— У нас три месяца. В крайнем случае, три с половиной.
— Невозможно? — Слабая часть меня хотела, чтобы она ответила утвердительно, чтобы у моей трусости было оправдание. Я борюсь с этим.
— Нет. Мне нравятся испытания. — Ее губы сложились в мягкую улыбку, заставляя меня улыбнуться. — Но это означает интенсивное лечение. Мне нужно видеться с тобой по меньшей мере три раза в неделю. Готов к этому?
