прохлады замирает на мгновение, прежде чем нырнуть в речку. В этот момент из-за небольшого перелеска возникала песня. Сначала она звучала совсем слабо, временами пропадала в неглубоких овражках, но потом появлялась снова, набирала силу, подпрыгивала вместе с певцами и прерывалась на ухабах, словно на неловко подвинутом патефоне, постепенно заполняла понадречный просторный луг и вдруг сразу вырывалась на затихшую гладь зазоревавшейся речки, как бы завораживая ее своей печалью.
Как тогда много пели, несмотря на безрадостную и серую жизнь!
А собака видела свои собачьи сны, в которых главное место занимал новый хозяин, вкуснейшие сосиски с пшеничной булкой и, конечно же, ее новое место рядом с ним, в его доме. Глядишь, и кончится ее бездомное бродяжничество по перенаселенному, но такому пустому городу! Какая же собачья жизнь возможна без доброго и любящего хозяина?
На башенных часах городской ратуши пробило десять. До отхода поезда оставалось чуть больше часа, и надо было собираться в дорогу. Собака мирно дремала. Сон ее только изредка прерывался надрывными вздохами, словно у человека, пережившего тяжелое горе.
Он долго не решался встать, но время неумолимо отсчитывало секунды, минуты. Пора!
Он приподнялся со скамейки, и животное инстинктивно вздрогнуло от испуга и спрыгнуло на землю. Пес в недоумении посмотрел на человека и сразу прочитал в глазах неумолимый приговор.
— Извини, малыш, мне надо идти. Я не могу тебя взять с собой, понимаешь? Так уж получилось, ты тут ни при чем.
Живой блеск в глазах собаки потух, она вся как-то опустилась, поблекла, потускнела, но надежда еще не насовсем покинула ее.
— Прощай, дружок, не поминай лихом.
Он застегнул плащ на все пуговицы и бросил на плечо ремень сумки.
— Иди, иди, я уже опаздываю.
Собака медленно развернулась и пошла прочь. Сделав несколько нерешительных шагов, она снова оглянулась назад. Человек удалялся от нее по дорожке сквера, освещенного скупым муниципальным электричеством. Перед поворотом налево он остановился, развернулся и бросил на нее последний взгляд. Она хотела было уже броситься вслед, но человек свернул уже на боковую дорожку и пропал в темноте. Она постояла в раздумье несколько секунд и заковыляла прочь, опустив хвост.
Вскоре темнота поглотила и ее.
…Вагон медленно тронулся с места, загремев сцеплениями. В окне поплыли неясные очертания платформы, одинокие фигуры провожающих, железнодорожник в мундире, носильщик, толкающий перед собой пустую тележку. Через минуту поезд уже втягивался в южные пригороды и, быстро набрав скорость, начал отбивать колесами стальную чечетку, пожирая шпалы и рельсы, унося сонных пассажиров прочь от сутолоки одного города в кутерьму другого.
Лениво постукивая по стыкам рельсов, поезд нехотя вползал в пригороды большого города.
Город спал. На востоке, словно сквозь закопченное стекло, которым пользуются во время солнечного затмения, появились сомнамбулические очертания бледного шара. За окном вагона было по-осеннему сумрачно и пустынно, словно на планете, придуманной братьями Стругацкими или Рэем Брэдбери. Он открыл дверь купе и выглянул в проход. Бр-р-р-р! Из открытого кем-то тамбура пахнуло утренним холодом.
Сон так и не пришел в эту ночь, и непривычное состояние разбитости неприятно раздражало нервы. Перед глазами всю ночь стоял рыжий бомж с пушистым хвостом, заслоняя своими умными глазами целый список проблем, полученных при отъезде из Центра.
В купе стало совсем темно, потому что вагон накрыла крыша дебаркадера. Послышались звуки просыпающихся и шаркающих вещами пассажиров. Они, словно ночные привидения, сонно потянулись к выходу в город. Невостребованный никем одинокий эмигрант-носильщик маленьким островком стоял посередине платформы, обтекаемый равнодушными, почти прозрачными людскими оболочками.
Следуя правилу оставлять позади себя как можно меньше лишних, зябко поеживаясь, он вышел на перрон и, не оглядываясь, поспешил на привокзальную площадь. Как ни странно, такси было полно, и небольшая очередь быстро рассасывалась, рассаживалась в желто-шашечные клетки и исчезала в расходившихся веером уличных каньонах.
— Куда желаете, мистер? — спросил по-английски шофер, распахивая дверь клетки в форме «мерседеса». Таксисты, как и гостиничные клерки, консьержки и официанты, оправдывали репутацию проницательных наблюдателей, угадывая по только им одним известным признакам иностранцев.
— Гостиница «Викинг».
— Будет исполнено.
Город стал подавать признаки жизни: засновали малолитражные грузовички розничных торговцев, спешащих к открытию оптовых складов; кое-где уже открылись газетные киоски; прошел первый трамвай, наполовину наполненный бледными лицами зарплатополучателей; на велосипеде проехал разносчик молочных продуктов.
Владельцы гостиницы, вероятно, не пожалели ни денег, ни усилий, чтобы соответствовать данному ей названию, потому что весь интерьер был увешан круглыми щитами, мечами, кинжалами и шлемами с огромными рогами. Сонный дежурный гостиницы — тщедушный и лысый человечек, жалкий потомок кровожадных и свирепых варягов — записал в книгу его паспортные данные и, зевая во весь рот, выдал ключи от номера.
Он разделся, принял душ и лег спать.
Проснулся он около часу дня. В окно проникали яркие лучи солнца — погода все-таки разгулялась, с крыши доносилось гуртование голубей, а с улицы проникал запах пережаренного мяса вперемежку с прелой листвой. Из распахнутых окон дома напротив над своей несчастной любовью надрывался Том Джоунс. Он дослушал до конца, как не повезло коварной Дилайле, застигнутой врасплох со своим любовником, и стал медленно одеваться.
До проведения встречи оставалось около трех часов. Сон пошел на пользу, и опять вернулось нетерпеливое желание поскорее выйти на улицу. Уже давно он как-то обнаружил в себе особые признаки клаустрофобии, проявлявшейся исключительно накануне какой-нибудь ответственной встречи или операции. Его тянуло немедленно покинуть помещение и выйти из дома. Улица успокаивала и вносила определенную ясность в его умосостояние в отличие от замкнутого помещения, где все представлялось смутным, тревожным и неопределенным. Может, ему надо было бы пойти к какому-нибудь психиатру и пожаловаться на профессиональное заболевание? Интересно, под каким названием она вошла бы в анналы медицины? Клаустрофобиа интеллигенции? Клаустрофобия разведывательная? Или это обычный вульгарный нетерпеж гончей собаки?
Как бы то ни было, но мысль о психиатре взбодрила его. Мурлыкая под нос то ли «Волярэ», то ли «Бэ само мучо», он вышел в вестибюль, где сдал ключ новому дежурному и, галантно приподняв шляпу, сказал, что отправляется прогуляться по городу. Толстомордый швейцар, пряча плотоядную улыбку в усы, торопливо распахнул перед гостем дверь, словно убрал стартовый барьер перед рвущейся вперед скаковой лошадью.
Нырнув в поток прохожих, он сразу утратил свою индивидуальность. Если бы его спросили, что он делает в данную минуту — знакомится с достопримечательностями или проверяется на предмет наличия наружного наблюдения, то затруднился бы ответить, потому что оба занятия у него органически сливались вместе и были неотделимы друг
