Потом появился безлимитный интернет и скайп… Нет, мы не стали созваниваться чаще. Зато теперь я еще могла его и видеть. И он меня, соответственно. И все мое смущение при разговорах о мальчиках. Ну и ладно, зато у дяди Сережи я могла спросить о мальчиках даже то, о чем стеснялась говорить с мамой.
В общем, мы с ним много общались, как вы поняли. Но это общение, как бы так сказать, оно не было полноценным и реальным. Потому я и удивилась, хоть и слабо на тот момент, новости, что теперь буду жить с ним. Нет, у меня и мыслей не было, что я могу попасть в детский дом. Моя семья была обеспеченной, я это уже упоминала. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать. И у меня были живы бабушка с дедушкой по маминой линии. Родители папы и дяди Сережи умерли около семи лет назад: сначала дедушка, от инфаркта. А бабушка – спустя пять месяцев, Бог знает от чего. Мама говорила, что ее свекровь просто не хотела жить без мужа, которого любила и спустя сорок семь лет после свадьбы. А то, что дети уже давно выросли – освобождало ее якобы от иных моральных привязанностей.
Не знаю. Не берусь судить бабушку. Она всегда любила и папу, и дядю, и нас всех. Наверное, просто, дедушку она любила сильнее всех нас вместе взятых. Учитывая то, что я была подростком и не зависела от бабушки, такой подход к любви мне показался даже крутым. Эгоистичным, конечно. Но как подросток (на тот момент), уверенный, что меня саму мало кто в состоянии понять, я бабушку понимала. И пусть сама еще ни разу вот настолько ни в кого не влюблялась, чтоб умереть без него, но решила, что если полюблю – то только так.
Думаю, все в определенном возрасте давали в чем-то похожие клятвы. Ну, может не о любви, а о поступлении в ВУЗ. Или там о непременной карьере миллиардера. В общем, о нормальной подростковой дребедени. Когда решение принимается «железобетонно и навеки».
Ну, все мы страдали чем-то подобным. Я вот, как-то, под влиянием плохого настроения и какого-то дурного аниме (только начинающего набирать тогда популярность среди молодежи), просмотренного под это настроение, решила стать ведьмой. Да, самой такой, значит, настоящей. Практикующей черную магию. Даже трактат какой-то нашла у «подруги подруги знакомой» Лены. Естественно, никому в семье об этом не сказала. Кроме дяди во время очередного звонка, когда закрылась в комнате, чтоб никто не подслушал. Он не рассмеялся. Хотя, как мне потом показалось, ему очень хотелось. И серьезно так спросил:
- Это ты собралась какой-то черной фигней красить глаза и волосы? И вонять, как мешок с протухшими травами, Бабочка? – дядя часто в разговоре со мной или папой использовал жаргон. Иногда даже ругательства. Не то, чтоб специально. Он так говорил. Папа оправдывался, что и сам таким грешил раньше и только влияние матери его исправило. А на Сережу влиять некому. – Может, еще и на колеса подсесть решила, а? – он не упрекал. Не ругал. Он надо мной шутил. Мягко иронизировал. Тогда я не знала такого понятия, потом вычитала в какой-то книжке. – Тогда, Бабочкой тебя уже не назовешь. Проблема. Тебе какое новое имя больше по душе - Сколопендра? Или, может, Клопик? Так, чтоб нежно.
Даже моего подросткового интеллекта хватило на то, чтоб понять: дядя намекал на клопа-вонючку.
Меня аж передернуло тогда. Хорошо, о скайпе в те года мы только слышали, а общались просто по телефону. Иначе дядя точно прокомментировал бы и эту мою гримасу. В общем, от мысли о том, что любимый дядя будет теперь называть меня не своей «феей-Бабочкой», а «сколопендрой-клопом-вонючкой» - я пришла в ужас и тут же поставила жирный черный крест на своей будущей магической карьере.
- Думаешь, тупая идея? – шепотом спросила я у него тогда.
- Тупее некуда, Бабочка, - подтвердил он мою догадку.
- Ладно, я поняла. Родителям меня не сдавай, - попросила я у дяди.
Он дал мне нерушимую клятву. Ну, я же была подростком. Иные варианты клятв меня на тот момент не устраивали. Дядя меня всегда понимал лучше всех. Даже лучше любимого папы.
Но и зная это, я была удивлена тем, что теперь нахожусь под его ответственностью, а не под опекой бабушки и дедушки по маме. Молча и опустошенно я шла рядом с ним по коридорам школы. С нами шли и те двое мужчин, что испугали меня в приемной. Они оказались охранниками. Раньше дядя в охране не нуждался, насколько я знала. И я тоже. Я ошибалась в обоих суждениях.
Но в тот момент я не очень задумывалась об этом. Дядя сказал: «так надо». И я приняла это, как должное. И пошла с ним, таким спокойным, отстраненным и собранным.
Ну, таким он мне казался. Я не знала, что за этим фасадом невозмутимой собранности скрываются десятки чувств и мыслей: боль, вина, радость и облегчение, злость и ярость. И снова облегчение. И опять радость. И решимость. А еще твердая уверенность в уже запущенном деле о моей опеке. Я не знала, что при всем желании, у моих бабушки и дедушки не было ни единого шанса выиграть это дело. Дядя Сережа этого не допустил. А связей, влияния и денег у него для такого было предостаточно. Гораздо больше, чем у всех других родственников.
Но я не была против того, чтобы жить с ним. В тот момент я вообще не была «против» ничего. Я не думала и не ощущала. Я стала пустой на какое-то время. И просто шла рядом с дядей к машине, которая должна была отвезти нас в место, еще утром бывшее моим домом.
Сергей
Телефон трезвонил не переставая. Еще бы, такое дело. Я пока только проверял имена звонивших. Изредка, когда дело не терпело отлагательства – переключал на Николая, своего помощника. А сам то и дело косился на Свету. Иронично и нереально до жути, но у меня почему-то больше не хватало сил смотреть прямо ей в глаза. После того ошеломления и ужаса, который я увидел в глазах девочки, сообщив о трагедии.
Блин. День был совсем паршивым.
Меня разъедало чувство вины и боль от смерти брата, племянника. Этот коктейль разъедал внутренности надежней щелочи.
Невестка… не то, чтоб я обожал ее. Но был действительно благодарен и ценил за несколько вещей, которые она сделала в жизни. Я относился к Дине достаточно прохладно, она это знала. И все-таки, неким образом, без всякого обсуждения, мы выработали определенные правила сосуществования в мире, чтобы не беспокоить и не огорчать тех, кто был обоим дорог. На самом деле, существовало три пункта. Три поступка, которые она сделала, и за которые я был готов простить ей очень многое. Она это знала, Бог знает, каким местом вынюхала, даже Сашка не понимал, но эта изворотливая стерва догадывалась, что имеет рычаг давления на меня. И потому, наверное, Дина всегда казалась мне довольно хитрой, расчетливой и себялюбивой сучкой. Правда, при этом она все же любила своего мужа и детей. Так что, да, я был расстроен и ее смертью тоже. Потому что девочка рядом со мной, которая в данный момент даже не замечала, что я веду ее за руку, чтобы она не спотыкалась – эта девочка беззвучно плакала.
По щекам Светы катились слезы. Молчаливые и тихие, полные такого горя, которое мне и не снилось.
Она выжила тогда, когда вся ее семья погибла. Она не поехала с ними на этот гребаный отдых, и осталась цела и невредима. И, видит Бог, я собирался выписать этой школе нехилую сумму денег за то, что они своими экзаменами сохранили ей жизнь. Эта мысль растекалась по моим венам обжигающей радостью, перекрывающей в какой-то мере горе от смерти всех остальных. Если бы погибла Света… Если бы ее убили вместе со всей семьей – я бы сорвался нахрен и уже сам лично прострелил бы башку Малому. Этот выскочка попер против всех решений и понятий, зарвался. Распахнул пасть на слишком большой кусок. Он мной, Серым, подавится.
Блин, но Сашка ни за что, по факту, отгреб. Из-за меня получил пулю в лоб. За то, что мне захотелось большего. Хотя, не в пример этой суке, я порядка не нарушал, делал все, как следовало. Да и Саша не мог не знать, на что соглашался, когда я дело начал. И свою долю получил бы, на что и рассчитывал. Но так…
И Лешик. Твою ж мать!
Слава Богу, Света не поехала. Это пока помогало мне сдержаться и не свихнуться. Действовать медленно. Всем поставить на вид, как оборзел Малый. Как плевал на все понятия. Не то сейчас время, чтобы такое спустить. И серьезные люди это не хуже меня поняли. У меня уже имелись все гарантии, что никто не будет выставлять претензий, если я отомщу. Малый действительно превысил границы своей территории и власти. И я таки отплачу за брата, за племянника. Фиг с ним, даже за Динку. А особенно, за эти слезы Светы, которая сейчас села рядом со мной на сиденье автомобиля ни живая, ни мертвая.
Она была жива.
Эта мысль пробивалась сквозь все остальные с периодичностью где-то раз в пятнадцать секунд. Эта мысль помогала мне держаться. И она же усиливала вину: я готов был смириться с потерей всех остальных, если моя Бабочка осталась цела и невредима.
Один из охранников сел за руль. Второй опустился на переднее пассажирское сиденье. Мы со Светой сидели сзади. Она молчала и смотрела на руки пустыми глазами, не замечая, наверное, что пальцы подрагивают. Но я-то видел.
