Ознакомительная версия.
Вспышка.
Мама была уже на девятом месяце. Одним из моих любимых занятий было наблюдать за тем, как Нина толкалась ножками и ручками в мамином животе.
Мама сидит в кресле-качалке, я подхожу к ней.
– Мам, а она слышит нас?
– Конечно.
Я наклоняюсь к маминому животу и начинаю шептать.
– Эй, сестренка… ты еще не родилась, но я уже тебя люблю. Мы будем с тобой играть, я буду расчесывать твои волосики, а потом, когда ты подрастешь, я научу тебя краситься.
Мама смеется. Я целую ее в живот.
Вспышка.
Была зима. Я, Лив и Скотт играли в снежки. Мы бегаем, смеемся, как малые дети. Руки уже покраснели от снега и мороза. Скотт валит меня на снег и цепляется руками за мои запястья. Его ресницы покрыты инеем, отчего он выглядит очень забавным.
– Скотт, мне холодно.
Скотт наклоняется ко мне, и наши окоченевшие губы находят друг друга. Поначалу мне казалось, что я превратилась в ледышку, но после поцелуя я почувствовала, как начала медленно таять.
– А сейчас?
– Теплее…
Наши губы снова смыкаются, и теперь поцелуй длится намного дольше. Я забываю о морозе минус тридцать, о том, что моя одежда пропиталась снегом и теперь ее можно выжимать. Мне кажется, что меня положили в ванну, наполненную горячей водой, и вмиг мне становится хорошо.
– А теперь горячо, – говорю я.
Вспышка.
На этот раз вспышка была ярче предыдущих. Я открываю глаза. Меня вновь ослепляет белый свет. Веки кажутся такими тяжелыми, я не хочу моргать, потому что боюсь снова провалиться в то неземное пространство, где я была несколько секунд назад. Проходит минут пять, перед тем, как я осознаю, что нахожусь в больнице. В теле чувствуется дискомфорт. Мышцы спины и рук ломит, во рту пересохло. Замечаю трубку капельницы, воткнутую мне в вену. Голову стягивает бинт, на лице маска аппарата искусственной вентиляции легких. Вижу, как возле меня спит мама, сидя на стуле. Состояние такое, будто я проспала вечность.
– Мама… – шепчу я, – мам, мама.
Ее веки приподнимаются, и, увидев меня в сознании, мама мигом вскакивает со стула, хватает меня за руку и начинает рассматривать.
– Господи, Господи… Вирджиния, как ты… как ты себя чувствуешь? – От волнения мама начинает запинаться. Она снимает с меня маску.
– Нормально…
– Я сейчас позову доктора.
Мама выбегает в коридор. Ощущаю какую-то тяжесть в теле. Кажется, что все мои мышцы окостенели. В некоторых местах кожу сильно стягивает, вероятно, там швы или еще что-то. О том, что со мной происходило, пока я была без сознания, я могу лишь догадываться.
В палату мама заходит в компании доктора. Его очертания расплываются перед моими глазами.
– Ну, здравствуй, Вирджиния, как самочувствие?
– Она сказала, что чувствует себя нормально, – отвечает за меня мама.
– Ты помнишь, что с тобой произошло?
Я киваю. Боже, как же сильно затекла шея, очень больно ею поворачивать.
– Я… ехала на машине и…
– И попала в жуткую аварию. Но тебе очень повезло. В редких случаях люди выживают в таких авариях. Ты перенесла три операции, провела несколько дней без сознания. Но теперь все страшное позади. Ты очень скоро поправишься и поедешь домой.
Смотрю на маму, ее веки полны слез.
– Мама, почему ты плачешь? – Произнесение каждого слова дается мне с трудом. Голос осип, губы совсем сухие.
– Да это я так… от счастья. Я думала, что больше никогда не услышу твой голос.
Чувствую сильную боль в позвоночнике, которая мешает мне глубоко вздохнуть. В этот же момент мною овладевает новое чувство. Это не чувство боли, не чувство дискомфорта. Это такое странное чувство, будто мне чего-то недостает. Такое ощущение, что мое тело вовсе не принадлежит мне. И только несколько минут спустя я, наконец, осознаю, чего мне не хватает. Я не чувствую своих ног. Я не могу пошевелить ступнями, и такое ощущение, что это вообще не мои ноги.
– Доктор… а почему я не чувствую своих ног? Это что, наркоз какой-то или еще что-то? – Мой голос дрожит, и я понимаю, что не хочу слышать ответа на свой вопрос.
Доктор еще минуту молчит и смотрит в пол.
– Видишь ли, Вирджиния, как я уже сказал, авария была серьезная, и то, что ты выжила, это поистине чудо. Но, к сожалению, каждая авария влечет за собой последствия. У тебя произошло сильное смещение нижних позвонков, спинной мозг поврежден, все это вызвало параплегию, иными словами, паралич нижних конечностей.
Его слова вонзились в мою грудь, словно сотни кинжалов. Я не могу сказать ни единого слова. Язык отказывается мне подчиняться. Я просто закрываю глаза и заставляю себя заснуть. Скорее всего, это какой-то страшный сон, я проснусь, и все снова вернется в привычное русло.
– Доктор, но ведь это же не навсегда? Ведь можно сделать операцию… мы заплатим любые деньги. – Я слышу, как мама начала рыдать.
– Увы, мы сделали все, что от нас зависело. Я знаю пару случаев, когда люди с таким же диагнозом, как у Вирджинии, вставали на ноги, так что, возможно, ей тоже повезет. Ну а пока, до ее выписки, вы должны подготовить ваш дом. Сделать поручни, оборудовать лестницу, купить кресло-туалет для инвалидов, ну и, соответственно, удобное инвалидное кресло.
ИНВАЛИДНОЕ. Я широко раскрываю глаза и начинаю дышать ртом. Физическая боль полностью затмевается той болью, которую нанесли мне его слова. Это не просто слова, это приговор. Я крепко сжимаю мамину ладонь.
– Нет… нет, нет! Это невозможно! – кричу я сквозь боль.
В палату сразу же вбегает медсестра.
– Срочно вколите ей успокоительного.
– Нет! Это ошибка!
Кровь смешивается с дозой успокоительного. Вмиг мои мышцы расслабляются, я отпускаю мамину руку. Замираю в одном положении. Последняя фраза, которую я слышу перед погружением в сон, это фраза доктора:
– Мне очень жаль, Вирджиния.
Человек может долгое время находиться в состоянии полного безразличия к окружающему миру. Душа «умирает», а организм продолжает функционировать.
Первые два дня я заставляла себя не просыпаться, но из-за постоянной сухости во рту и жжения в горле мне приходилось пробуждаться ради глотка воды. Каждый день я просыпалась с надеждой, что все это сон. Я мечтала открыть глаза и увидеть потолок своей комнаты, но противный больничный запах вмиг разрушал все мои надежды. Каждый день я надеялась, что мои ноги «оживут», но все впустую. Они превратились в два бездушных «бревна». Однажды, когда я в очередной раз проснулась и снова поняла, что не могу шевелить пальцами ног, я закричала. Думаю, что мой крик слышала вся больница. Я кричала во всю глотку, не жалея голосовых связок. В палату забежали две медсестры, одна успокаивала меня и крепко сжимала руку, другая вводила мне иглу в вену с очередной дозой успокоительного. Возможно, я этого и добивалась. Когда я уже не могла себя заставить сомкнуть глаза и уснуть, я начинала кричать, чтобы меня насильно погрузили в сон. Сон для меня стал единственным средством спасения. Он спасал меня от той проклятой реальности, в которую я уже не желала возвращаться.
Меня перевели в обычную одиночную палату, здесь уже не было разнообразных пищащих устройств, которые лишний раз напоминали мне о моем положении. Я сразу влюбилась в тишину своей новой палаты. Далее начались жалкие «дни сопереживания». Все знакомые вмиг вспомнили о моем существовании и считали своим долгом прийти ко мне в палату, сделать унылую физиономию и сказать: «Я тебя понимаю». Врете! Вы ни черта не понимаете! Мне хотелось, мне очень хотелось им это сказать, но я не могла. Поначалу физически, ибо из-за постоянных криков я повредила свой голосовой аппарат. Но потом я начала симулировать. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Мама практически каждый день дежурила у моей кровати. Я чувствовала, как ее раздражает мое молчание. Она сжимала мою ладонь и плакала. Ее слезы падали на мою кожу, оставляя блестящий мокрый след. Я слышала, как стонет ее душа.
Первые две недели Николас, так звали моего лечащего врача, запрещал мне двигаться. Это был крупный седовласый мужчина, который, как мне казалось, относился ко мне не как к живому, больному человеку, а как к биоматериалу, который он ежечасно пичкал разнообразными препаратами со страшными названиями.
Вокруг меня то и дело бегали усталые медсестры, подносили стакан воды, поправляли одеяло, выносили судно из-под меня. Не дай Бог никому испытать такое отвратительное чувство, когда из-под тебя, взрослого человека, выносят твое собственное дерьмо, а ты не в силах даже поблагодарить за это. На третьей неделе я уже могла находиться в позе полусидя. Поначалу мне казалось, что мне вместо мышц вшили железки, потому что они были настолько жесткими, в прямом смысле, что мне становилось страшно. Николас сказал, что у меня легкая спастика мышц.
Ознакомительная версия.
