Ознакомительная версия.
Майкл молча кивнул. За последнее время он видел Уилфрида только один раз, но вынес от этой встречи такое же впечатление.
– Ты знаешь, что он попросил своего издателя публично подтвердить эту историю?
– Да? – растерянно произнесла Динни. – Что же теперь будет?
Майкл пожал плечами.
– Майкл, неужели никто не поймет, в каком он был тогда состоянии?
– Людей с воображением не так уж много. Да и мне трудно понять это до конца. А тебе?
– Легко, потому что это Уилфрид.
Майкл крепко сжал ее руку.
– Я очень рад, что ты смогла влюбиться по-хорошему, по уши, по старинке, а не так, как эти нынешние – из «физиологической потребности».
Динни переодевалась к ужину. К ней постучалась тетка.
– Лоренс прочел мне статью, Динни. Интересно!
– Что интересного, тетя Эм?
– Я знала одного Колтема, но он умер.
– Этот, наверно, тоже умрет.
– Где ты покупаешь корсеты, Динни? Они такие удобные.
– У Хэрриджа.
– Дядя говорит, что ему надо выйти из членов клуба.
– Уилфриду наплевать на клуб, да он и был там всего раз десять. Но не думаю, чтобы он захотел теперь из него выйти.
– Уговори его.
– И не подумаю уговаривать его делать что бы то ни было!
– Ужасно неприятно, когда кладут черные шары.
– Тетя, дорогая, разреши мне подойти к зеркалу!
Леди Монт отошла в другой угол и взяла с ночного столика тоненькую книжку.
– «Леопард»! Но он их все-таки перекрасил!
– Неправда! У него не было пятен, ему нечего было перекрашивать.
– Но его же крестили, и все такое…
– Если бы крестины что-нибудь значили, то это было бы издевательством над ребенком, – тот ведь понятия не имеет, что с ним делают.
– Динни!
– Да. Я в этом уверена. Нельзя решать за людей, даже не спрашивая их; это непорядочно. Когда Уилфрид научился думать, он уж не верил в бога.
– Ну, дело не в том, что он отказался от старой веры, а в том, что принял новую.
– Он это понимает.
– Что ж, – сказала леди Монт, направляясь к двери, – тем хуже для этого араба, нехорошо быть таким навязчивым! Если тебе понадобится ключ от входной двери, возьми у Блора.
Динни быстро кончила переодеваться и побежала вниз. Блор был в столовой.
– Тетя Эм сказала, что мне можно взять ключ, Блор. И не могли бы вы вызвать мне такси?
Позвонив на стоянку и отдавая ей ключ, дворецкий сказал:
– Наша миледи любит высказывать свои мнения вслух, вот и я поневоле все узнаю: утром я как раз говорю сэру Лоренсу: «Ежели бы мисс Динни могла увезти его куда-нибудь в шотландские горы, где и газет-то не читают, было бы много меньше расстройства». В нынешнее время, мисс, да вы, верно, и сами заметили, столько всего случается, и все как-то сразу, а у людей память не та, что в старину, – быстро все забывают… Вы уж меня простите, что я об этом говорю.
Динни взяла у него ключ.
– Большое спасибо, Блор. Я и сама очень бы этого хотела; только боюсь, он решит, что это неприлично.
– В нынешнее время молодая дама многое может себе позволить.
– Но вот мужчинам все-таки приходится соблюдать приличия.
– Ну да, конечно, мисс, с родными вам придется повоевать; но в конце концов все можно уладить.
– Боюсь, что нам придется расхлебывать эту кашу тут, Блор.
Дворецкий покачал головой.
– Зря люди считают, что всякую кашу надо расхлебывать… А вот и ваше такси, мисс.
Сидя в такси, она наклонилась вперед, подставляя ветру разгоряченное лицо. Это свежее дыхание словно сдуло обиду, которую причинила ей злосчастная статья. На углу Пикадилли ей попалось на глаза газетное объявление: «Лошади прибывают на Дерби!» Да, ведь завтра – Дерби! Как она выбилась из привычной колеи.
Местом встречи был выбран ресторан Блэфарда в Сохо, где они собирались поужинать, но такси едва ползло, – накануне национального праздника в городе было большое движение. У дверей ресторана стоял Стак, держа на поводке спаньеля. Он подал Динни записку:
– Мистер Дезерт послал меня с этим письмом, мисс. А собаку я вывел погулять.
Динни вскрыла конверт, чувствуя, что ей сейчас станет дурно.
«Динни, дорогая,
Прости, что я тебя подвел. Весь день меня мучили сомнения. Дело в том, что пока я не буду твердо знать, каково теперь мое положение, совесть не позволяет мне тебя связывать. И мы не должны сейчас публично появляться вместе. Ты, наверно, видела „Текущий момент“ – это ведь только начало. Я должен пройти через все это один и понять, что мне грозит, а на это уйдет неделя. Бежать я никуда не собираюсь, и мы можем писать друг другу. Ты все поймешь. Собака для меня сейчас – дар божий, и я обязан им тебе. Прощай ненадолго, любимая.
Твой У. Д.»Она с трудом удержалась, чтобы не схватиться за сердце на глазах у шофера такси. Не быть с ним рядом в самую опасную минуту – вот чего она все время боялась. С усилием разжав губы, она попросила шофера минутку обождать ее и сказала Стаку:
– Я отвезу вас с Фошем домой.
– Спасибо, мисс.
Она нагнулась к псу. Ее охватила паника. Собака! Хоть она их сейчас связывает!
– Посадите его в машину, Стак.
По дороге она спокойно спросила его:
– Мистер Дезерт у себя?
– Нет, мисс, когда он дал мне записку, он сразу же ушел.
– Он здоров?
– По-моему, немножко расстроен, мисс. Эх, неплохо бы проучить этого господина из «Текущего момента», честно вам скажу!
– А! Вы, значит, тоже читали?
– Да. Такие вещи надо бы запрещать!
– Свобода слова, – сказала Динни. Пес прижался носом к ее колену. – Фош хорошо себя ведет?
– Никаких хлопот из-за него, мисс. Настоящий джентльмен, правда, малыш?
Собака продолжала стоять, уткнувшись носом в колено Динни, и это ее как-то успокаивало.
Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый клочок бумаги от записки Уилфрида и написала:
«Родной мой!
Как хочешь. Но знай: я твоя, твоя навеки. Ничто меня с тобой не разлучит, разве что ты меня разлюбишь.
Твоя Динни.
Но ты этого не сделаешь, правда? Пожалуйста, не надо!»
Динни сунула в конверт записку, лизнула край и прижала, чтобы конверт получше заклеился. Потом она отдала письмо Стаку, поцеловала Фоша и сказала:
– Пожалуйста, Маунт-стрит, со стороны Хайд-парка. Спокойной ночи, Стак!
– Спокойной ночи, мисс.
Глаза неподвижно стоявшего слуги выражали такое сочувствие, что она отвернулась. На этом и кончилось любовное свидание, которого она так ждала.
С Маунт-стрит Динни прошла в парк и села на ту же скамейку, где они прежде сидели вдвоем, забыв, что она одна, без шляпы, в вечернем платье и что уже девятый час. Она сидела, подняв воротник пальто и прикрыв им свои каштановые волосы, и пыталась понять решение Уилфрида. Да, она его понимала. Гордость! У нее самой достаточно гордости, чтобы думать так же, как он. Ему, конечно, не хочется вовлекать других в свою беду. Чем больше любишь, тем больше этого боишься. Странно, что любовь разделяет людей именно тогда, когда они больше всего нужны друг другу. А выхода нет, она его не видит. Издали доносились звуки музыки, играл гвардейский оркестр. Что это – «Фауст»? Нет, «Кармен»! Любимая опера Уилфрида. Динни встала и пошла по траве туда, откуда слышалась музыка. Какая толпа! Динни взяла стул и села подальше от людей, за кустами рододендрона. Хабанера! Ее первые такты невозможно слушать спокойно. Какой дикой, внезапной, странной и непреодолимой бывает любовь! «L'amour est enfant de Bohème…»[27] Как поздно в этом году цветут рододендроны! Удивительные у этого куста густо-розовые цветы. В Кондафорде тоже есть такие… Где он сейчас? А еще говорят, что глаза любви видят все насквозь; почему не может она пойти, хотя бы мысленно, с ним рядом; тихонько взять его за руку? Ведь быть с ним в мыслях все же лучше, чем не быть с ним совсем! И Динни вдруг почувствовала такое одиночество, какое знают только влюбленные, оторванные от тех, кого они любят. Вянут цветы, увянет и она, если ее с ним разлучат. «Я должен пройти через все это один…» И долго ли будет он идти один? Неужели всегда? От этой мысли она рванулась со стула, и какой-то прохожий, подумав, что она рванулась к нему, замер и уставился на нее. Но ее лицо быстро его разубедило, и он пошел дальше. Надо как-нибудь убить еще два часа, прежде чем она сможет вернуться домой; нельзя никому признаться, что свидание не состоялось. Оркестр закончил сюиту из «Кармен» арией тореадора. Как она портит оперу, эта знаменитая мелодия! Впрочем, почему же портит? Надо было этим треском и грохотом заглушить отчаяние трагического конца; влюбленные всегда страдают под шум и гомон толпы. Жизнь – бесчеловечное игрище, на котором кривляются люди, стараясь укрыться в какой-нибудь темный угол и прильнуть друг к другу… Как странно звучат хлопки под открытым небом! Она взглянула на часы. Половина десятого! Еще целый час до темноты. Но в воздухе уже повеяло прохладой, запахло травой и листьями, окраска рододендронов медленно блекла в сумерках, смолкли птицы. Мимо равнодушно шли и шли люди; и так же равнодушно она смотрела на них. Динни подумала: «Ничто меня не забавляет, но, правда, я еще не ужинала». Выпить кофе в ларьке? Пожалуй, еще слишком рано, однако есть же такие места, где в это время можно поесть? Она не ужинала, почти ничего не ела за обедом и даже не пила чаю – словом, вела себя как настоящая влюбленная. Динни двинулась по направлению к Найтбриджу; она невольно шла быстрым шагом, хотя ей никогда еще не приходилось бродить одной по городу в такой поздний час. Без всяких помех дошла она до ворот парка, пересекла улицу и пошла по Слоун-стрит. Движение немножко ее успокоило, и она мысленно решила: «Лучшее средство от любовной тоски – ходьба!» На улице почти не было прохожих. Наглухо запертые дома, окна со спущенными шторами словно подчеркивали своими узкими и чопорными фасадами, как равнодушен весь этот устойчивый мир к таким беспокойным странникам, как она. На углу Кингс-роуд стояла женщина.
Ознакомительная версия.
